Анна Борисова - Креативщик
Мой пациент уважал себя за то, что никогда не берет на лапу и, если есть такая возможность, судит в меру своего понимания справедливости. В горсуде он был на особом положении. Ему давали только всякие «невыгодные» дела, на которых не наживешься и не выслужишься. Это отлично устраивало и его, и начальство. В нормально функционирующей судебной системе Екклесиаст был бы идеальным служителем правосудия, ну а при нашей – так, ни рыба, ни мясо. Классический адепт «теории малых дел». Когда можно сделать что-то хорошее, не портя себе жизнь, делает. Когда нельзя, скрипит зубами, но выполняет волю руководства. Иногда ему все-таки приходилось участвовать в разных, как он говорит, «несимпатичных» делах. Правда, не в качестве председателя, а в составе коллегии. Видел, что всё проплачено, что вердикт вынесен заранее, но помалкивал. Если уж совсем неприличное что-то, пробовал спорить. Не в зале, конечно, а в судейской комнате, кулуарно. Его вежливо выслушивали, вежливо возражали, и он всякий раз затыкался. На принцип не шел. Потому что все равно один человек системы не изменит, плетью обуха не перешибешь, так уж устроен мир – и так далее, и так далее.
Но это всё были дела экономические, когда речь идет о собственности, о деньгах. А тут вдруг Екклесиаста назначили заседателем на процесс по делу, где на карту была поставлена жизнь. Дело крупное, шумное. И в газетах о нем писали, и по радио говорили. Даже по телевизору пару раз мелькнуло. Вы наверняка тоже хоть краем уха да слышали».
«Я не слежу за новостями. Мой интерес теперь, как говорится, подыскивать участок посуше», – печально пошутил инвалид.
«Ну неважно. Если коротко, там сильные люди затеяли отбирать компанию у одного предпринимателя. То ли он кому-то дорогу перебежал, то ли просто компания очень уж аппетитная. В общем, взяли мужика за уклонение от налогов – как это всегда делают в таких случаях. Он сидит в следственном изоляторе, но улик против него маловато. Прокуратура тогда начинает цеплять его сотрудников, чтоб дали показания. Некоторых для острастки тоже привлекли, содержат под стражей. Но ребята оказались крепкие. Не идут на контакт. Или, может, у них там на самом деле все чисто. Хотя это, сами понимаете, большого значения не имеет. И вдруг повезло следователям. У одного из ближайших помощников предпринимателя обнаруживается рак, в предпоследней стадии. Ему надо срочно лечиться, жизнь спасать. А он в камере. Ему предлагают сделку: даешь показания – и свободен. Лечись хоть за границей, спасай свою молодую жизнь, мы же не звери.
И что вы думаете? Больной этот отказывается. Зачем, говорит, мне такая жизнь, если я себя буду сволочью чувствовать. Такой, представьте себе, болван.
Защита, естественно, собирает медицинские справки, подает в суд ходатайство на изменение меры пресечения. Адвокаты понимают, что ни черта из этого не выйдет, но такая у них работа.
И вот мой Екклесиаст попадает, как кур в ощип, на рассмотрение этого несчастного ходатайства. То есть, кажется, рассматривали уже апелляцию в горсуд на отказ в удовлетворении. Короче говоря, заболел там один из членов судейской коллегии, а больше назначить было некого.
Пустая, бессмысленная процедура. Екклесиаст сидел на своем месте, в мантии. Старался не слушать адвокатов, чтоб больше нужного не расстраиваться. Заключение врачей, справки всякие, то-сё. На скамье – задержанный. Бледный, под глазами круги. На него никто не смотрит.
Прокурор тоже зачитывает бумагу, у него свои медики. Выпускать гражданина такого-то из-под стражи нельзя – скроется от следствия.
Тот с места кричит:
– Куда? На кладбище?
Судья призывает к порядку. Бодяга продолжается.
Что произошло дальше, я объяснить затрудняюсь. Лучше прочту, как это излагает сам Екклесиаст».
Терапевт снова стал смотреть на экранчик.
«– …На улице солнце яркое. В зале духота. Председательствующий показал приставу на окно. Тот подошел, створку открыл. Дверь тоже слегка. Чтоб сквозняк. Стало немножко посвежей. Но окно поскрипывает, створка туда-сюда ходит. И солнечные зайчики от стекла. Один ерзает по лицу подследственного. Он жмурится, но лица не закрывает и не отодвигается. Я думаю: „Совсем у парня сил нет, даже руку поднять трудно“. Кольнуло меня слегка, но я поскорей отвернулся. Когда, думаю, эта тоска кончится. Ведь всем все ясно, только зря беднягу мучаем. Ехал бы уже в камеру, хоть прилег, что ли.
Наконец стороны высказались. Удаляемся на совещание. Сели в комнате, председатель говорит: «Кофейку попьем и назад. Чего тут обсуждать. Пятый час уже, сегодня пятница, погода такая классная. Сейчас пошабашим, и можно на дачу».
Сволочь – пробы ставить негде. Дача у него в Репино, был я там один раз. Пятьсот лет судье надо зарплату копить, чтоб такие хоромы построить.
Сидим, пьем кофе. Второй заседатель анекдот рассказал. Смешной. Или грустный, не знаю. Может, еще и в анекдоте этом дурацком дело, не знаю. Совпало: анекдот и зайчик. Сейчас расскажу анекдот, сами поймете. Про солонку, не слыхали?
Как помирает один никчемный мужичонка, всю жизнь попусту небо коптил. Попадает на тот свет и спрашивает у Бога: «Господи, скажи, ну чего ради я на свет родился? Неужто был в моем существовании хоть какой-то смысл?» Бог ему: «Конечно, сын мой. У меня иначе не бывает. Помнишь, в шестьдесят девятом ты в Гурзуфе отдыхал?» «Помню, Господи». «А как вечером 27 июля познакомился с блондинкой из Кременчуга и с ней в ресторане „Якорь“ сидел, ужинал, помнишь?» «Что-то припоминаю, смутно». «А как за соседним столиком сидела женщина с бледным лицом, всё курила сигарету за сигаретой, а потом попросила тебя солонку передать?» «Нет, Господи, не помню». «Зря. Для этого ты на свет и появился».
Посмеялись они, а мне не смешно. Тошно как-то, дышать нечем. В солнечном луче пылинки пляшут. Подношу ко рту чашку, во второй держу блюдце. Зайчик от ложечки прыг – мне в глаз. Я прищурился, и вдруг – не поверите – само собой с губ сорвалось.
А давайте, говорю, его выпустим.
Они сначала не поняли. Я и сам, честно, обалдел. Но слово не воробей. Начинаю аргументировать: так-то и так-то, адвокат совершенно прав, на основании статьи такой-то, даже гуманные соображения приплел.
Председатель мне мягко:
«Принято решение. На высоком уровне. Не нам его менять».
А я уже удила закусил. Про независимость судебной власти ему гоню, про совесть. По полной программе.
Он начал злиться, но пока сдерживается.
– Не мне вам объяснять, что нет у нас никакого независимого суда. Эти игрушки созданы для более развитого уровня демократии. У нас же пока период государственного контроля, по всей вертикали, сверху донизу. Мы все одна команда, государственные служащие: что прокуроры, что судьи. Нужно сначала приучить нашу разгильдяйскую страну к дисциплине и ответственности, а потом уже вожжи ослаблять.