Михаил Попов - Большой укол
— Он что у вас, лунатик? — осторожно спросила одна девушка охранников и в глазах у них зажглось «Е-мое». Они не успели ничего сделать, потому что профессор, сам все понял и с омерзительным хохотом перевалившись через перила, рухнул в черную воду.
9
Секретарь подал султану длинный узкий листок бумаги, на котором было изображено несколько иероглифов. Хозяин острова довольно долго смотрел на них совершенно неотрывно. Руми осторожнейшим, внешне неуловимым движением, сместился чуть вправо, чтобы предельно, до мучительного состояния скосив взгляд, увидеть выражение султанского лица. Глаза султана были закрыты. МОгло показаться, что он тихо скончался и остается в стоячем положении только благодаря тому, что центр тяжести его фигуры, расположен почти на поверхности пола.
Руми не успел ни удивиться, ни испугаться, ни обрадоваться. Глаза султана открылись.
— Послушай, Руми, а ведь тебе ведь тоже интересно узнать, что я шепчу на ухо этим ничтожным, когда отправляю их беседовать с принцем.
Секретарь помялся. Сказав нет, он слишком явно соврал бы, сказав да, проявил бы недопустимое свободомыслие.
— Впрочем, — султан достал из кармана зажигалку и поджег шифрованный листок, — думаю, ты догадался.
— Нет, высочайший, нет и нет! — искренний испуг вспыхнул в голосе Руми.
— Да? А я, мне кажется, догадался бы. Сопоставив кое–какие вещи. Но это — так. Тебя наверное, сильнее всего занимает, зачем я столь лет измываюсь над своим младшим и любимым сыном.
— Меня это не занимает, ибо вам не угодно, чтобы меня это занимало.
— Не лги. Власть моя велика, поэтому не нужно ее преувеличивать. Иногда она проникает даже в души людей, было бы безумием и подавлять их волю. Но было бы безумием считать, что какая бы то власть может помешать возникновению мыслей.
— Воистину так. Вы правы.
— В чем именно?
— Да, я задумывался, отчего такая неспра… такая странность: своим старшим сыновьям вы позволили все, разрешили жить так, как они пожелают. А младшего, самого любимого, заточили на этом плоскогорье, вдали от всех развлечений, удалив от него всех женщин, истребив самый дух женщины.
Султан усмехнулся.
— Ты имеешь в виду, что тут во дворце все до единого кастраты? Правильно. Настоящий мужчина всегда носит с собой не только мысли о женщине, но и ее дух. Ты умно сказал, Руми.
Секретарь поклонился. Султан продолжал размышлять вслух.
— Мужчина говорит самые обычные слова, но на них ложится женская тень, а раз она есть на словах, она рано или поздно проникнет в душу.
— Вы как всегда правы и любую, самую глубокую мысль, думаете еще глубже.
— Это правильно, что ты мне льстишь. А что касается твоего недоумения по поводу судьбы принца, то оно происходит от твоей тамильской глупости.
Руми снова поклонился и значительно ниже, чем тогда, когда его хватили.
— Вспомни, что дала моим сыновья свобода. Кишки старшего болтались по всем антеннам каирского аэропорта, средний похож на сгнивший банан. Младший, это все, что у меня есть и у него будет такое будущее, которое ты даже не в состоянии вообразить.
Секретарь стоял согнувшись в полупоклоне.
— А теперь вот что.
Руми выпрямился.
— Собери всех наших людей.
— Всех командиров?
— Всех, кто носит оружие.
— Кого нужно убить?
— Скажешь им и повторишь много раз, что убить надо большого, толстого человека, европейца. Очень толстого, очень молодого. Он будет заметен, он будет выделяться, у нас таких нет.
— Насколько он опасен?
— Этого им знать не нужно. Чем меньше они будут знать, тем легче им будет.
— В плен брать не нужно?
— В плен брать не нужно, ни в коем случае, это верный способ погибнуть. Стрелять без предупреждения. Если убьют кого–нибудь по ошибке, наказывать не стану. Стрелять в него сразу, как только он будет обнаружен. Где угодно обнаружен. В магазине, в баре, в церкви. Если он явится окруженный толпою людей, стрелять в толпу. Ты понял?
— Понял, господин.
— Теперь иди. Время у нас есть, но времени почти нет. Тех, кто охраняет дворец, я буду инструктировать сам.
— Ты полицейский, судя по одежде?
— Да.
— Ты давно служишь на острове?
— Да.
— Тебе часто приходится его видеть?
— Нет.
— Почему?
Насупленное молчание, каменные желваки на скулах, отсутствующий взгляд.
— Потому, что тебе не хочется его видеть?
— Нет.
— Потому, что он нечасто приходит?
— Да.
— Скажи, полицейский, тебе приходилось в него стрелять?
— Нет.
— А надевать на него наручники?
— Нет.
Левая щека полицейского слегка дернулась.
— Тебе мой вопрос показался смешным?
— Да.
— Понятно. А кому–нибудь из твоих друзей, сослуживцев, приходилось в него стрелять?
— Нет.
— А в камеру сажать?
— Нет.
— А он спрашивает разрешения, когда ему нужно явиться на остров?
— Нет.
— Почему же вы его пускаете?
Коп снова заиграл желваками.
— Потому, что вы не в силах сопротивляться?
— Да.
— То есть, он может придти, когда захочет и делать, что захочет?
— Д-да.
— Ты ответил неуверенно, то есть он не все может делать, не все, что захочет? Что например в его силах? Молчишь? Ладно, спросим по–другому. Он может ограбить банк?
— Нет.
— Не может, или не хочет? Или правильнее сказать, что он и не может, и не хочет?
— Да.
— А может, не может, потому что не хочет?
Полицейский задумался.
— Скажи тогда, он знает, что такое деньги?
— Нет.
— Что он будет делать, если их получит?
— Не знаю.
— А ему пытались платить?
— Не знаю. Нет.
— Чем же он питается, если он всегда без денег?
— Не знаю.
— Подаянием?
— Нет.
— Ему не подают?
— Нет.
— Но он просит?
— Нет.
— А если попросит?
— Не знаю.
— Он вообще, ест?
— Нет.
— А пьет?
Полицейский улыбнулся, показав желтые от жевательной травы зубы.
— Нет.
— В каком смысле «нет»? Не пьет воды?
— Нет.
— А чай?
— Нет.
— А кровь?
— Нет.
Кришна остановился, потом прошелся вдоль парапета, спугнул большую хищную бабочку, размером с портмоне, долго следил за ее ломаным полетом.
— А что это я все время говорю он, он, он? Он, вообще, он?
— Да.
— И есть женщины, которым он нравится?
— Да.
— И что они с ним делают, целуются?
— Да.
— Обнимаются?
— Да.
— А дети у них бывают от него?
— Нет.
— А ему женщины нравятся?
— Не знаю.
10
Полянка, где расположились Колпаков и Иван Рубинович, являла собой идеал укромности. Густой, темный ельник, охвативший ее, кишел людьми, но кишение это было незаметно и неощутимо. Привлеченные к операции люди были специалистами по части маскировки и камуфляжа. Господа начальники тоже оделись во все пятнистое.
Майор Дрынов, человек нашедший ворота в Замок, в кратчайший срок разработавший и подготовивший операцию по проникновению внутрь, и имевший все основания пребывать в приподнятом расположении духа, чувствовал себя неуверенно. Ему смущало отсутствие на операции Владислава Владимировича. Да, полковник Колпаков и генерал Бубнов люди высокопоставленные, полностью допущенные, знающие, что они делают, но начинать такое дело без главного…
— Докладывайте, докладывайте!
— Мы находимся в трехстах метрах по прямой от входа. Завал явно искусственного происхождения.
— Замаскированный под естественный? — поинтересовался Иван Рубинович.
— Замаскированный, но плохо. Грубая работа. Торопливая.
— Думаете, девушка выбралась из подземелья, сквозь него?
— Нет, товарищ генерал, это исключено. На наш взгляд.
— Чей это «наш»?
— На мой взгляд. Правда, расспросить ее толком не удалось. Она была абсолютно невменяема. Передозировка.
— Какой препарат?
— Сейчас это выясняется, товарищ генерал. Какой–то новый. Не из числа обычных. Пришлось вызывать экспресс–лабораторию из Москвы.
— Она еще жива?
— Да, но, скорее всего, умрет.
— И стало быть, ничего не расскажет?
— А что она могла бы особенного рассказать, Иван Рубинович?
— Да многое, полковник. Например, как выбралась из под этого завала, завалившего вход. Может быть, ее подпустили откуда–нибудь сбоку. Чтобы сбить нас с толку.
— Что значит, подпустили?
Генерал кратко махнул рукой. Колпаков недовольно покосился на старика.
— Вы что, всерьез думаете, что это отвлекающий маневр?
— У меня слишком мало данных, чтобы думать что–то определенное, я пока только чувствую.
— Ладно, — Колпаков перевел взгляд на Дрынова, — при ночном обследовании завала удалось обнаружить что–нибудь интересное?
