Аравинд Адига - Белый Тигр
— Я потерял рупию.
Щелкает пальцами, призывая меня.
— Поищи на полу машины.
Становлюсь на колени. Ищу монетку. Приподнимаю в салоне коврики, по-собачьи вынюхиваю.
Монетки нигде нет.
— Как это нет? Думаешь, если ты в городе, можно безнаказанно воровать? Не выйдет. Отдай рупию.
— Мы только что дали взятку в полмиллиона, Мукеш. А тут одна рупия. Не мучай парня. Прекрати. Давай-ка лучше поднимемся наверх и выпьем по стаканчику.
— Вот так слуги и портятся. Все начинается с одной рупии. Брось свои американские штучки.
Куда монетка запропастилась, для меня по сей день загадка. Пришлось достать свою рупию из кармана рубахи, потихоньку уронить на пол, поднять и передать Мангусту:
— Вот она, сэр. Простите, что так долго искал.
На лице у хозяина детская радость. Он сжимает в руке монетку и сладко цокает языком, будто ему вернули невесть какую драгоценность.
Вхожу вместе с братьями в лифт — вдруг наверху есть для меня работа.
Пинки-мадам на диване, смотрит телевизор.
— Я уже поела, — говорит она, как только мы входим.
Выключает телевизор и удаляется в соседнюю комнату.
Мукеш-сэру обедать не хочется, и мистер Ашок садится за стол в одиночестве. Он просит меня подогреть ему овощи из холодильника, и я иду на кухню.
Оглядываюсь и вижу: глаза у мистера Ашока полны слез.
* * *Всей картины водителю никогда не увидеть —только ее обрывки, кусочки, отдельные кадры. Стоит хозяевам заговорить о самом главном — и вот вам, пожалуйста. Какой-то балбес на белом джипе гонит по встречке прямо тебе в лоб.
Бросаешь машину влево, ешь глазами балбеса, костеришь его на чем свет стоит (про себя)... но самую суть разговора на заднем сиденье ты пропустил мимо ушей.
Я знал: что-то не клеится, но не подозревал, до чего все плохо. Пока как-то утром мистер Ашок мне не сказал:
— Отвезешь Мукеш-сэра на вокзал.
— Да, сэр.
Его одного?
В шесть я уже ждал у подъезда в полной готовности. На вокзал отправились одни братья. Пинки-мадам не поехала.
Я отнес чемоданы Мангуста в купе, купил ему с лотка досу[31] — его любимое лакомство в поездке, только прежде, чем подать, развернул, выковырял всю картошку и побросал прямо на рельсы. От картошки у Мукеш-сэра живот пучит. Слуга обязан четко знать, что собой представляет пищеварительный тракт хозяина от кончика языка до прямой кишки.
— Погоди-ка, — говорит Мангуст. — У меня для тебя есть распоряжения.
Сажусь на корточки в уголке купе.
— Балрам, здесь тебе не деревня.
— Да, сэр.
— В Дели надо соблюдать закон. За тобой приглядывает полиция.
— Да, сэр.
— Заметил, всюду понатыканы памятники Ганди и Неру? Вместо глаз у них телекамеры. Через них полиция наблюдает за машинами. Полицейским видно все, что ты делаешь, ты понял?
— Да, сэр.
Мангуст хмурится. Думает, что еще сказать.
— Когда ты один в машине, всегда выключай кондиционер.
— Да, сэр.
— Не включай музыку, когда один в машине.
— Да, сэр.
— В конце каждого дня сообщай нам показания одометра, мы должны убедиться, что ты не гонял машину зря.
Мукеш-сэр обращает суровый взгляд на мистера Ашока:
— Братец Ашок, тебя тоже касается. Тебе контролировать шофера, когда меня не будет.
Но мистер Ашок уткнулся в сотовый. Он опускает руку с телефоном и говорит:
— Шофер наш — парень порядочный. Он же из нашей деревни. В Лаксмангархе я видел его родных.
И опять принимается тыкать в кнопки.
— Не надо так. То, что я сказал, очень важно. Это тебе не шуточки, — говорит Мангуст.
Но мистер Ашок пропускает его слова мимо ушей — он целиком поглощен телефоном.
— Одну минуточку. У меня разговор с нью-йоркским приятелем.
Шоферы по-своему делят людей. Некоторым лучше всего подходит «первая скорость» — стронуть дело с места, это они могут, но сразу выдыхаются. Мистер Ашок был во всем «первая скорость» — вот разве к своему сотовому быстро не охладевал.
Глядя на него, я вдруг сделал для себя два удивительных открытия сразу. Во-первых, оказывается, можно «говорить» по мобильнику, если просто жать на кнопки. Даже если человек в Нью-Йорке. До чего все-таки наука дошла!
Во-вторых, я понял, что мистер Ашок, высокий, широкоплечий, красивый мужчина (через несколько минут отзвучит свисток, поезд в Дханбад отправится, и этот мужчина станет моим единственным хозяином), — человек слабый, беспомощный, не от мира сего, начисто лишенный инстинктов, которые настоящие хозяева всасывают с молоком матери.
«В Лаксмангархе мы прозвали бы его Агнец», —мелькает в голове.
— Что скалишься как осел? — одергивает меня Мангуст, и я рассыпаюсь в извинениях.
В тот же день в восемь вечера мистер Ашок передал мне через другого слугу:
— Балрам, через полчаса будь готов. Мы с Пинки-мадам выезжаем в город.
Опоздали они минут на сорок пять.
Клянусь, стоило Мангусту уехать, как юбки сразу стали короче.
Уселась сзади — и полгруди напоказ. Как гляну в зеркало заднего вида, так совестно делается.
Посудите сами, сэр. С одной стороны, я человек молодой и здоровый, так что клюв торчком. А с другой — хозяева тебе вроде отца с матерью, а ты вожделеешь хозяйку.
Совсем не смотреть в зеркало? В аварию попадешь.
Представьте себе, господин Премьер, что вы за рулем, движение плотное. Опускаете стекло — а тут грузовик. И выхлопная труба прямо вам в лицо дымит, дышит жаром.
А теперь пересядьте на место пассажира и осознайте, что такая жаркая труба пыхтит у вас под носом в салоне машины.
Эта труба — я.
Как хозяйка напялит свое коротенькое черное платье — клюв у меня тотчас торчком. Ненавижу себя за это, а поделать ничего не могу. И это платьице ненавижу.
* * *Под конец месяца поднимаюсь в квартиру. Он сидит на диване в одиночестве под оправленной в рамку фотографией парочки мерзких шавок.
— Сэр?
— А? Что случилось, Балрам?
Месяц прошел.
— И что из этого следует?
— Сэр... мое жалованье.
— Ах да. Три тысячи, верно?
Вытаскивает свой туго набитый банкнота ми кошелек и кладет несколько бумажек на стол. Я хватаю деньги и кланяюсь. Из распоряжений брата мой господин, как видно, не все пропустил мимо ушей, а то с чего бы ему спрашивать:
— Ты ведь часть отправляешь домой, так?
— Всё посылаю, сэр. Оставляю себе только на еду и воду, а остальное — им.
— Отлично, Балрам. Отлично. Семья — дело хорошее.
