Чем звезды обязаны ночи - Юон Анн-Гаэль

Я кивнул. И продолжил. Дождь. Роми. Зебра. Фейерверк. Ребенок. Мое влюбленное сердце. Разбитое сердце. Сердце, разодранное в клочья. Он лишь покачивал головой. Время от времени наливал себе стаканчик, вставляя в мой рассказ «ну надо же» или сокрушенный вздох. Когда я добрался до платана, он уже не казался мрачным. Скорее, он был разочарован моим фиаско. Старик тоже любил хеппи-энды.

– И что ты собираешься делать? – бросил он, нахмурившись.

Я вздохнул.

– Для начала починить отцовскую машину. А дальше…

Я неопределенно махнул рукой, уставившись в пустоту. У меня не было ни единой мысли.

– Вилла… – начал он.

Я тут же смекнул, что его просто распирает от желания что-то мне рассказать. Заинтригованный, я поднял на него глаза. Он прочистил горло.

– Это ведь я ухаживаю за тамошним садом зимой.

Я дернулся, словно в меня угодила молния.

– Вы – садовник на вилле? – вскричал я, вытаращив глаза.

Так вот чем объяснялось его присутствие на ведущей туда дороге.

– Значит, вы знаете маркизу! Где я могу ее найти?

Он подлил себе кофе. Явно избегая смотреть на меня. Уже корил себя за то, что проболтался.

– Пожалуйста… – взмолился я.

– Я не должен…

– Я никому не скажу! Клянусь!

Солнце наконец взошло. В моей душе снова запели птицы. После долгих недель хаоса забрезжила надежда.

– Она живет в Шероте. В доме с синими ставнями. Но я тебе ничего не говорил, понял?

Садовник-романтик улыбнулся и, прежде чем мы расстались, взял с меня обещание потом все ему рассказать.

27

Я толкаю створчатую дверь. На кухне, ловко огибая мебель, Гвен и Базилио гоняются друг за другом – нос в муке, на лбу следы шоколада. Базилио оторвали от мытья посуды, чему доказательство длинные резиновые перчатки, еще покрытые пеной, которые он не успел снять.

– Привет, – бросаю я, чувствуя себя лишней.

Лицо Базилио застывает под россыпью веснушек. Гвен дарит мне одну из своих невероятных улыбок, секретом которых владеет она одна. На ней джинсовая рубашка с закатанными рукавами, которая очень идет к ее светлым глазам. А на предплечье – ласточка, которая приветствует меня помахиванием крыльев.

– Привет, Лиз! Это для меня? – спрашивает она, указывая на пакет с шариками из заварного теста у меня в руке.

– Нет, для Нин.

– Она в огороде с Пейо.

Тень смущения мелькает в ее глазах, когда она произносит его имя. Базилио разглядывает свои ступни, будто видит их впервые.

Я колеблюсь.

– Мне очень жаль, что вчера так вышло… Я…

Она отметает мои извинения взмахом руки.

– Как… Чем же все закончилось?

Гвен не старается ничего приукрасить. Они сделали что смогли. Некоторым клиентам не хватило времени на десерт, но мясо и омары имели успех.

– Я сделала им скидку в качестве компенсации, – объясняет она. – А еще им очень понравились мадлены [8].

– Мадлены?

Базилио краснеет.

– Я испек… такие…

Нельзя его подгонять.

– Маленький пакетик для каждого.

– Спасибо, – бормочу я.

Я проклинаю себя, зная, что это ничего не меняет. Слишком поздно. Я их бросила. По всей видимости, они старались изо всех сил, но этого недостаточно. Недостаточно для ужина патрона. Недостаточно, чтобы изменить представление обо мне на страницах Paris Match.

– Пойду поболтаю с Нин.

Я обхожу дом, направляясь к огороду. Малышка кидается в мои объятья и всем своим весом – не больше перышка – ложится мне на грудь, даря тепло и успокоение. Ее тонкие волосы пахнут флёрдоранжем. Я щиплю ее за нос, как это делают старые тетушки, и заявляю, что сейчас этот носик у нее украду. Малышка, завороженная моим спектаклем, заходится от смеха. В пальчиках у нее пластиковая коробочка с улиткой.

– Как себя чувствует мсье Гри?

Нин напускает на себя очень серьезный вид, поправляя листок салата рядом с питомцем. Она привязалась к нему больше, чем я могла себе представить. Каждое утро начинается с аврала, когда требуется достать улитку с потолка в комнате малышки, потому что Нин отказывается закрывать мсье Гри в коробке. Она испытывает безмерное восхищение по отношению к этому существу. Я подарила ей книгу с фотографиями улиток, и она повсюду таскает ее с собой.

Появляется Пейо с мотошлемом в руке. При виде меня он сразу замыкается.

– Ну, забирайся! – бросает он Нин, указывая на свой мотоцикл.

– На мотоцикл? – удивляюсь я.

Пейо демонстративно вздыхает.

– «На мотоцикл», а что? – передразнивает он меня, скорчив смешную гримасу.

Словно в ответ на мое замечание ему на лоб падает капля дождя. Нин протягивает коробочку к небу.

– Эй, мсье Гри, это для тебя! – восклицает она с радостной мордашкой. – Лиз, ты поедешь с нами? У Пейо для меня какой-то сюрприз.

Я бросаю взгляд на этого брюзгу, который старательно прячет глаза. Собираюсь отказаться от приглашения. Передумываю. У малышки такое милое личико, такие огромные глаза, ну как ей отказать?

Открываю дверцу машины. Пейо впихивает свою крупную тушу на пассажирское сиденье, пока Нин пристегивается ремнем безопасности на заднем.

– Куда мы едем? – спрашиваю я.

– По прямой до Преша́ка, – ворчит он, отвернувшись к окну.

Дорога красива. Цветущие деревни. Каменные мосты. Густые кроны, сквозь которые пробиваются лучи солнца. Спокойные коровы. Подсолнухи с тяжелыми головами и темными сердцевинами.

Я смотрю в зеркало заднего вида. Сидя неподвижно, Нин, такая маленькая, что ее голова находится почти вровень с окном, сосредоточенно разглядывает пейзаж, в одной руке сжимая пластиковую коробку, а в другой – пакет с угощением, который я ей дала. В светлых глазах отражаются плывущие облака. О чем она думает?

Между мной и Пейо ледяное молчание, физически осязаемая неловкость. Мне стыдно за свой вчерашний срыв. Я вышла из себя. Стресс, усталость… Ощущение, что я не на своем месте. Что меня все и повсюду осуждают. Я на пределе. А он? Я снова вижу его ладонь, с которой стекает соус и плоть улиток. «В этом нет души!» Я сжимаю зубы. Делаю глубокий вдох. Взываю к щебету чирков и синиц. Даю задний ход. Я готова извиниться, признать свои ошибки.

– По поводу вчерашнего…

Мой голос какой-то хриплый. Я откашливаюсь.

– Мне… мне очень жаль.

Быстрый взгляд на Пейо. Прямой, словно палку проглотил, молния куртки застегнута до самого горла, глаза не отрываются от дороги. Непрошибаемый.

– Я должна была поговорить с тобой, я…

Я что? Слова не идут. Жду, что он оживится и тоже попросит прощения: «Не страшно, Лиз, не будем больше об этом говорить».

Он не произносит ни слова. Потом бросает:

– Здесь налево.

Я резко выворачиваю руль, так что Нин с ее улиткой едва не слетают с сиденья. Малышка громко смеется. Перед нами каменистая тропа. В конце ее – ворота, за ними двор, где дремлет старенький трактор. Три маленькие черные курицы клюют что-то, бродя на воле. Я выключаю двигатель.

Бородатый старик в дырявом рабочем комбинезоне рассматривает нас с порога каменного дома.

– Пейо… – приветствует он, поднеся палец к кепке.

– Маж, – отвечает тот и пожимает старику руку. – Вон та малышка хотела посмотреть на улиток, – добавляет он, подбородком указывая на Нин.

Лицо старика расплывается в беззубой улыбке.

– Кто это у тебя там? – спрашивает он, указывая на ее коробочку.

– Мсье Гри.

Она произнесла это с предельной серьезностью, как один специалист по улиткам, обращающийся к другому. В ее голосе звучит гордость. Некоторые дети бывают более взрослыми, чем те взрослые, которыми они станут.

Старый Маж понимающе кивает. Мы безропотно следуем за ним. Молчаливое шествие огибает ферму под встревоженное куриное кудахтанье. Троица неуклюжих гусей срочно бежит в укрытие за грядкой с помидорной рассадой. Рядом с полем, где пасется корова, виднеется загон, в котором угадывается силуэт изгвазданной в грязи жирной свиньи. Я сдерживаюсь, чтобы не показывать Нин пальцем на каждое животное, как в зоопарке. Она здесь не за этим. Прижав свою коробочку к груди, она ни на шаг не отстает от старого крестьянина. А он идет медленно в измазанных землей башмаках. Процессию замыкает бдительная псина.