Фавн на берегу Томи - Буркин Станислав Юльевич
У нее было выразительное лицо, темные густые волосы, собранные сзади в проколотый спицей тяжелый пучок, полные губы; большие, строгие, черные с глянцем глаза глядели пристально, бескомпромиссно.
Елисавета Яковлевна не походила на обыкновенных барышень из провинциальных семейств. Бакчарова с первого раза поразило в ней удивительное спокойствие, четкость и уверенность. Елисавета была очень странная, задумчивая, с характером, настойчивая, сосредоточенная и быстрая. Но уже в этой их первой настоящей беседе учитель подметил, как внезапно сквозь эту консервативную броню лукаво просвечивают светлые лучики совсем юного и озорного создания. Задумчиво говоря о чем— нибудь серьезном, она украдкой бросала на учителя хитрый взгляд, словно тихо смеясь над его серьезностью или тайно обладая чемто разоблачительным для своего робкого собеседника.
Несколько раз она, усмехаясь, как бы естественно для себя прикусывала губу, глядя на Бакчарова, чуть наклонив голову и лукаво прищуривая глаза. Несколько раз как бы случайно, переступая лужу или ямку, хватала учителя за руку.
И тогда Бакчаров робел, забывал на мгновение, о чем говорил, и внезапным вопросом, якобы вдруг припомнив то, что давно уже хотел спросить, менял тему беседы, говоря: «А кстати, Елисавета Яковлевна…».
— А я уже видела вас сегодня на похоронах Марии Сергеевны. Люди шепчутся, что она погибла через вас. Это правда?
— Вы тоже были там, — печально удивился Бакчаров. — Вы знались с покойницей?
— Нет. Да. Нет. Но, в общем, мы были знакомы, — сбивчиво отвечала Елисавета Яковлевна, — В городе едва ли найдешь светскую барышню, которая не была бы знакома с дочерьми губернатора. Впрочем, не будем об этом. Это так грустно…
Дойдя до Кузнечного взвоза, они остановились возле обрыва под рябинами.
— Я как будто предчувствовала, что мы с вами сегодня встретимся. Мне всю ночь снились какието странные сны. Право, я таких ярких еще никогда не видала.
— И о чем же были те сны?
— Я, — она помедлила с ответом, задумчиво наклонив голову набок, — я… В общем, мне было так хорошохорошо, словно ктото другой руководил мною. И я танцевала…
— Танцевали?! — Теперь учитель просто весь задрожал.
— Да, танцевала, и никак не могла остановиться. И он был со мной, и мне было так хорошо…
— Кто он?
— Никто.
— А всетаки? Офицер?
— Не будем об этом…
Внезапно чтото припомнив, Дмитрий Борисович сунул руку во внутренний карман и нащупал там фотокарточку.
— Это случайно не ваш снимок? — вынул он карточку из кармана.
— Нет. Мне не знакома эта барышня, — отмахнулась Елисавета Яковлевна и взошла на крыльцо. — Вот, собственно, я и пришла.
И Бакчаров испугался продолжать тему.
— Благодарю, Дмитрий Борисович, я рада, что вы меня проводили.
— Всегда рад, Елисавета Яковлевна. Поклон сестре, братишке и бабушке.
— Непременно передам. До свидания и благодарствуйте, — все еще сердито сказала она и скользнула за дверь погребка.
Бакчаров еще некоторое время постоял в отупении. Ему тут же стало сильно ее не хватать. Он желал провожать ее вечно. Только через минуту он задумался, куда же это всетаки она вошла. Нерешительно взошел на скользкое крыльцо и приотворил дверь. На него повеяло холодком и подвальной плесенью. За дверью была скрытая в туннеле крутая лестница наверх, оснащенная коваными перилами. Кирпичный сводчатый потолок немного освещался двумя тусклыми светильниками, в начале и в конце лестницы. Ступени были едва различимы.
Бакчаров догадался, что это и есть парадный ход к деревянному замку, но все же из мальчишеского интереса стал медленно подниматься вверх, хватаясь за ледяные чугунные перила.
Ему показалось, что шел он очень долго. К тому времени, как он добрался до верхней двери, глаза его успели привыкнуть к полумраку. Он обернулся, и у него закружилась голова. Ухватившись за перила, он ринулся дальше, отворил скрипнувшую дверь и оказался в промозглом запущенном садике на вершине бугра. Справа сквозь заросли были видны фамильные могильные плиты.
Вдруг, не успел учитель и шагу ступить, послышался звон цепи, басистый лай, тут же выскочила громадная псина и устремилась на Бакчарова. Учитель ринулся обратно в грот, пока сбегал вниз, чудом не грохнулся, выскочил на крыльцо и кубарем скатился со скользких ступеней.
Минуту он лежал на спине, глядя в небо, на темные, покачивающиеся ветви рябины.
«Завтра же вы к ней явитесь», — вновь прозвучал голос Человека в его голове.
Глава третья
Ветер с Великого моря
Жила на земле девушка с глубокими добрыми глазами, с нежным, чутким сердцем, в котором не было ни лжи, ни тщеславия, ни низких желаний. И вот однажды, после работы в поле, она сидела на песчаном берегу и сквозь закрытые веки провожала уходящее под Великое море солнце. Обхватив колени и приподняв лицо свое перед алым диском, она, подобная птице сирин, проносилась на древних ветрах над морскою гладью и уже достигала давно утерянного ею берега. Грубая ткань, прикрывающая тощее юное тело, остриженная наголо голова на тонкой и смуглой шее — вот какова была девушка по имени Клеопа, что означает «пришествие».
Одинокая неподвижная точка на песке, она была уже бесконечно далека от этого берега. Как описать ее полет? Может быть, как глубокую и в то же время простую первобытную молитву…
Каждый раз к ней бесстрастно возвращался тот далекий день казни, когда маленькой Клеопе так сильно хотелось пить. Но воды уже не давали. В полуденный зной всех погнали по пыльному, перенаселенному городу, узкие улицы которого были похожи на бесконечный базар с натянутыми между домами полосатыми тканями. Потом арестантов выгнали на более широкую каменную улицу посреди высоких стен, окружавших кварталы, и прогнали через северные ворота древнего города Антиохия.
Возможно, от боязни римских солдат, а возможно, просто от нестерпимого зноя, но зевак на внешней улице почти не было. Только потом, когда толпа христиан уже вышла в пригород, мальчишки начали швырять в арестантов камни, и конвоиры уставали их отгонять.
Потом подконвойные спустились с холма, на котором стоял древний город, и дорогой обошли кипарисовую рощу, названную в честь нимфы Дафны. На одном конце рощи был храм Артемиды, а на другом — сокрытая от посторонних взоров поляна на возвышении, где издревле собирались христиане.
Повеяло приятной прохладой подземелья, и раскаленный песок под ногами арестованных сменился на твердый камень — их загнали в темный и узкий коридор гдето в недрах цирка под зрительскими трибунами. Пахло гнилой соломой. Гдето впереди колонны высоким носовым голосом с особым восточным подвыванием бегло пелась молитва. Сверху глухо доносилась торжественная латинская речь, которую время от времени прерывали овации.
«Аллилуйя, Аллилуйя, Аллилуйя», — последний раз повторили за пресвитером голоса. Заскрипели железные петли, и под оглушительные крики, барабанную дробь и низкие звуки труб колонна послушно двинулась на арену.
Некоторые арестанты обреченно склонили головы, выходя на арену, они заслонялись руками от солнца и пытались разглядеть затененные навесом трибуны антиохийского амфитеатра.
И в тот момент, когда покорная очередь подходила к концу, два работорговца незаметно прошли к осужденным. Бегло осмотрев, они приняли из рук родителей троих детей — двух мальчиков и одну семилетнюю девочку, которой и была Клеопа. Дочь все оглядывалась на уходящую мать, губы которой шептали слова благословения.
Уже вечером их продали на городском торжище, после чего Клеопа навсегда распрощалась с пыльным муравейником сирийской Антиохии — столицей восточных провинций великого Рима. Так, после томительного путешествия в недрах торгового корабля, делая стоянки в портах Греции, Италии, Сицилии и Сардинии, она оказалась на противоположном побережье Великого моря, в Испании, в области с главным городом Эмпории. Здесь ее купили в дом богатых хозяев, где она воспитывалась служанками, осваивая рукоделие и заботы о господах.
