Джулиан Барнс - Предчувствие конца
Время от времени я ездил на машине в тот магазинчик и в паб. Как ни странно, там у меня всегда возникало ощущение покоя; а вдобавок ощущение цели — возможно, последней настоящей цели в моей жизни. Как и раньше, я не переживаю, что трачу время впустую. На что мне еще тратить время? А обстановка там дружелюбная, лучше, чем в моем районе. Никакого определенного плана у меня не было, но это не новость. У меня уже сто лет «планов» не было. А возрождение былого чувства к Веронике — если оно и состоялось — едва ли тянет на «план». Скорее это мимолетный, болезненный порыв, постскриптум к краткой истории унижений.
Как-то раз я спросил у бармена:
— Скажите, пожалуйста, нельзя ли для разнообразия нарезать картофель потоньше?
— Это как?
— Ну, как во Франции — тонкими ломтиками.
— Нет, у нас такого не подают.
— А в меню сказано, что у вас картофель фри — ручной нарезки.
— Ну.
— Так почему бы не нарезать потоньше?
Обычная любезность бармена улетучилась. Он посмотрел на меня так, будто пытался определить, кто я такой: педант или придурок, а возможно — и то и другое.
— Ручной нарезки — значит нарезанный толсто.
— Но если ручной нарезки, отчего же не нарезать потоньше?
— Мы не нарезаем. Нам так привозят.
— Картофель нарезают не у вас на кухне?
— Я же сказал.
— То есть в меню написано «картофель фри ручной нарезки», а на самом деле нарезка производится неизвестно где и, скорее всего, механическим способом?
— Вы к нам с проверкой, что ли?
— Боже упаси. Мне просто странно. Никогда не знал, что «ручной нарезки» означает «толсто нарезанный», а не «нарезанный исключительно вручную».
— Теперь будете знать.
— Ну, извините. Не понял.
Вернувшись за столик, я стал ждать, когда мне принесут ужин.
И тут, как гром среди ясного неба, появились те пятеро, в сопровождении молодого социального работника, которого я видел из машины, когда приезжал с Вероникой. Коллекционер значков, проходя мимо меня, помедлил и отвесил поклон; значки на его охотничьей шапке тихонько звякнули. За ним шли остальные. При виде меня сын Адриана выставил вперед плечо, будто отгораживался от напасти. Все пятеро отошли к дальней стене, но садиться не стали. Социальный работник подошел к стойке и заказал напитки.
Мне подали хек и картофель фри ручной нарезки, причем картофель — в металлической миске, выстланной газетной бумагой.[33] Наверное, я улыбался своим мыслям, когда ко мне подошел молодой социальный работник.
— Можно на пару слов?
— Конечно.
Я указал на свободный стул. Посмотрев ему через плечо, я заметил, что его подопечные смотрят на меня во все глаза и сжимают в руках стаканы, но не пьют.
— Я — Терри.
— Тони.
Рукопожатие вышло неловким, как всегда бывает в сидячем положении. Он немного помолчал.
— Угощайтесь картошкой.
— Нет, спасибо.
— А вам известно, что когда в меню сказано «картофель фри ручной нарезки», это всего лишь означает «нарезанный толстыми брусками», а не нарезанный вручную?
Он посмотрел на меня примерно так же, как и бармен.
— Я насчет Адриана.
— Насчет Адриана, — повторил я.
Почему мне не пришло в голову спросить имя? А как иначе его могли назвать?
— Ваше присутствие его нервирует.
— Прошу прощения. Совершенно не хотел его нервировать. Да и никого другого тоже. Никогда. — Парень будто бы заподозрил иронию. — Ладно. Больше он меня не увидит. Сейчас я поем и уйду, и никто из вас больше меня не увидит.
Он кивнул.
— Можно спросить, кто вы такой?
В самом деле, кто я такой?
— Ну, разумеется. Меня зовут Тони Уэбстер. Мы с отцом Адриана в молодости были друзьями. Вместе учились в школе. И мать Адриана я тоже знал. Довольно близко. Потом наши пути разошлись. Но вот уже пару недель мы довольно тесно общаемся. Точнее, месяцев.
— Пару месяцев?
— Да, — подтвердил я. — Но больше я с Вероникой общаться не буду. Она не желает меня знать. — Я старался, чтобы это прозвучало как констатация факта, а не как жалоба.
Он вгляделся мне в лицо.
— Вы же понимаете, нам запрещено разглашать истории наших подопечных. Это конфиденциальная информация.
— Разумеется.
— Ваши слова, по-моему, лишены смысла.
Я спохватился:
— А… Вероника… да, извините. Я только сейчас сообразил, что он — Адриан — зовет ее Мэри. Наверное, с ним она себя так и называет. Это ее второе имя. Но я ее знал — и знаю — как Веронику.
Еще раз посмотрев ему через плечо, я увидел, что все пятеро так и застыли на месте, не пьют и с тревогой глядят в нашу сторону. Мне стало совестно, что я нарушил их спокойствие.
— Хоть вы и были дружны с его отцом…
— И с матерью.
— …боюсь, вы кое в чем заблуждаетесь. — По крайней мере, он выразился не так, как некоторые.
— В чем же?
— Мэри ему не мать. Она его сестра. А мать Адриана скончалась полгода назад. Он очень тяжело переживал ее смерть. Из-за этого в последнее время у него начались… проблемы.
Я машинально сунул в рот картофельный ломтик. Потом еще один. Они были недосолены. Вот чем плохи толсто нарезанные брусочки. У них внутри слишком много картошки. А тонко нарезанные, во-первых, покрыты более хрустящей корочкой, а во-вторых, ровнее просолены.
Мне больше ничего не оставалось, как пожать руку Терри и повторить свое обещание.
— Надеюсь, он оправится. Я же вижу: им обеспечен прекрасный уход. Они себе живут-поживают, все пятеро.
Он встал из-за стола.
— Мы, конечно, стараемся, но нам бюджет урезают почти каждый год.
— Удачи вам всем, — сказал я.
— Спасибо.
Расплачиваясь, я удвоил свою обычную сумму чаевых. Чтобы от меня был хоть какой-то прок.
А позднее, сидя дома, я еще поразмыслил. И мне все стало ясно. Во-первых, почему дневник Адриана оказался у миссис Форд. И почему она сделала приписку: «P. S. Как ни странно, в последние месяцы жизни он, по-моему, был счастлив». Во-вторых, что имела в виду чернокожая опекунша, когда сказала: «Особенно сейчас». И что имела в виду Вероника, когда упомянула «кровавые деньги». Наконец, о чем рассуждал Адриан на той странице, которую мне дали прочесть. «Тогда как можно выразить аккумуляцию, содержащую целые числа Р, А1, А2, С, В?» И дальше — пара формул, выражающих возможные аккумуляции. Теперь все встало на свои места. Первое А — это Адриан, второе — это я, «Антоний», как он меня величал, призывая к серьезности. Наконец, Р означало ребенка. Которого произвела на свет женщина — «Мать» — в опасно позднем возрасте. Как следствие, ребенок родился с дефектом. Теперь это несчастный сорокалетний человек. Который называет свою сестру «Мэри». Я рассмотрел цепочку личных ответственностей. И увидел в ней свой инициал. Мне вспомнилось, как в том гнусном письме я сам рекомендован Адриану встретиться с матерью Вероники. Как заезженная пластинка, я повторял эти слова, которые будут преследовать меня до конца дней. Равно как и неоконченная фраза из дневника Адриана: «Так, например, если бы Тони…» Но сделанного было не вернуть и не изменить.
Жизнь подходит к концу — точнее, не сама жизнь, а кое-что другое: возможность каких-либо перемен в этой жизни. Тебе предоставляется длительная остановка; времени достаточно, чтобы задаться вопросом: что еще я сделал не так? Я вспомнил компанию ребят на Трафальгарской площади. Вспомнил, как единственный раз в жизни танцевала девушка. Задумался о том, чего мне сейчас не дано ни узнать, ни понять, и о том, что вообще никогда не будет доступно знанию и пониманию. Вспомнил определение истории, которое дал Адриан. Вспомнил, как его сын утыкался в рулоны туалетной бумаги, чтобы только не столкнуться со мной лицом к лицу. Перед моим мысленным взором появилась женщина, которая беспечно, кое-как жарила яичницу-глазунью и даже бровью не повела, когда один желток растекся по сковороде; потом та же самая женщина, стоя под освещенной солнцем глицинией, сделала мне тайный знак ладонью в горизонтальной плоскости. А вслед за тем нахлынула залитая лунным светом бурлящая волна, которая тут же устремилась вверх по течению, преследуемая толпой горластых студентов с фонариками, прорезавшими темноту.
Аккумуляция. Ответственность. А дальше — хаос. Великий хаос.
О романе
Произведение потрясающей эмоциональной силы.
Daily MailЗавораживающая книга… своего рода детектив без преступления.
IndependentВозможно, лучший роман Барнса и уж наверняка — изумительная история, очень человечная и до боли реальная.
Irish TimesРепутация Барнса, и без того блистательная, с этой книгой поднимется на новую высоту. И пусть не введет вас в заблуждение скромный объем «Предчувствия конца»: тайна, составляющая сюжетный двигатель романа, заложена очень глубоко, там, где живут наши самые заветные воспоминания.
