Однажды я станцую для тебя - Мартен-Люган Аньес
– Что?
– Я заметила, что ты еще не переступила порог танцевального зала.
– Ну ты даешь! Я даже побаиваюсь тебя! – притворно возмутилась я.
Я страдала от невозможности его использовать и нарочно оттягивала этот момент. Боялась, что это будет мучительно…
– Хочешь, откроем его вместе? Можно мне пойти с тобой?
Ее предложение избавило меня от тяжкого груза. Одна бы я не сумела встретиться с воспоминаниями, связанными с этим местом.
– О да, супер!
Сколько часов мы провели с ней, отрабатывая батманы и жете? Наверняка набежали месяцы и месяцы, причем не считая тех случаев, когда мы приходили в зал, просто чтобы разрядиться!
– Сиди, я пошла за ключом.
Меньше чем через пять минут я нашла его в буфете в столовой. Когда я снова вышла из дому, Кати как-то странно глянула на меня:
– Скажи, пожалуйста, разве тебе не нужно ходить на сеансы реабилитации?!
– Упс…
Я ухмыльнулась, смутившись. Она строго посмотрела на меня – так она обычно реагировала на шалости сына.
– Да что с тобой? Ты что, не ходила к реабилитологу?
– Ходила пару раз, а потом прекратила…
– Почему? Что за глупость? С чем ты играешь? Я тебе этого не позволю, предупреждаю: уже завтра пойдешь к врачу.
– Я в состоянии сама разобраться, ты так не думаешь?
– Ты врач? Нет! Значит, будешь слушаться меня, и точка! Надо будет, я тебя подвезу.
– Нет, я, наверное, сама доеду, если это не слишком далеко.
– Тогда считаем вопрос закрытым! А теперь пошли.
Она взяла меня за руку и потянула от дома. Мы шли, я положила голову ей на плечо, у меня было радостно на душе, я действительно взбодрилась впервые за несколько недель, если не месяцев.
– Спасибо, Кати, дорогая моя, спасибо, что возишься со мной, – пробормотала я едва слышно.
– Подозреваю, что я первая, кто этим занялся.
Я крепче сжала ее руку. Мы остановились перед “моим” танцевальным залом. Какое-то время мы постояли не двигаясь, а потом вошли внутрь.
Папа отремонтировал и оборудовал старую полуразвалившуюся пристройку, вставил огромные окна, но не тронул обвивавшую старые стены вековую глицинию, которая дарила тень и прохладу в разгар лета. Получились абсолютно уникальные декорации для танцев на лоне природы, но вдали от сильной жары. Папа целый год занимался отделкой интерьера и добился исключительного результата. Могла ли я забыть, с какой гордостью он открыл передо мной двери в первый раз… Мне было тогда пятнадцать лет, и отец подарил мне мою мечту и свой восторг. Я была потрясена его работой и красотой зала, и мне захотелось станцевать для него. Мама, конечно же, тоже присутствовала. В качестве аккомпанемента я выбрала фрагмент партии кларнета, хоть и не привыкла танцевать под такую музыку. Но он страстно любил этот инструмент. Так что я импровизировала. Это был мой способ выразить свою благодарность и, главное, сказать “я тебя люблю”. Именно в этот момент я окончательно осознала, насколько у меня золотые детство и отрочество, как меня балуют и носят на руках. Я танцевала, но не могла не наблюдать украдкой за ними – за мамой, которая вцепилась в папину руку, а слезы радости заливали ее красивое лицо, и за папой, у которого сияли глаза, и он, в свою очередь, цеплялся за жену. Господи, как же они сияли, его глаза… Их любовь потрясла меня. Когда музыка закончилась, я бросилась папе на шею и изо всех сил обняла его, передавая ему все, что стучало в моем сердце. Я шептала: “Папа, мой любимый папочка”.
Я перешагнула порог вместе с Кати, которая не отходила от меня ни на шаг, и увидела, каким старым стал зал: стены испещрены трещинами, краска облупилась. Грустно. Папа следил за моим залом до последней минуты. Краску он освежил в то лето, которое предшествовало их уходу. Из соображений экономии зал зимой не отапливался, и вот результат – влажность сделала свое дело. Во всех углах свили гнезда пауки, огромные паучьи сети затянули окна, от запаха пыли першило в горле, и это была не легкая симпатичная пыль, а пыль запустения и заброшенности. Я осторожно оторвалась от Кати и сделала несколько шагов вперед, внимательно изучая каждый квадратный сантиметр помещения. В большом зеркале, несмотря на грязные пятна, я четко отразилась в полный рост, с лонгетой, моей подругой-врагом, на ноге, и получила шок, вполне адекватный жалкой фигуре, которая нарисовалась в раме. Шорты и старый растянутый свитер болтались на мне. Цвет лица был, понятное дело, мертвенно-бледным, но и тело, которым я так гордилась, было ничуть не лучше: оно стало серым, тусклым, худым, лишенным всякой жизненной силы, всякого света. Упадок в зале был под стать моему упадку. Мы друг друга стоили, и нам обоим было плохо. Я провела рукой вдоль станка, последнего свидетеля тех времен, когда все было хорошо; почувствовала, какой он прочный, готовый послужить опорой для растяжек и для долгих часов занятий, я вцепилась в него что было сил, чтобы почерпнуть немного энергии. Я не позволю сломить себя.
– Здесь есть над чем поработать…
– Матье сюда не заходит, считает, что это твоя вотчина.
– Эй! Я никого ни в чем не упрекала. Придется искать решение…
Она подошла ближе и остановилась у меня за спиной.
– Я тебя не спрашивала, но у меня есть некая догадка… Избавь меня все же от сомнений, в этом году не будет летних курсов?
– Нет… Это часть изменений в формате школы. Мы будем расширяться и становиться более профессиональными. Похоже, других вариантов не существует…
Она немного помолчала, поскольку мои слова вызвали у нее некоторое сомнение, потом спохватилась:
– Постарайся во всем найти хорошее, теперь у тебя будет время, чтобы привести зал в порядок!
– Ты права.
Я не хотела поддаваться ни печали, ни беспокойству, поэтому быстро взяла себя в руки:
– Ладно, мне осталось проверить еще одну вещь!
Я подошла к тумбе, на которой стоял музыкальный центр, и включила его. Порылась в ящиках, нашла диск, который искала – воспоминания о наших школьных годах, I wanna dance with somebody Уитни Хьюстон, – и, сияя, обернулась к Кати. Она энергично покачала головой, словно говоря: “И речи быть не может!”
– Да! Да!
– Нет! Я не буду танцевать без тебя!
Кати не танцевала уже лет десять, поэтому, приезжая, я всегда старалась уговорить ее вернуться к танцам.
– Ну пожалуйста! – упрашивала я.
Она наморщила нос – а у нее это всегда значило, что она что-то задумала – и подошла ко мне.
– Хочешь, чтобы я станцевала?
– Да!
– Хорошо, ты идешь к реабилитологу, заканчиваешь все процедуры, а потом я станцую вместе с тобой.
Я хлопнула в ладоши:
– По рукам!
Какое же это счастье – обедать на солнышке под аккомпанемент пока еще робкого пения цикад и звонкого детского смеха Макса. И все же я была озабочена: оценив необходимые мелкие ремонтные работы в совокупности, я пришла к выводу, что реальный бюджет превзойдет планируемый. А если по-простому, у меня, как ни крути, нет таких денег. Придется ограничиваться самым срочным, отказываться от необязательного, прекрасно понимая, что необязательное в этом году станет срочным в будущем.
– Размышляешь о состоянии зала? – спросила Кати, почувствовав, что я приуныла.
– Не только… обо всем, что надо отремонтировать и что влетит в копеечку.
– Я поучаствую, – предложил Матье.
– Спасибо, очень мило с твоей стороны, но ты и так уже много делаешь, а в ближайшие месяцы у вас обоих будет дел выше крыши.
Весна и лето всегда были для них периодом повышенной, чтобы не сказать сумасшедшей, активности. Матье был засыпан заказами на вырубку и обрезку кустарников и деревьев – помимо того, что мы в пожароопасной зоне, нельзя забывать и о владельцах дач, которые в последнюю минуту решают, что им необходимо срочно срубить несколько деревьев. Кати же должна собирать мед и пользоваться наплывом туристов, чтобы побольше продать, и при этом заниматься Максом. По утрам она торговала на рынках, а днем открывала свой магазинчик в деревне. Так что и речи быть не могло о том, чтобы я лишила их части краткого отдыха в кругу семьи. Ко мне они будут приходить только для того, чтобы бездельничать и купаться в бассейне, – так я планировала.
