Птичник № 8 - Анферт Деб Олин
Однако, как это ни странно, многие соглашались.
– Послушайте, – говорила Аннабел. – Пора браться за дело серьезно. В нашей сфере мы достигли пика возможностей. Так ничего не получится. Фермеры нас уже ищут. Они, конечно, тормознутые ребята, но потихоньку врубаются. У них сейчас общие базы данных. Программы распознавания лиц, сканирование отпечатков пальцев. Правительство у них в кармане – как никогда. “Эг-Гэг” уже ни для кого не новость, и это только начало. Стены сдвигаются, коридоры сжимаются, как в мультфильме. Пора принимать экстренные меры.
– Ладно, что-нибудь придумаем, привозите, – говорили они.
Возможно, такая щедрость объяснялась тем, что приютами для животных управляли отважные защитники прав животных, от молодых честолюбивых расследователей до бывших сельхоздиверсантов 80-х и 90-х.
– Вот и правильно, – говорили старички. Они застали времена фермерских восстаний, они крушили оборудование, резали покрышки. – А то мы совсем беззубыми стали. Сами как домашний скот.
– Привозите, – говорили новички. – Мы как раз на это и подписывались. А не на то, чтобы по субботам водить экскурсии к индюшкам.
Уж как они сражались, месяцами обивали пороги. Выигрывали, праздновали, но в итоге получали лишь жиденькие уступки. Пустяковые изменения. И никакого контроля за соблюдением новых требований. Пончики без яиц, клетки просторнее на четыре дюйма – каждого мелкого нововведения приходилось ждать по пятнадцать лет, а тем временем от имени кур в судах выступали люди в деловых костюмах.
В последнее время защита животных больше походила не на революцию, а на капитализм с человеческим лицом.
– Да что с нами такое, почему мы позволяем врагу сгребать нас бульдозером и в ответ только заикаемся и мямлим, что вообще-то не согласны?
Они помнят времена битв против фастфуда, как они ликовали, когда “Макдональдс” согласился перейти на бесклеточное содержание кур. Но в связи с этим оказались в нелепом положении: получалось, они одобряют то, что в “Макдональдсе” едят яйца.
– Четырнадцать тысяч? Вот это я понимаю. (Про остальные восемьсот восемьдесят шесть тысяч они не знали, потому что эти ребята умели держать язык за зубами.)
– Когда-то мы начинали с экстремальных мер и должны к ним вернуться, – говорила Аннабел. – Это призыв к оружию, бунт, долгожданное возвращение от сытой умеренности к бунтарской левизне – нашей истинной сути.
– Привозите! Привозите!
Хватит сюсюкаться, соглашались они. Пришло время вырвать власть из рук угнетателей. Западная цивилизация была обречена с момента зарождения, если в итоге пришла вот к этому. Америка, может, и стала колыбелью современной демократии, но она же изобрела и шесть из двенадцати главных зол, которые когда-либо знала наша земля.
– Хватит с нас так называемого Ренессанса, покажем этим засранцам дадаизм, – кричали они.
Но было слишком поздно. И они это знали. Враг вне всяких сомнений победил. Вскоре от чуда нашей планеты не останется ничего, кроме монокультурно выращенных ущербных коров, свиней, собак, кур и еще нескольких удобных видов, – ну и еще останутся люди, ужасные, неубиваемые, отвратительные люди.
Однако приютами по-прежнему руководили воины, и им еще выпадет шанс сказать “нет”.
– Я выслала вам подарок, – говорила она. – Решила, что лучше предупрежу заранее.
– Необходима полная конфиденциальность, – говорила она. – Я знаю, что вам могу доверять.
– Да, да, вы можете нам доверять, – говорили они. – Привозите.
Однажды к телефону подошел стажер-старшеклассник. Не вполне понимая, на что соглашается, он вызвался приютить кур и оставил на столе записку руководителю, которую тот прочитал, растерянно бубня себе под нос (“что это за стажеры такие?”), и отвлекся на очередную проблему. Записку потеряли под стопкой газет.
Когда Аннабел и Дилл закончили просматривать список, позвонили по каждому номеру телефона (всего восемьдесят три) и распределили грузовики по тем, кто согласился (а также по тем, кто сказал “может быть”, и еще несколько – по тем, кто отказался), они сели подводить итоги.
Дилл провел пальцем по списку и остановился.
– О нет, подожди-ка.
“О нет”? “Подожди-ка”? Ну, он нашел время для таких слов.
– Получается только пятьдесят восемь грузовиков, – сказал он. – А кто берет вот эти два?
Аннабел заглянула ему через плечо.
– А, эти я беру на себя.
Дилл опустил список на стол.
– Что значит “беру на себя”?
В общем, их лодочку прилично качало еще до того, как все началось.
Представьте себе высотные многоэтажки, охраняемые жилые комплексы, места, от которых пробирает экзистенциальным ужасом. Складские помещения компании “Амазон”, умирающие гипермаркеты, тюрьмы и изоляторы, свинофермы, коробки, содержащие товары, людей и животных, пейзаж в духе Ле Корбюзье, по которому стараешься пройти побыстрее, не оглядываясь по сторонам, а лучше и вовсе – избежать его, обойти стороной. Представьте себе коробочки поменьше, те, к которым мы прижимаемся лицом, крошечные цифровые ящички, которых касаемся пальцами, чтобы выразить согласие, страсть, остроумие, ностальгию, враждебность – вообще все, что у нас на уме.
Представьте себе мужчину, одинокого человека, который сидит где-то далеко внизу в жестяной коробке на колесах, и вокруг него – сплошь голая земля. Предрассветный час, бесплодный бетон, едва голубеющее небо (хотя запись черно-белая, так что небо, пожалуй, выглядит серым). Этот тип, Мэтт (хотя некоторые из них используют вымышленные имена), подхватывает пластиковый пакетик с обедом и выходит из машины. Приближается к стальному птичнику (микрофон записывает дыхание и звук его шагов). Войдя внутрь, выдергивает из слота карточку учета времени прихода. У него жужжит телефон.
Другой, Крис, в двух штатах отсюда, в это время уже идет по птичнику и здоровается со всеми, кого встречает (у него “дружелюбный и отзывчивый характер”), перекрикивая могучее кудахтанье кур. (Его камера выключена. Он включает ее только в случае необходимости. В начале “карьеры” у него было ощущение, будто он снимает фильм про зомби: хоррор с четырьмя миллионами кур, и камера у него вообще никогда не выключалась. Но в последнее время собственные фильмы – ну, записи – представлялись ему образцами мамблкора [11]: слишком скучно, чтобы кому-нибудь захотелось это смотреть.) Телефон зазвонил у него в кармане. Крис снял перчатку, выключил звук звонка, не стал смотреть, кто это. Телефон полагалось оставлять в шкафчике. Первое правило расследователя: придерживайся правил фермы.
Расследователи. Она начала их созывать.
Еще был Джоуи, ультрапрофессионал – рассудительный, тихий, исполнительный, твердый в своих убеждениях, без капли самолюбования, – но при этом такого маленького роста, что камера, встроенная в верхнюю пуговицу, находилась на уровне животов представителей фермерского правления, и их лица разглядеть было практически невозможно. Из профессиональных соображений Джоуи носил высокие каблуки, ковбойские сапоги (конечно, не из натуральной кожи, а из какой-то якобы переработанной субстанции). Сапоги, может, немного и помогали, но ноги в них потели. Ему позвонили в тот момент, когда он еще потягивал кофе, сидя у себя в мотеле. Тут было на час раньше. Он увидел номер. Что? Она вернулась?
Расследователи. Их скрипучая обувь, когда еще не вполне рассвело. Скудные обеды из фальшивого мяса в бумажном пакете. Часовые пояса в разных концах страны крутятся взад-вперед, как ручка настройки. Они начинают записывать видео в 6.45 утра, первый кадр – здешняя газета (для обозначения места и даты). Они обучались тайным операциям, ведению физической и психологической войны. В стране в любой период времени работало не больше двух дюжин, распределенных по разным организациям. И еще несколько дюжин – те, что спустя несколько лет непременно выйдут из игры. Она знала их всех, и у нее были телефонные номера каждого.
