Александр Торик - Флавиан. Жизнь продолжается
В общем, батюшка, еле дождался я, когда вы освободитесь, чтобы вам всё это рассказать. Что это было, отец Флавиан, я ведь не свихнулся, правда? Это ведь на самом деле что-то было?»
«Я думаю, Гена, что ты не свихнулся. Просто, по непостижимому Промыслу Своему, Господь тебе на время зрение духовного мира приоткрыл, чтоб ты сам воочию увидел, как демон душу грешника нераскаянного в ад уносит, несмотря даже на молитву церковную. Видно, грехи его перевесили наше молитвенное за него ходатайство.
Тело-то его на кладбище понесли, памятник, наверное, дорогой поставят, судя по гробу — покойный совсем не бедным был. А что с душой его стало — ты сам лицезрел. Так вот всегда и бывает. Либо Ангелы ко Господу души умерших уводят, либо вот такие монстры в преисподнюю утаскивают. Нас с тобой эта смертная участь тоже не минует. Как проживём, так и получим, брат Геннадий…»
Гена сейчас в том же соборе алтарничает, а брат его, Леонид, с женой своей, Аннушкой, на левом клиросе поют.
Дивны дела Господни!
Кстати, как потом выяснилось, прадед этих братьев-электриков до революции в том соборе диаконом служил. Видно, праведник был — намолил своим правнукам чуда Божьего для обращения к вере.
— Отче! Ну неужели молитвы предков на нашу жизнь такое большое влияние имеют?
— Просто огромное, Лёша! И не только молитвы, но и вся их жизнь. Вот посмотри, что Давид в Псалтири говорит в псалме тридцать шестом: «Я был молод и состарился, и не видал праведника оставленным и потомков его просящими хлеба: он всякий день милует и взаймы дает, и потомство его в благословении будет».
И ещё: «Уклоняйся от зла, и делай добро, и будешь жить вовек: ибо Господь любит правду и не оставляет святых Своих; вовек сохранятся они; (а беззаконные будут извержены) и потомство нечестивых истребится».
Видишь? Про праведника — «потомство его в благословении будет», а про грешника — «потомство нечестивых истребится».
Покойный архимандрит Н-й, соборный мой настоятель, высокой духовной жизни был человек и пастырь самоотверженный. Сталинские лагеря прошёл, пытки, ссылку, много всего видел за свои восемьдесят девять лет, многое понимал в жизни, а главное — много молился. И Господь ему за его молитвы большую духовную мудрость даровал, а порой и случаи прозорливости отца Н-я открывались.
Так вот, он такую вещь мне как-то в начале девяностых годов сказал:
«Мы порой удивляемся, почему сейчас люди так плохо живут, и в духовном плане и материально. Так отчего бы нам сейчас и жить-то хорошо? Ведь мы кто, чьи потомки? Чей багаж духовный мы в наследство получили?
Большевики, когда власть схватили, сразу лучшую часть общества истреблять стали: благоговейных священников, крестьян трудолюбивых, образованных людей, кто к ним на службу не пошёл, словом — цвет нации, носителей православного духа и православной культуры, которые от своей веры и от благочестия предков не отреклись даже под страхом казней и тюрем. Их-то первыми и перестреляли, да в лагерях и тюрьмах погноили. Они, стало быть, потомства уже и не дали. А потомство от кого произвелось?
От тех, кто расстреливал, от тех, кто молчал трусливо по углам, от тех, кто голосовал „за“, кто от веры и Церкви отказывался, то есть от тех, кому сами большевики жить позволили. За отдельными, конечно, исключениями.
Так посуди теперь сам, — говорит, — отец Флавиан, носителями какого генофонда является основная масса современного русского народа? И с чего нам жить-то благополучно? За грехи предков и свои собственные епитимию от Бога несём. Зато многие, пройдя через земные скорби, стали ко Господу обращаться, в церкви ходить.
Причём ценно ведь то, что ходить-то начали во времена атеистические, богоборческие, когда быть верующим не только не популярно было, но и опасно. Для Бога такое обращение наиболее приятно. А сейчас, когда за веру гнать перестали, качество приходящих в церковь, в основной массе, понизилось, стали и „на всякий случай“ ходить, и ради моды на церковное, и просто ради „экзотики“, от скуки.
Но и среди таких прихожан немало становится искренне верующими, познающими Бога и старающимися жить по Евангелию. Хуже будет потом, если народ материально жить богаче станет.
Я-то уж не доживу, а ты, отец Флавиан, наверное, застанешь время, когда люди к Богу с деньгами пойдут, думая, что за деньги спасение купить можно. Вроде как выгодно деньги вложить, с надеждой на проценты в будущем, забывая, что и сами эти деньги им Господь как инструмент собственного спасения доверил, для творения дел милосердия. А ещё будут многие, кто в первую очередь не о спасении души думать станет, а о том, чтобы здесь и сейчас за свою „благотворительность“ ещё больше мирского благополучия от Бога получить, чтобы „деньги к деньгам“!
Храмы начнут возводить и золотить, священников щедро одаривать, деньгами баловать, машинами, дома им строить. Смотри, не продайся тогда, отец иеромонах! Искушение благополучием посильней искушения гонениями, а ведь — „сытое брюхо к молитве глухо“! Хотя истинные богомольцы всегда будут. И среди „сытых“ тоже. Только мало».
— Вот, похоже на то, Лёша, что мы до этих, предсказанных отцом Н-м времён, уже дожили.
— Батюшка! А что же нам-то делать, порченным, со своим этим генофондом греховным? Как нам в Небушко прорываться, если на ногах такие гири привешены — и своих грехов, и родительских? У меня ведь тоже отец коммунистом был, парторгом отдела в своём НИИ, и дед политработником на фронте. Есть ли шанс прорваться-то, а?
— Шанс «прорваться», Алексей, есть всегда и у всех. Разбойник же на кресте «прорвался»?
— Прорвался, отче!
— Именно, прорвался, Лёша! Сквозь самого себя прорвался, сквозь всю свою прежнюю греховную жизнь! А другой разбойник не прорвался, не захотел, точнее — не смог захотеть.
— Что это значит — не смог захотеть?
— То это значит, Лёша, что при бесконечном Милосердии Господа способность человеческой души к восстановлению, реанимации отнюдь не бесконечна. Как и тела, кстати. Борется, например, печень с алкоголем, борется, напрягает все защитные механизмы, противостоит яду какое-то время, а потом — бах — цирроз, и помер хозяин этой печени.
Так и душа — противится она греху, восстает против него, тянет за душу совесть, мучает грешника. А он всё валит на неё грехи и валит, она задыхается под ними и слабеет, как человек, которого заживо закапывают, потом — раз и затихла, смолкла совесть — умерла душа. Смотришь — живёт человек, активно даже живёт, грешит направо и налево, и уже ничто внутри не тянет, не сосёт за сердце, не мешает ему грешить. Это и есть — смерть души.
И говорить ему что-либо о Боге, о добре, о любви — бесполезно, как в компьютере: программа совести принудительно удалена, и сколько ни вызывай её, на экране только «Еггог» — «ошибка»!
