Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы
– Ара-эээ! Как нэ бил?!! Бил!!! Бил-лллять немецки!!! Бил, но они убежали-эээ!!!
Зайцева и Кадерли потом привезли в училище, где им немедленно вкатали по пять суток ареста.
А на подведении итогов, где все это зачитали, все от смеха просто лежали, и даже суровый начальник факультета Сергеичев улыбался:
– Революционеры! Ети иху мать!!!
3
Упоительно! Именно такое слово и приходит на ум, когда я о флоте вспоминаю.
Упоительно! А старпом мой говорил:
– Мне тут в голову пришла одна мысль!
На что я ему немедленно замечал, что в голову может прийти одна только пуля, а мысль приходит на ум, после чего старпом объявлял мне выговор «за неумение вести себя со старшими и чудовищное чувство непонимания всего смысла корабельного устава».
А еще у меня были выговоры «за издевательство над временем проведения общественных мероприятий» и «за нежелание ясно отдавать себе отчет в необходимости социалистического соревнования».
Мы тогда в городке жили. В доме номер 59. У нас там с Саней Гудиновым на двоих была квартира, где мы делали приборку два раза в год: один раз зимой, другой – летом.
Спали мы как попало, а пьяных друзей выносили в коридор.
Там был общий коридор. Длинный-предлинный. Так что их очень удобно там было раскладывать. Прямо в шинелях Николая Васильевича Гоголя. А все потому, что ночью они могли встать и на нас с Саней нассать.
Было уже такое: встал, как сомнамбула, и пошел со стоном в шкаф, а мы проснулись и кричим ему:
– Куда, блядь!
Тогда он повернулся и пошел на нас, не забывая стонать.
Еле простыней успели отгородиться.
Вот поэтому и выносили их прямо в коридор. Там-то мы особенно ненадежных и клали на глянцевую политическую карту мира, которая для этих целей у нас всегда имелась. Там еще все страны НАТО были очень красиво обозначены. Она какое-то время на стене висела, и по ней Саня всегда проверял совесть и память. Он говорил мне:
– Ну-ка, посмотри там: точно ли то, что Андорра – это государство с двумя буквами «эр»?
И я смотрел, и говорил ему:
– Точно!
После чего он замечал, что, наверное, можно было бы нам с ним еще чего-то выпить.
А если вы подумали, что мы с Саней горькие пьяницы, то зря вы так подумали. Пили-то мы с ним только на берегу и только после автономки и только три дня, потому что было такое время, когда мы только эти три дня на берегу и находились.
А однажды в две автономки подряд сходили. Только пришли – как опять в море на полные девяносто суток. Представьте себе: все, радостные от ерунды, носятся по ПКЗ, готовятся к отпуску, и вот приходит командир из штаба, и вместо отпускных мы через полчаса уже получаем на борт продукты на следующий поход – каково! Просто тенью о плетень!
Первым об этом узнал, конечно, Саня. Он вбежал в каюту весь растрепанный, обвел всех присутствующих безумным взором, сказал:
– Нас в автономку посылают! – И в отчаянии добавил: – И это хорошо!!!
Конечно хорошо. Мы потом не помню как в Хосте, в санатории, оказались – птички, зелень, сосны, запахи смолы, моря. Мы стоим с ним и нюхаем воздух, а к нам медицинские сестрички подходят и спрашивают:
– А чего это вы, ребята, девушками не интересуетесь?
На что им Саня и говорит:
– Да идите вы все на хуй! – А потом он опять нюхает воздух и добавляет: – Заебали! – после этого он поворачивался ко мне и произносил следующее: – Нюхай, Саня, и никого не бойся! Я прослежу, чтоб тебя не беспокоили!
А еще нам там делали полоскание десен сероводородными водами. В рот вставляли трубку и включали орошение, после чего Саня утирал себе губы платочком и говорил:
– Мне будто в рот насрали! Ты точно знаешь, что все это полезно? – после чего он шел к врачам и требовал от них отчета в том, что все это полезно.
А на входе в зону режима радиационной безопасности у нас прямо к скалам был привинчен громадный плакат, на котором радостный матрос огромными руками судорожно сжимал автомат Калашникова. Надпись под ним гласила: «Бдительность– наше оружие!»– а внизу кто-то приписал: «Североморец! Не води ебалом!» – это, значит, для разъяснения. То есть чтоб с бдительностью все было понятно.
А когда мы стояли после очередной автономки на подъеме флага, то Саня всегда приставал к доктору:
– Док! А чего это у меня на правом яйце вчера такая нашлепка обнаружилась?
– Какая нашлепка? – вступал в разговор доктор.
– Откуда я знаю? Щупаю я вчера яйцо под одеялом, – говорит Саня, привлекая к разговору окружающих, – а там что-то такое сверху! Может, опухоль какая, думаю? А потом я решил, что если это опухоль и жить осталось полную чушь, то надо бы пойти к бабе. Встал и пошел к бабе, а наутро опять яйца щупаю!
– Ну и как? – забеспокоились остальные.
– А никак! Нет опухоли! Кончилась! – И сейчас же все стали прямо в строю проверять свои яйца на предмет отсутствия опухоли.
А доктор при этом смеялся, как ненормальный, после чего нам и дали выходной.
Первый за семнадцать месяцев.
Я даже с вечера радио приглушил, чтоб в шесть часов утра нам гимном не ебнуло. А то ведь пошелестит, пошелестит, да как влупит: «Та-дам!.. Со-юз не-ру-ши-мы-й…»
А Саня пошел к бабе. Причем с вечера. Предупредил меня:
– Я из гарнизона смываюсь в город-герой Вьюжный. Там у меня баба. Вот тебе адрес. Чуть чего, ты за мной сбегаешь?
И я ему обещал сбегать, потому что есть еще на свете настоящая мужская дружба. Пообещал и тут же вырубился.
А проснулся я утром оттого, что кто-то в дверь молотит.
Я сейчас же посмотрел на часы и почему-то на радио, которое вчера еще выключил. На часах было без пяти восемь утра, а радио молчало.
Значит точно: в дверь колотят.
Я встал и поперся открывать. За дверью стоял рассыльный:
– Старший лейтенант Гудинов есть?
– Нету!
– В 13.00 в штабе флотилии состоится КБР, и командир приказал ему быть!
– Хорошо, передам! – сказал я и пошел одеваться.
КБР – это корабельный боевой расчет, я-то в нем не участвую, а Саня там – главное действующее лицо.
И приспичило же КБРу случиться в воскресенье. Не иначе как командир лично попросил командующего.
До КПП на выезд из городка – два километра; до Вьюжного по дороге счастья – еще восемь. Но это только до поворота. А после поворота до первых домов – с километр будет. И там покружить, пока я этот адрес отыщу, еще считай километра два всяко. То есть в сумме у нас выходит 13. И это в одну сторону. Где-то у нас были кроссовки.
Через десять минут я уже бежал в сторону КПП.
И хорошо, что дело было летом, а то однажды с Саней бежали зимой в полной темноте полярной ночи. А тут еще снег повалил. Причем снежный фронт нас нагнал и немедленно сделал из нас двух белых медведей.