Эва Курылюк - Эротоэнциклопедия
Наконец моего будущего папу выписали: он стал шофером в военной комендатуре. Один раз из грузовика он увидел мою будущую преданную маму. Поехал за ней. Выследил: ее дом стоял возле маленького синтоистского храма. Дом выглядел пустым. Моя будущая преданная мама проскользнула внутрь: под самой крышей зажегся свет.
Мой будущий папа отвел машину на базу. Прокрался в храм. Сел на ступеньки за алтарем. Ночь была жаркая. Музицировали сверчки. На рассвете он задремал. Проснулся от звука гонга. Было девять утра.
Мой будущий папа решился. Раздвинул двери, снял ботинки, вскарабкался по шатким ступенькам. На гвозде висело платье моей будущей преданной мамы. На плитке стояла кастрюлька с остатками риса. Моего будущего папу охватило отчаяние. Он послонялся вокруг дома. Поплелся на кладбище. Стал подниматься в гору. Тропка петляла между могилами: она вела на вершину холма. Там стояла пагода. Я знаю эту дорогу.
Протесты были тщетны: мой день рождения в Киото всегда праздновался одинаково. Моя преданная мама будила меня ранним утром. На троллейбусе мы ехали на другой конец города: в храм Мисимы. Он был заброшенный и некрасивый. Моя преданная мама не питала симпатии к синтоизму. Я презирала религию националистов. Ежегодный ритуал доводил меня до исступления. Моя преданная мама вела себя абсурдно: словно гейша в феодальной Японии. Она била поклоны перед грязным зеркальцем, ударяла в гонг. Потом тащила меня на гору: к пагоде.
Мой папа любит об этом вспоминать. Он говорит медленно: тихим вдохновенным голосом. То отводит от меня взгляд. То снова смотрит прямо в глаза. Я знаю: он меня не видит. Перед ним то воскресное утро. Перед моими глазами тоже прокручивается старый фильм. Столько летя терпеть его не могла. Теперь он трогает меня до слез. Мой будущий папа еще не знает: под пагодой стоит скамейка. На скамейке сидит моя будущая преданная мама. Читает сонеты Шекспира.
Мой будущий папа отыскал мою будущую преданную маму в ее самом любимом месте. Со скамейки под пагодой открывается красивейший вид на буддийский храм Киёмидзудера. Там кончается Киото, начинаются леса. В них меня зачали на исходе воскресенья. По моей просьбе Анн описала этот вечер.
«Когда они выходили из леса, Юрико шепнула Роберту: “Вот филигранная пагода и огромный Киёмидзу. Видишь? Лодочка встретилась с броненосцем, мчащимся на всех парах. Пересекаются два пути. Наша судьба свершилась”. — Над черной крышей Киёмидзу поднималась луна».
Почему они не остались вместе? Моя будущая преданная мама боялась США. Мой будущий папа боялся жизни в Японии: ему хотелось убежать от той секунды как можно дальше. Я проходила в школе: в то утро видимость была нулевой. Нагасаки скрылся в густом мареве тумана. Мой будущий папа прилетел из Гуама. Топливо у него было рассчитано до минуты. Он уже хотел лететь обратно. И тут в облаках открылся просвет: туда он и сбросил бомбу. Она упала на наш собор: самый большой христианский храм Восточной Азии.
Мой будущий папа получил приказ возвращаться в Штаты за три месяца до моего рождения. В панике он бросился к моей будущей преданной маме. Чердак оказался пуст. Она уехала, не сказав ни слова. Не оставила адреса. Моего папу разыскала через Красный Крест в 1977 году. Она написала: «Твоей дочери скоро исполнится тридцать лет. У нее выдающиеся способности. Она работает в Токийском университете. Прекрасно говорит по-английски. Могла бы преподавать в университете в США».
Мой папа и моя дорогая госпожа доктор уговаривают меня вернуться в университет. Я знаю: туда я не вернусь никогда. Доктор Инуэ Юки умерла. Безумная исследовательница ментальности гейш истекла кровью в Центральном парке.
В больнице Белсайз вновь появилась на свет Юки И. Она будет художницей: как Кэрол. Художницей памяти, страдания. Невыносимой боли. Юки И покажет: так падает красный снег. Так падает маленькая бомба. Так кружат лепестки: кровавые, ржавые, розовые. Так пересекаются пути в океане. Из Вильно в Токио. Из Гуама в Нагасаки. Из Нагасаки в Киото. Из Киото на Аляску. Из Токио на Манхэттен. Из Манхэттена в Киото. Пути XX века: извилистые, головоломные. Юки И помнит всё. Всё хочет начать сначала. Всё хочет связать.
Мой папа просит: дочка, полетим вместе в Киото. Когда-нибудь я полечу: в гости. Мы вместе отправимся на юг. Я покажу моему папе буддийские монастыри в Нагасаки. Между красными колоннами вздуваются цветные занавеси. Ветер лепит из них шелковые воздушные скульптуры. Листочки с предсказаниями шелестят на веточках сакаки. Там в большом котле варили рис для обожженных. По другую сторону залива город не был разрушен до основания. Может, увидев его, папа станет меньше страдать.
Для Юки И Нью-Йорк — идеальное место: здесь много родственных душ. Недавно я познакомилась с агентом Анн: Малагой и ее подругой. Это пара, какой мне хотелось быть с Тоши: неразлучной, до гроба. Единственная их мечта, пока неосуществимая, — собственный ребенок. О связи с мужчиной не может быть и речи. Возможно, когда-нибудь они решатся на искусственное осеменение.
Для вас, уважаемый господин Профессор, у меня есть сюрприз. В больнице Белсайз лежит тяжелый больной. В прошлом году он чуть не покончил с собой. Месяцами умолял об эвтаназии. Потом умолк. Когда-то он был художником. И теперь снова рисует. Работает он только по ночам. Ему необходимо полное одиночество. Моя дорогая госпожа доктор не возражает. Эд покрывает пол и стены суровым полотном. Обливает себя красной краской. Катается в ней. Оставляет следы. Отпечатывается. На засыхающих следах пишет зеркальным письмом. Или рисует два лица: свое и чужое, человека постарше. На своем лбу Эд выводит букву «Э». На другом — букву «Р».
Мы с Эдом питаем друг к другу симпатию. С недавних пор мы переписываемся. Вчера Эд сунул мне обрезок грязного полотна с вопросом: «Ты меня не помнишь?» Потом устремил на меня взгляд: пристальный, гипнотический. Я погрузилась в полусон: замаячил наш университет. На кафедре стоят высокий иностранец: вы, уважаемый господин профессор. В первом ряду сидел светловолосый ассистент: красивый, точно ангел. Я вспомнила его имя: Эдмунд.
Я очнулась с криком: Эдмунд, это ты? Ты ужасно изменился!
Эда возле меня уже не было. Он — тень ангела: наполовину сгоревший. Бритый наголо. Беззубый. И тем не менее это чудо: Эдмунд все пережил. Стал великим художником. Познакомился со мной.
Через минуту Эд вернулся. В одной руке он нес грязный конверт с адресом и маркой. В другой была записка: «Срочное письмо Профессору Ролану! Бросить в ящик! Беги!»
Я побежала. Я не могла иначе. Теперь я молюсь: чтобы письмо Вас не обидело, уважаемый господин профессор. Чтобы оно Вас не задело, уважаемый господин профессор. Если что: простите нас, пожалуйста. Меня и Эдмунда: я пишу с другого берега Леты.
Желаю Вам, уважаемый господин профессор, крепкого здоровья. Успехов в работе над «Энциклопедией эротики». Удачи в личной жизни.
Искренне преданная И
Д. Эдмунд — Ролану Барту
Терновый венец, кактус Ролана Барта
Фото Корнелии Синьорелли
Belsize Hospital, 5 мая 1976
Пять утра. Bonjour, Роло. Не помню: я перестал тебе писать в конце февраля? В марте? Какая разница. Ни одно письмо не упало в почтовый ящик. Мне было стыдно? Не хотелось причинить тебе боль? Вот еще! Денег на марки жалел.
Солнце вернулось от антиподов. Разгулялась весна. Последнее письмо я написал кровью. Письмо номер 100. Сто обрывков полотна в ста заплеванных конвертах. Я не мог на это смотреть. Упаковал в мешок для мусора. На рассвете помчался на Ист Ривер. Река похитила мазню. Я лег на мостовую. Задремал. Разбудил меня пес. Он ссал на мои босые ноги.
Роло! Личность в норме — прудик во французском парке. Безумец — океан.
Что-то меня обуяло. Я качался на люстре. Катался по полу. Открывал окно настежь. Вскакивал на подоконник. Шептал твоим голосом. Слышал твой шепот. Прыгай, шептал ты, прыгай. Небоскреб выстроен ради твоего спасения.
Он избавит тебя от тошноты. Избавит от аллергии. Избавит от себя. Прыгай, шептал ты, прыгай! Будь человеком. Прежде чем кожа лопнет по швам.
Она не лопнула. Кулаком я разбил окно. Всем собой выдавил стекло на лестничную клетку. Сосед вызвал «Скорую». Двое бандитов запихнули меня в смирительную рубашку. Когда? Не помню.
Я снова человек? Якобы. Бормочу не своим голосом. Ковыляю по коридору в пижаме. Туда и обратно, туда и обратно.
Запястье черно от капельницы. Меня выводят в сад. Я дал согласие на маленькую операцию. Написал заявление, чтобы мне предоставили место при больнице. Из моей прежней комнаты привезли пачку книг. С твоими подлинными идиотическими надписями: «Твой навсегда! Узнай меня получше».
Я не узнал. Ничего не прочитал. Даже «De l'amour», свой талисман. Стендаль рифмовался с Роланом. Амур с Эдмоном. Обложка пахла дубленой кожей. Мочой, спермой. Солоно, сладко. Она должна была принести мне счастье.
