Юлия Вертела - Интенсивная терапия
– Раньше мы жили с родителями, – Катя передернула плечами, – но не ужились, знаете, как это бывает?
Нил вяло прикинул: «Она называет меня на „вы“ – либо я плохо выгляжу, либо она хорошо воспитана».
– Родители мужа – люди неплохие, – торопливо пояснила соседка, – но все-таки лучше жить отдельно. Мне эта комната досталась от бабушки, вот теперь буду в ней обустраиваться с дочкой, – и, как бы спохватившись, добавила: – И мужем. Вы, наверное, помните Марию Васильевну?
– Да, конечно.
Нил посмотрел на съежившееся за столиком существо, похожее на грустное кенгуру с детенышем. «С бабушкой у нее ничего общего. Та была бодрая жизнелюбка, этакий мужик в юбке. С Вертепным дралась, как на фронте. Однажды он ей руку сломал, так даже в милицию не пошла. Говорила, что семейное дело – для нее все соседи были семья. Супа наварит, алкашей голодных со двора перекормит, а они, как кошки, за ней ходили: об колени терлись, руки целовали, слезливые истории рассказывали. С затуманенными от сытости глазами чего только не понаврут. Когда умерла бабулька, они, как сироты, у гроба ее выли...»
– А в коммуналке даже весело. – Катя продолжала лопотать о своем, неторопливо отхлебывая кофе. – При жизни бабушки я редко сюда заходила. А теперь со всеми соседями перезнакомилась, вот и с вами... – Она улыбнулась Нилу как другу. – Мой муж много работает, а иногда хочется поговорить хоть с кем-то, побыть среди людей. Коммуналка дает это ощущение причастности к жизни, понимаете?
– Не понимаю, – однозначно отрезал Нил. Причастность к жизни Сергея Семеновича и прочих обитателей 14-й квартиры его совсем не радовала.
– У вас странное имя. – Женщина смутилась, встретив неожиданный отпор.
– Нет странных имен, есть только странные люди, – пробормотал Нил. – Моего отца звали Андрей Нилыч.
– По-моему, странных людей в нашей квартире предостаточно. Взять хотя бы Гулого: у него интригующая внешность и такой загадочный взгляд.
– Это от общения с Федор Михалычем Достоевским.
– И как же это они? – снова оживилась Катя.
– Очень просто. Совмещение пределов и раздвоение мозгов.
– А-а, понятно, – ничего не поняв, поддакнула соседка. – Гулый, пожалуй, и вправду немного мрачноват, зато Вертепный просто душка.
– От его веселья как с похмелья голова болит, – усмехнулся Нил. – Сколько раз его сдавали в вытрезвитель, на пятнадцать суток сажали, так ведь все равно выйдет – и снова начинается. Это как хроническая болезнь: и вылечить невозможно, и умереть нельзя.
– Да, я знаю. – Лицо собеседницы вдруг помрачнело, и разговор больше не клеился.
Катя дожевала сладкую полоску и, подхватив малышку, словно пушинку, попрощалась. Мелькнула мысль: «Уж очень девочка невесомая в ее руках, прямо как кукла...» Нил наблюдал из окна, как соседка медленно побрела по вечернему Невскому в сторону площади Восстания. В ее фигуре угадывалось нечто скорбное. В опущенной голове ли, в сутулой спине или еще в чем-то?
Он припомнил, как пару раз встречал Катю с мужем, и ему тогда еще показалось, что семья у них какая-то неживая. Муж, розовощекий крепыш, сильно увлеченный чем-то вне дома, опекал жену и дочь чисто формально, как опекают старушек представители собеса. Они же, Катя и дочка, – а Нил их видел всегда вместе, – жили своей одинокой жизнью.
«Диссидент» и «Киска»
Адольф отрезал два ломтя черного хлеба и положил на них тонкие полоски сала. Ирина недовольно поморщилась. Утром она деликатничала, пила хороший кофе с пикантным сыром и шоколадными конфеточками. Пристрастие мужа к салу, гороховому супу и квашеной капусте казалось ей отвратительным.
Но Адольф не замечал ее недовольства, так как находился в приподнятом настроении и все утро бездарно заигрывал со своей «Киской». За четверть века семейной жизни он так и не смог придумать супруге другое ласковое прозвище...
Будучи сиротой и обладая единственным приданым в виде красоты и здоровья, Ирина отнеслась к вопросу о замужестве самым серьезным образом. Едва достигнув совершеннолетия, она составила выгодную партию, руководствуясь точным расчетом, а не любовной лихорадкой. Известный инженер, ведущий сотрудник закрытого конструкторского бюро Адольф Туманов сразу предложил ей все, о чем мечтали обыватели в советские времена. Вскоре после свадьбы она со вкусом подбирала в новую квартиру атрибуты тогдашнего благополучия – хрусталь, ковры и только появившуюся в те годы в магазинах импортную мебель.
Работала Ирина скорее для того, чтобы не скучать дома, нежели из необходимости. Жизнь текла тихо и безмятежно. Супруг боготворил свою Киску и не отказывал ей ни в чем. Надо отдать должное, денежки Ирина не транжирила, вела хозяйство умело и за двадцать лет превратила семейное гнездышко в этакую шкатулку с драгоценностями, где что ни шкаф – то старина, что ни картина – то шедевр.
...После завтрака Адольф попросил у нее рубль на троллейбус и стал возиться в прихожей. Ирина подозрительно прищурила глазки: «Так и есть, опять сумки для кирпичей собирает». – Она вздохнула, но промолчала.
Это дело Адольф начал еще до перестройки. В застойные времена некуда было энергичному мужику направить свою пассионарность. Работа, хоть и творческая, не давала возможности выпустить пар. Вот и решил Туманов построить дом, да не простой, а как в сказке – золотой, благо что сам изобретатель. Набросал проект, систему водоснабжения хитроумную придумал, ну и тому подобное. Участок ему выделили без проблем и не в садоводстве, а в шикарном дачном месте, где строила дома партийная элита Ленинграда.
Деньги в семье водились немалые, но дом Адольф решил с основания строить сам, своими руками. Он и кирпичи закупать отказался. Кирпич, говорит, пошел не тот: крошится, долго не простоит. Из старого кирпича, дореволюционного, строить надо.
Поначалу Ирина думала, что эта блажь у него пройдет, но не тут-то было. С весны и до поздней осени после работы Адольф ехал прямо на свалку возле железнодорожной станции Девяткино. Там он и добывал бесценный материал. Каждый кирпичик отбирал своими руками: оббивал молоточком налипшую штукатурку, любовался старинными надписями, обтирал тряпочкой и бережно, как археологическую ценность, укладывал в сумку. Инструмент прятал тут же, в тайнике.
Наберет две сумки штук по пять и еще рюкзачок – и сразу к электричке. Новенькие «Жигули» Адольф водить не хотел, боялся, по выходным на дачу его отвозила супруга. Она строго следила за количеством укладываемых в багажник кирпичей, поскольку машина, в отличие от мужа, не железная – могла и сломаться.
По будням Адольф гордо вышагивал под окнами партийных дач со своим обшарпанным рюкзачком, презирая дворцы временщиков и показывая им высунутый язык, как изнемогшая от жары собака. Опростившийся инженер представлял себя Ноем, строящим Ковчег.
