Катрин Милле - Сексуальная жизнь Катрин М
Во мне живо нежное ностальгическое чувство воспоминаний о просторных квартирах больших итальянских городов. Когда я только начинала работать с Энзо, он жил в Риме, в квартале, казавшемся мне окраиной, заставленной домами цвета охры, разделенными пустырями непонятного назначения. Я сама выросла на окраине большого города и, вспоминая район, в котором прошло мое детство, поражалась наличию такого количества не застроенного пространства, которое можно было объяснить исключительно наличием неких законов феодального урбанизма, требовавших, чтобы каждый дом мог беспрепятственно отбрасывать вечерами тень. Квартиры в этих домах были значительно больше, чем во французских домах соотносимой категории. В ванной комнате голос отражался от стен гулким эхом, а плитка, которой был покрыт весь пол квартиры, своей чистотой и ясностью — словно кто-то только что тщательно вымыл ее, в ожидании вашего посещения, — делала задачу приручения пространства приятно простой. Спустя год или, может быть, два Энзо переехал в Милан, где дома были старше, комнаты шире, потолки выше, но количество мебели осталось прежним. Как приятно было раздеться донага — животворный ветер пронизывал мое тело, как только я сбрасывала свитер и скидывала юбку, — и гулять по полупустой квартире, прикасаясь свежей кожей к свежевыкрашенным стенам и чувствуя себя равной самой себе, по образу пустынной комнаты, в которой нет ничего, кроме кровати да раскрытого чемодана на полу.
На порогеЯ выросла в трехкомнатной квартире, в которой проживала вся моя семья из пяти человек. Думается, теперь читателю будет проще понять, почему физическая любовь для меня столь настойчиво ассоциировалась, с завладением дополнительным пространством. Мой первый побег из дому можно смело описать глаголом «съебать» — не успев удрать, я уже еблась. Первый раз в жизни. Я сбежала не для этого, но так уж получилось. Те, кому в жизни повезло больше, у кого в детстве была отдельная комната, в которой можно было по крайней мере укрыться от нескромных глаз, или те, кто, на худой конец, наслаждаясь прелестями деревенской жизни, могли найти укромное убежище в кустах, — эти счастливцы и счастливицы, возможно, избежали подобного опыта. Постепенное открытие тайн собственного тела для них не находилось в столь тесной зависимости от необходимости максимально расширить заключающее тело пространство. Мне же приходилось перемещаться на значительные расстояния — в географическом смысле слова — исключительно для того, чтобы добраться до себя самой. Для того чтобы понять, что где-то во мне, невидимое глазу и до поры до времени недоступное даже силе моего воображения, скрыто некое жерло, устье, невероятно податливая и неизмеримо глубокая пропасть, способная поглотить отросток плоти, который делает мальчика мальчиком — и чье отсутствие на моем теле навсегда лишает меня всякой надежды когда-либо стать одним из них, — мне пришлось проделать переход Париж-Дьеп и проспать всю ночь на берегу моря.
Прилагательное «невинный» («невинная») ныне почти вышло из употребления, но в старину этим эпитетом награждали юношу или девушку, которые, по общему признанию, не имели никакого или почти никакого представления о том, каким же именно образом продолжается род человеческий. Я оставалась «невинной» практически вплоть до того самого момента, когда приняла непосредственное участие в первом акте этого процесса. Месячные начались, когда мне было двенадцать лет. Мама с бабушкой всполошились и позвали доктора, а отец, просунув голову в дверь, весело поинтересовался, не из носа ли у меня случайно пошла кровь. Вот, пожалуй, и все, что можно записать в актив моих домашних в графе «сексуальное воспитание». Я имела весьма смутное представление о том, откуда именно течет кровь, и не смогла бы внятно объяснить техническую разницу между месячными и мочеиспусканием. Однажды врач тактично объяснил мне, что ежедневных гигиенических операций, которые я проделываю при помощи мочалки, недостаточно и что мне следует мыться более тщательным образом, потому что в противном случае — тут он поднял палец руки в резиновой перчатке и принюхался — «все это пахнет довольно противно». Последней каплей стал скандал, спровоцированный каким-то рок-концертом, после которого я окончательно утвердилась в своих подозрениях. События, имевшие место во время и после концерта, сопровождавшегося драками, беспорядками и вмешательством сил правопорядка, активно обсуждались в моем присутствии матерью и ее подругами, и в ходе обсуждения выяснилось, что распоясавшиеся девушки «дошли до того, что, завладев дубинками полицейских, начали их себе засовывать…». Засовывать куда? Почему именно дубинки? Эти безответные вопросы точили меня еще долгое время спустя, когда злополучное представление было давно забыто.
Будучи подростком, я по-прежнему пребывала в неведении, примерно соответствующем уровню моего детского онанизма. Маленькой девочкой я поняла, что некоторые игры доставляют мне ни с чем не сравнимое наслаждение, поэтому я играла в куклы по специальному сценарию. Я скручивала трусики в некое подобие плотного жгута, прилегающего к щелке между ног и немного врезающегося между ягодицами, после чего усаживалась таким образом, чтобы жгут осуществлял ощутимое давление. Затем я брала пластмассового пупсика и его крохотной ручкой начинала водить по обнаженному телу Барби. Немного позже я заменила скомканные трусики прямым сжатием припухлостей, обнаружившихся в начале расщелины, и перестала играть в куклы — вместо этого я закрывала глаза и сама становилась раздетой, ласкаемой Барби. Возможно, потому, что эта деятельность доставляла мне настолько интенсивное удовольствие, я никогда не пыталась углубить мои познания в вопросе взаимоотношения полов. Вот, однако, самое интересное: в то время как воображаемая «я» принимала ласки множественных мальчиков, реальная Катрин лежала скорчившись, в почти полной неподвижности, словно парализованная, прикованная к постели, если не считать едва заметного — с амплитудой в несколько миллиметров — движения ладони, зажатой в паху. Уже много лет отец и мать не делили брачное ложе — отец остался в бывшей супружеской спальне, а мать перебралась в комнату, где, кроме меня, жил также мой младший брат, и спала со мной на большой кровати. Невзирая на отсутствие явных запретов ребенок прекрасно понимает, о каких занятиях родителям лучше ничего не знать. Я развила поистине поразительную ловкость рук для решения парадоксальной задачи: доставить себе удовольствие при минимальном количестве движений и почти не дыша — мать, перевернувшись на другой бок и случайно прикоснувшись ко мне, не должна была ни в малейшей степени почувствовать трепетание детского тела. Необходимость возбуждаться скорее при помощи мысленных образов, чем посредством откровенной ласки, возможно, сыграла немаловажную роль в развитии моего воображения. Однако бывало всякое: иногда мать, заподозрив неладное, встряхивала меня хорошенько и награждала всяческими нелицеприятными эпитетами («маленькая развратница»). К тому времени когда в дверях появился Клод и предложил увезти меня к морю, я уже перестала спать в одной кровати с матерью, но сохранила привычку — я хранила ее долгое время — мастурбировать в постели, свернувшись калачиком. В общем, можно сказать, что, прежде чем раздвинуть ноги, мне пришлось научиться разворачивать плотно свитый клубок моего тела.
Пространство редко раскрывается сразу и целиком. Даже в театре — там, где еще сохранился занавес, который можно поднять, — это трудный процесс: тяжелая ткань нехотя ползет вверх и нередко, обнажив лишь половину сцены, запинается на полпути, с трудом преодолевая невидимое сопротивление и отдаляя на несколько секунд столь ожидаемый зрителями момент, когда они наконец смогут мысленно принять участие в разворачивающемся действе. Хорошо известно, что мы придаем особенное значение понятию перехода, будь оно связано с определенным местом или с определенным отрезком времени. Очень может быть, что томное наслаждение, обволакивающее меня в зале ожидания аэропорта, звучит дальним отзвуком того далекого сегодня акта освобождения самой себя от самой себя, совершенного в день, когда я приняла приглашение Клода и, открыв дверь, перешагнула порог, не зная, что ждет меня снаружи. Но пространство слишком похоже на гигантский воздушный шарик — дуньте в него чуть посильнее, и вы рискуете оказаться перед скукожившейся двухмерной тряпочкой.
Мне было, наверное, тринадцать или четырнадцать лет, когда со мной наконец приключилась изрядно подзадержавшаяся «примитивная сцена»: выйдя как-то в неподходящий момент в коридор, я увидела в дверном проеме маминого приятеля, заскочившего навестить маму, когда отца не было дома. Он, должно быть, уходил и целовал маму на прощание — в этом не было бы ничего предосудительного, если бы она не опускала при этом веки и не прогибалась в талии. Мне это не понравилось. Ей не понравилось, что мне это не понравилось. Три или четыре года спустя все в том же дверном проеме я увидела Клода. На дворе стоял июнь. Прибыв в Дьеп и отыскав свободное место, мы разбили палатку. В то время среди студентов было модным ночами в преддверии экзаменов принимать амфетамины, подстегивающие нервную систему и позволяющие обходиться без сна. Чтобы не уснуть за рулем, Клод решил прибегнуть к помощи маленькой чудодейственной таблетки, предложив мне вторую за компанию. Он не уснул за рулем, да и ночью в палатке мы не сомкнули глаз. Когда он шепотом спросил разрешения ввести член, меня охватила дрожь. Я не в состоянии определить, что послужило причиной — принятые таблетки или происходившие события, но, как бы то ни было, я никак не могла понять, что же со мной происходит. Несколько месяцев до этого я довольно смело флиртовала с одним юношей, и кульминационной сценой этого флирта явился его член, положенный на мой обнаженный живот. Там он и кончил. А на следующий день у меня начались месячные. Мои познания в области женской физиологии были настолько фрагментарны, что я сделала предположение о том, что, весьма вероятно, кровь проистекала из разорванной девственной плевы. К тому же, словно этого было недостаточно, следующих месячных пришлось ждать непривычно долго (у совсем молодых девушек регулярность циклов может быть нарушена и нередко зависит от эмоционального состояния), и я вообразила себя беременной! Я ответила Клоду, что я согласна при одном условии: он должен повторить свой вопрос, назвав меня по имени. Он немного удивился такому странному требованию, но не заставил себя упрашивать и несколько раз произнес «Катрин». Когда он вышел из меня, я увидела едва заметный коричневый штрих на внутренней стороне бедра.
