Владимир Файнберг - Patrida
К середине дня пошёл дождь. А когда автобус, проехав у подножья суровой горы Геликон и Олимпа, стал взбираться по крутизне шоссе к перевалу на Парнасе, повалил густой снег. Все вокруг стало молочно–белым — небо, скалы, дорога, сам воздух.
Сейчас, сидя в пронизанном солнечными лучами кафе, хорошо было вспоминать об этой вчерашней метели, о том, как вместе с обвешанными фото— и кинокамерами туристами поднимался от остановившегося на шоссе автобуса сначала по одной лестнице, затем, пройдя скользкой, обледенелой дорожкой, — по другой, пока не вышел к остаткам колоннады, к развалинам Дельфийского храма, под которым в подземелье когда‑то сидели пифии, вещали для истолкования жрецам свои предсказания.
Ещё с Геликона Артур ощущал левой ладонью, всем телом мощную пульсацию энергии, бьющую в этих краях. В Дельфах она усилилась. Артуру осталось только сожалеть, что рядом под густо падающими хлопьями толпятся замёрзшие туристы с экскурсоводами, что он лишён возможности вытянуть ладонь, попробовать отыскать источник…
Потом всех повели в находящийся поблизости музей. И вот тут, в одном из его залов, Артур испытал подлинное потрясение.
Приставленная явно к чужому торсу, на него чуть искоса смотрела мраморная головка несказанной красоты. Эту красоту не с чем было сравнить, не было аналогов ни в живописи за все века её существования, ни в жизни… И хотя на табличке у подножья было почему‑то написано, что это Дионис, Артур видел: перед ним лицо молодой женщины, исполненное такой духовной чистоты, что он надолго замер.
Ни царство животных с его бабочками и птицами, ни царство растений с его цветами, ни геология с её драгоценными камнями и металлами, ни даже все разнообразие человеческих рас — ничто ни в отдельности, ни вместе не содержало даже намёка на то, что на земле может возникнуть такая красота. Глядя на эту голову, чей нос с одной стороны был безжалостно отбит, невозможно было не поверить в существование Бога.
Теперь, когда чудом встретились он, Артур Крамер, и эти глаза, не пустые, как у многих древнегреческих статуй, а с внимательными, спокойными зрачками, он как бы получил сигнал со своей настоящей духовной родины. Весть о том, что она реально существует.
Сейчас, допивая кофе, он с улыбкой вспомнил, как несколько испугался, когда обнаружил, что американцы и французы куда‑то делись, ушли из залов музея. И у выхода их уже не было. Сквозь усилившуюся метель пробился он к первой лестнице, сбежал по обледенелым ступеням. Пошёл по дорожке направо, чтобы найти вторую. «Вот будет история, если автобус уйдёт без меня», — подумал Артур. Он шагал и шагал, а второй лестницы все не было. Сквозь белую мглу далеко внизу под крутизной заросшего кустарником склона виднелось заметённое снегом шоссе. Пытаясь придерживаться за ветви кустов, он решился спуститься к нему напрямую. В ладонь вонзился острый шип. Артур инстинктивно разжал руку и сломя голову покатился по крутосклону. Вот тогда‑то и вырвалась кнопка.
Экскурсионный «мерседес», набитый туристами, ждал за изгибом шоссе.
«А ведь во время падения вовсе не было страшно. Только любопытство: что будет сразу после того, как умру? И ощущение чьего‑то присутствия…»
Артур расплатился, вышел на площадь. Не хотелось возвращаться в отель прежней дорогой. Весенний февральский день разгорался в Афинах. Наверное, такой же, как и во времена Сократа. Вовсю ворковали горлицы. Кружным путём шагал Артур Крамер мимо бесконечных верениц припаркованных к тротуарам японских и американских автомобилей, мимо монументальных зданий банков, мимо мраморных подъездов, по бокам которых сверкали медные таблички с выгравированными фамилиями адвокатов, нотариусов. Кое–где под стенами домов сидели нищие. А на стенах, то полустёртые, то начертанные свежей краской, все вели между собой войну три знака.
«Если бы Сократ и апостол Павел шли сейчас вместе со мной, что бы они сказали обо всём этом? Что сказало бы божественное создание, чью голову я видел вчера?» В ушах Артура вновь звучал голос Лючии: «Всемирная катастрофа, что вы испортили, что вам не удался великий эксперимент. Ты ещё не знаешь, как это отвратительно — капитализм. Здесь у нас на Западе нет надежды. Совсем нет. А может быть, там, в России, осталась такая надежда? Чтобы не для денег, а просто из любви люди помогали друг другу?»
Опять вспомнил он эти слова, когда, войдя в гулкий, полный народа вестибюль отеля «Президент», вдруг услышал русскую речь. Сперва обрадовался, как живой воде. Это оказались участники большого шоп–тура из Москвы. Чуть не поголовно одетые в кожаные пальто и кроссовки «Adidas» нувориши и нуворишки, переругиваясь, толклись с чемоданами и сумками у стойки администратора, заполняли бланки.
Артур вошёл в кабину лифта вместе с двумя женщинами — пожилой и долговязой девицей в мелких кудряшках, с лицом, похожим на палитру сумасшедшего художника — так много на этом вульгарном лице было грима.
— Сволочь он, паскуда, — сказала пожилая. — Содрал себе в карман с каждого по десять долларов. Якобы за проезд от аэропорта. Ну, я машинистка, старуха, меня из милости взяли. А ты‑то почему молчишь?
Долговязая показала глазами на Артура — Да он иностранец, не понимает. Нет скажи, почему все смолчали? Ведь проезд до гостиницы входит в оплату, об этом ещё в Москве на собрании говорили.
Они вышли на седьмом этаже.
Доехав до своего восемнадцатого, Артур подумал, что нужно было спросить внизу ключ у портье. Но Лючия оказалась в номере. И не одна.
— Будь знаком. Это — подруга Дафна, что ездила со мной по твоему делу в Пирей, — представила она полную, невысокую женщину. — У неё приступ вот тут, где горло, как это называют?
— Щитовидка, — сказал Артур, взглянув на то, с каким трудом дышит Дафна, на её славные, извиняющиеся глаза.
Он сбросил куртку, быстро вымыл руки в ванной, потом вернулся в гостиную, распахнул балконную дверь, поставил пациентку в полутора метрах от себя. Он знал: непосредственно на щитовидной железе работать нельзя, опасно для больного.
Поэтому Артур издали поднял левую ладонь, повёл ею на уровне горла, убедился в верности диагноза, потом поднял и вторую руку. Как бы вывел всю щитовидку наружу, ближе к себе. И только теперь стал лечить.
Хмуро и недоверчиво посматривала Лючия на его манипуляции.
Не прошло и пяти минут, Дафна вздохнула так свободно, так счастливо улыбнулась — лучшей награды для Артура быть не могло. В конце лечения окутал пациентку защитной аурой, перекрестил.
— Thank you very much! May I kiss you?[142] — она поцеловала его в лоб, открыла сумочку, достала оттуда пачку долларов.
Артур беззащитно взглянул на Лючию. Та засмеялась, стала что‑то втолковывать ей по–гречески.
Не впервые Артур наблюдал то, что происходит с людьми, когда выясняется, что помощь оказана бесплатно. С ними происходил шок. Вот и теперь уже немолодая, уверенная в себе женщина, жена парламентария, на миг как бы потеряла ориентиры, сбилась со всей системы жизненных координат.
— Она спрашивает, кто ты по гороскопу, — сказала Лючия.
— Телец. Давай‑ка спустимся в ресторан. Хочу есть.
— Да, конечно, — Лючия взглянула на часы. — Едем с визитом к Дафне. Там для нас обед. Это близко от Плаки — старых Афин, где жил Байрон. Ты там сегодня был?
— Не знаю, — Артур устал, ему не хотелось никуда ехать.
Но пришлось, чтоб не обидеть Дафну. Ехали на её «пежо», то и дело попадая в транспортные пробки.
— Traffic jam[143], — извинялась сидящая за рулём Дафна, вновь и вновь заводила она речь об астрологии.
Артур давно заметил: многие люди боятся смиренно предстать перед тайной мироздания, перед Богом. Всячески стараются заслониться любой частностью, которая, по их мнению, могла бы хоть что‑то объяснить, сделать понятной эту тайну их маленькому разуму. В гордыне своей они не могут допустить, что есть нечто недоступное логике ума человеческого.
Он попросил Лючию возможно более точно перевести для Дафны то, что он думает об астрологии. Да, энергетика, исходящая от планет Солнечной системы, влияет на человека. Несомненно, очень слабо по сравнению с энергией Земли и Солнца. Учесть эти тонкие влияния крайне сложно. Большинство так называемых астрологов создаёт для людей иллюзию духовной жизни, то есть попросту морочит им головы.
Сколько заметил Артур, Дафна обиделась. Но это не помешало ей, когда они приехали в особняк, расположенный в глубине небольшого парка, представив взрослого сына Такиса с невесткой Элефтерией и мужа, специально прибывшего со службы, попросить продиагностировать и по возможности полечить каждого из них. Она предложила сделать это после обеда.
Артур предпочёл заняться делом сразу. Все трое оказались хроническими больными. Сын Дафны, несмотря на молодость, был гипертоник, его жена страдала от гастрита, а члена парламента — лысого, симпатичного весельчака — периодически терзали мигрени.
