Этери Чаландзия - Уроборос
Как бы не так. Все они расходились по своим однокомнатным одиночествам пить и коротать безрадостную ночь. Такую же, как сотни прошедших и будущих.
Однажды она зашла в магазин глубокой ночью. Посетителей не было. Кассир клевал носом за аппаратом. Со своей длинной бородой он был похож на библейского пророка. Нину что-то задержало в овощном отделе. Она так задумалась, что когда очнулась, забыла, зачем пришла. Мимо проплыла уборщица. С полки сорвался, упал и покатился по полу помидор, оставляя за собой след парниковой крови. Она подняла голову и посмотрела вверх, на зеркальный потолок. В отражении все было на местах: бурые бананы, вялые зимние огурцы и увядшая зелень. Белый кафельный пол, прилавок, тележка с бутылкой вина. Не было только ее. Нина не отражалась в видимых поверхностях. Она даже не удивилась. «Пророк» очнулся, посмотрел в ее сторону, почему-то погрозил пальцем и вновь погрузился в свой святой сон.
Была ли она привязана к Егору? Нет. Она была его частью, как и он был частью ее. За годы, что они провели вместе, их корни и ветки перемешались и срослись. Оба переняли привычки, жесты, слова и интонации друг друга. Научились, как собаки, понимать настроения и намерения. Даже внешне стали чем-то похожи. Такое на самом деле происходит с людьми, долго живущими бок о бок. Дюпрасс возникает из карасса. Развеселый боконизм [4]утверждал, что людям недоступно понимание той силы, что обрушивается на них в виде любви. Они живут (и умирают с разрывом в неделю), переплетясь руками, ногами, мыслями и движениями, безропотно выполняя чью-то волю. А замысел, как известно, никому не по зубам.
Их с Егором дюпрасс представлялся ей огромным механизмом из различных деталей, болтов и гаек, пластин и шурупов, заклепок и узлов, перемычек и воздушных карманов, коленвалов и декоративных узоров. Колоссальная машина, где все время что-то тикает, чавкает, щелкает, пищит, скрипит, ноет, поет и стонет. Этот организм растет день за днем и час за часом, по слову, по взгляду, по зернышку, по счастливой случайности, по воле судьбы. Он не идеален, какие-то части со временем приходят в упадок, могут обветшать и проржаветь. В каких-то углах возможны короткие замыкания и задымления, но это все не имеет решающего значения. До тех пор, пока люди вместе, от их совместного духа рождается материя. Исполинский механизм в какой-то момент перерастает обоих и принимает в себя, как в страну незапланированного бегства.
Внезапное отпадание кого-то одного становится настоящей катастрофой. Когда однажды ночью Маша скончалась от инфаркта, врачи не сказали ее половине, сиамскому близнецу Даше, что сестра мертва. Она думала, что Маша спит, и не знала, что ее ожидает медленная мучительная смерть от интоксикации. Несколько часов некроз пожирал ее тело, а она боялась разбудить сестру. Умерла Даша во сне. Каким он был, страшно представить.
Нине тоже было страшно. Она не знала, что ее ждет, но мысль о том, что некроз души будет мучительным и долгим, не покидала.
* * *Как же ему было хорошо. Егор смаковал каждый момент. Поначалу, просыпаясь по утрам, он обнаруживал себя жмущимся на своей половине кровати. Требовалось некоторое усилие, чтобы раскинуться звездой по всей поверхности. Словно мантру, он повторял про себя: «Ты один, ты один, один — в своей квартире, постели, жизни» — и прислушивался к ощущениям. Они были прекрасны.
Тишина, покой, ни войны, ни слез, ни упреков, ни истерик. Он потянулся и с наслаждением перевернулся на живот. Давно пора было вставать, сначала несколько встреч, потом в аэропорт, но он все оттягивал момент, до того хорошо было нежиться в теплой постели.
Он и не заметил, как постепенно его жизнь с Ниной стала напоминать блуждание по минному полю. Вечно что-то происходило. А если нет, в любой момент могло произойти. Чувство опасности не покидало. Мало кто знал о способностях этой гоминиды в считанные секунды превращаться из хныкающего ребенка в мегеру. Сочетание слез и крика было убийственным. И Егор старался не нарываться.
Мечтал ли он оторвать ей голову? Возможно. Но ему и так слишком много проблем надо было решать каждый день, с перерывом на тревожный сон и борьбу с ее припадками. Понимала ли Нина, что ее власть не вечна? Сложно сказать. Но что-то собиралось у них над головами и на горизонте. Они были невнимательны к будущему, и зря.
Но сейчас, лежа в одиночестве на широкой кровати, Егор блаженствовал. Да, это было неправильно, да, наверное, уйти надо было ему, а ей остаться. Возможно, надо было что-то сделать или, напротив, от чего-то удержаться. Ведь где-то там, между ее истериками и его растущей злостью, все еще оставалась она, его забавная, веселая и заботливая Нина. Все может быть. Но она так и не добилась своего, не сделала из него идеального сверхчеловека. Бросила дело на полпути и дезертировала. Ну и поделом ей.
От него много ждали в другой кровати, но он не спешил туда перебираться. Егор не мог позволить себе еще одну ошибку, не убедившись окончательно, что эта самая другая постель — именно то место, где он хочет оставаться. Оказалось, не так уж плохо болтаться между. Обещать здесь, морочить там. Он понимал, что вел себя, как хитрый лис, но не мог и не хотел остановиться.
Егор дотянулся до телефона, позвонил и отменил одну встречу. Потом подумал, набрал еще раз и извинился перед Альбертом. Не в этот раз. Не могу. Потом. Позже. Егор обнял подушку и только что не застонал от удовольствия. И пусть по квартире не расползался запах кофе и яичницы, ему было все равно. Внизу в кафе подавали все то же самое, молча, за деньги и с улыбками. Его это устраивало.
* * *Из книги Киплинга, которую она когда-то брала в их очередную поездку в Питер, выпали фотографии, заложенные между страницами. Нина отложила тряпку, подобрала снимки и уселась на диван.
Стояло лето, они гуляли по городу и в одном из дворов-колодцев заметили кошачью семью, гревшуюся на солнце. Таких разбойников было еще поискать. Нина достала фотоаппарат и принялась снимать парочку. Облезлые, драные, плешивые, настоящие хозяева улиц и короли подворотен. Кошка была беременна. Серая, тощая, с пузом, она лежала, развалясь. Ее дружок сидел рядом. Бомжацкая идиллия. Он то с нежностью поглядывал на беременную подругу, то принимался неистово вылизывать свою грязную спину. Ухо порвано, один глаз, похоже, выбит, рыжая шерсть клочьями — красавец! Внезапно он насторожился. По краю двора, стараясь держаться в тени, приближался третий лишний — откормленный, здоровый, черный котяра. Кошка и ухом не повела, продолжая жмуриться на солнце, но ее рыжий друг переполошился. Вскочил, угрожающе выгнул спину и пружинистой походкой немного боком направился в сторону соперника. От страха и ненависти ко всему сытому и домашнему его шерсть стояла торчком, и теперь он напоминал ободранную шаровую молнию, неуклонно приближавшуюся к цели. Черный враг замер. Столкновение было неизбежно. Даже кошка отвлеклась от своих грез и рассеянно следила за происходящим.
