Сергей Шаргунов - Книга без фотографий
— Из тебя? — переспросил я. — Из России?
— Маленькая она была. Сейчас так уже не думает, — сказала Зайнап.
— Ожесточение, — сказал Умар. — Столько людей поубивали. Приходили и убивали. За что?
— Послушайте, — сказал я, — А что до войны? Вы уж извините меня, когда всех, кто не чеченцы, убивали и выкидывали…
— Это бандиты, — ответила Зайнап. — И меня на улице остановили и обокрали. Время такое было: много разбоя.
— Обокрали. А русскую убили бы, да? — спросил я.
Умар опрокинул рюмку:
— Русские ваши у нас хозяевами ходили, — широким жестом он вытер рот и усы. — Я в деревне учителем был. Зинякова директор, русская. Со света меня сживала, придиралась. Сколько мы настрадались, помнишь? — обратился он к жене.
— Помню, помню! Письма в партию писали. Никакого результата. Всюду русские главными сидели.
— И что потом с ней стало? — спросил я.
— Русские в Грозном в центре жили, — продолжал он, словно не услышав, — в лучших домах, многоэтажках. Когда Россия войну начала — ваши первыми гибли. Бомбы падают, чеченцы из города, к родне, а русские так и остались в городе, в центре. Вы, русские, своих же молотили…
— Да чего говорить. Все равно не слышат нас… — Зайнап встала. — Укладываться уже пора?
Мы тоже встали.
В небольшой комнате я погасил свет и лег. «Ты в Чечне, ты в Чечне!» — пульсировало в голове, и мешало заснуть.
Дверь скрипнула. Я сел на кровати. Зажегся свет. Умар пошатывался. В руке пистолет.
— Не спишь?
Пистолет был направлен мне в лицо.
— Не сплю, — сказал я, жмурясь.
— Не бойся. Это дочкин. Она же милиционер. Познакомлю вас! Ну, спи, спи…
— Такое дело, — сообщил он за завтраком, — я тебя на сутки отдаю одному человеку. К нам сегодня родня соберется, дом заполнит. Ты с ним день проведи, переночуй у него, и вернешься. Его зовут Алхаз. Он мент, но человек хороший.
Мы сели в машину, в центре Грозного Умар представил меня Алхазу и уехал.
Алхаз был в милицейской форме и напоминал мартышку, поджарый, задирающий брови, веселые морщинки на лице. Он познакомил меня с другом-ментом по имени Леча — огромным и толстым, выпирающие губы и ноздри.
— Сосед мой и работаем вместе.
Мы покатили по городу в замызганных «жигулях». Позади Леча с автоматом. «Калаш» Алхаза у меня в ногах.
Алхаз тормознул, спустил окно и заорал на прохожую:
— Ты чего, чего ты, а?
Она от неожиданности отскочила в сторону. Он принялся ругаться на чеченском. Девушка сбивчиво и истерично что-то отвечала.
Он швырнул ей последнее слово, очевидно, обидное, скрипуче захихикал, погрозил пальцем, и мы поехали дальше.
— Что случилось? — спросил я.
— Не видишь? Разоделась, как шлюха. Стрелять таких надо! Если сигнал поступил, что женщина живет неправильно, мы к такой выезжаем.
— И?
— Объясняем, как надо жить.
Потом я заехал с ними в их отделение милиции, иссеченное пулями и напоминавшее военное укрепление. Полистал толстую тетрадь с последними уголовными делами: сплошь заявления о пропаже родичей.
Потом мы поехали на стадион. Это был особенный день: футбольный матч «Терек» — ЦСКА.
— Интересно, как наши болельщики здесь себя ведут? — задумался я вслух.
— Тихо, — сказал мент-толстяк. — Они на автобусе ехали. Им вчера в Ингушетии все стекла побили.
Мы пришли к стадиону за час до матча. Уже клубился народ. Кажется, сюда сбежалась вся мужская часть города. Бегом к стадиону двигались мужчины, юноши и дети со всех сторон. Группками. Хохоча. Они ломились через рамки металлоискателей. Но каждого обыскивали подолгу. Всюду чернели униформами и лязгали затворами гвардейцы Кадырова. Наконец, в сверкании мигалок, подъехал кортеж Рамзана. Это тот стадион, где взорвали его отца.
Весь стадион (в десять тысяч мест) был заполнен. Мы сели под центральной трибуной. Над нами в коричневой кожанке нависал Рамзан, он все время хватался за голову. Рядом в темносинем костюме переминался его верный сподвижник — ожесточенно-улыбчивый Делимханов.
На каждый пас толпа реагировала так, будто решалось дело чеченской чести. Люди вскакивали, горланили.
— У-у-у-у! — выл, сложив ладони трубой, старик.
«Терек» накатил на ворота противника. Гол! Стадион подлетел, как при взрыве. Рамзан запрыгал и замахал руками. Мир потонул в воплях новорожденных.
«Вывод войск!» — кричал кто-то. «Аллах акбар!» — гремело в ответ.
1:0. Трибуна болельщиков ЦСКА была тиха и неподвижна. Не фанаты, а манекены. Чеченцы повалили на улицу. Они неслись вприпрыжку, пели, обнимались, хлопали в ладоши, на лицах какое-то физиологическое удовольствие, будто каждый из них родил этот мяч.
Мелкий мальчишка, отчаянно вопя, с разбегу прыгнул мне на спину, и — что делать — я пробежал с ним пол-улицы. Рядом быстро двигались смеющиеся два мента — Алхаз и Леча.
Потом мы прокатились в Бамут — посмотреть место, где когда-то кипела жизнь.
Село, в свое время взятое в кольцо окружения и стертое с лица с земли, зеленело дикими привольными травами ранней весны. Травы колыхались среди каменных обломков. Напротив раскинулось обширное кладбище. Вместо надгробий — металлические флажки. Они позвякивали легко и мелодично. Множество безымянных могил с железными флажками. Так хоронят мучеников.
Мы катались дальше и под Гудермесом вышли на поле. Там всегда было поле, никаких следов жилищ. Сделав шаг в сторону, я обнаружил небольшой серый камень с темными именами русских солдат, которые здесь полегли. Зимой, во время второй чеченской. В снегах равнины. «Вечная слава!» — было написано. Светило солнце, пахло сырой землей, обвевал теплый милостивый ветер, и темнели полустертые имена. «Николаенко», «Морозов», «Ермаков» — три фамилии я разглядел и запомнил.
Мы пили с ментами вечером у них дома в Грозном. Они жили на одной лестничной клетке в пятиэтажке, изувеченной и обожженной, в которую угодило несколько снарядов. Не было отопления. Вместо этого Алхаз установил причудливое стеклянное устройство, прикрепленное к плите: внутри синел огонь. Устройство немножко нагревало квартиру. Еще у Алхаза был дом в деревне, где жили жена и трое детей, он рассказал, как однажды в Грозном пришли люди в масках и забрали с концами брата. Я понял, что это типичная здесь история. Леча жил с женой и тремя детьми в этом изувеченном доме.
— Когда первая война началась, мы все воевали, — говорил Алхаз, захмелев. — По улицам танки ползли, а мы их жгли. Кто ж это так воюет — танки на узких улицах… Мы друг другу по рации передавали: брат, погоди, не жги этот танк, он мой. Охотились, короче!
