Николя Фарг - Вот увидишь
Когда первое удивление и любопытство рассеялись, я, поняв, что усну теперь не скоро, принялся проклинать этот двор, селение и его нравы. А в четыре часа к тому же застучали песты, сначала вдалеке, но вскоре женщины взялись за них на всех участках селения. Толочь, перемешивать палками в чугунных котлах, подавать мужчинам кашу из сорго и баобабовый соус, снова толочь: я точно не знал, умилиться мне или обозлиться на подобное усердие. Значит, никакой возможности уснуть до завтрака, когда под неизбежное и бесконечное «биала», которое за несколько минут многократно повторит каждый, женщины непременно подадут дымящуюся сорговую кашу и баобабовый соус.
Незадолго до полудня, изнывая от ожидания и скуки, я высказал желание прогуляться, рассчитывая таким образом избежать сорговой каши на обед, и спросил, могу ли я взять велосипед.
После первых двухсот метров по ведущей к дороге тропе я понял, что кататься здесь на велосипеде — как в Уагадугу ходить по тротуарам: сразу не получится. Я кое-как обвязал голову своей вчерашней грязной футболкой и, с обожженной кожей и сотнями граммов проглоченной пыли, пробежал пять километров, отделяющих меня от кафешки молодых женщин.
В это время там подавали холодную вареную рыбу с жирным рисом. Эта еда показалась мне ниспосланной Провидением. Подкрепившись обедом в тени забегаловки, я набрал сообщение в своем телефоне: «В деревне, в трехстах километрах от столицы. Жизнь одновременно вожделенная и невозможная. Хотел бы оказаться здесь с вами».
Я поднялся, заплатил и, снова повязав футболку вокруг головы, сел на велосипед и крутил педали до старого заброшенного «рено». Сигнал был слишком слабым, чтобы отправить эсэмэс, я не стал настаивать и вернулся в селение.
Когда я добрался до знакомого двора, Хамиду и старик возлежали в шезлонгах в обществе еще одного типа, курившего сигарету.
— Вот господин Фофана, — сказал Хамиду, почтительно указывая на мужчину примерно моих лет, одетого в бархатистую футболку с надписью «Barack Obama for President» и белые кроссовки; если бы не мстительное выражение лица, он был бы поразительно похож на актера Тони Кгороге.
— Биала, биала.
Он протянул мне руку, обнажив очень плоские и ровные, хотя и слегка пожелтевшие, видимо из-за табака, зубы.
— Он спрашивает, нравится ли вам здесь, — перевел Хамиду, после того как вновь прибывший вынул изо рта сигарету и что-то вполголоса сказал ему.
Я оценил неуловимое сочетание уверенности, некоторого фатовства и деликатности в этом человеке, который, обращаясь к кому-то, избегал прямо смотреть собеседнику в глаза.
— Да, очень. — И я поблагодарил за чрезвычайно теплый прием, оказанный мне его отцом и всей семьей. Меня это очень тронуло.
Выслушав перевод, он скромно улыбнулся и снова закурил. Не осмеливаясь упоминать о Клемане или хотя бы спросить, чего он от меня ждет, я умолк, воспользовавшись царящей во дворе необыкновенной тишиной, с отдыхающими пестами и уснувшими на циновках женщинами.
Как раз грохот пестов в ступах и разбудил меня после долгой восстанавливающей сиесты в лежаке. Было пять часов вечера, и воздух и цвет неба были по всем параметрам точно такими же, как накануне в это самое время.
— Ночью будет дождь, — тем не менее предсказал Хамиду, вставляя новые батарейки в маленький транзистор. — Мужчины скоро должны вернуться с полей, а господин Фофана пошел собирать целебные травы.
Я встал и, вновь сославшись на необходимость размять ноги, вышел из селения и долго шагал среди полей, пока не обнаружил уединенного местечка, чтобы испражниться. К моему возвращению мужчины уже пришли и во дворе развернулась бурная деятельность. «Биала, биала», песты, ступы, котлы и лежаки, циновки и сорговая водка.
В этот вечер в дополнение к сорговой каше и баобабовому соусу была забита курица. Мужчины долго обсасывали косточки и сплевывали их, безукоризненно чистые, прямо в песок на дворе. По окончании трапезы пришли женщины, как всегда вооруженные карманными фонариками и соломенными метлами, чтобы собрать объедки и дать собакам.
Среди ночи Хамиду растолкал меня.
— Скорей, просыпайтесь! — нетерпеливо шепнул он мне. — Господин Фофана нас ждет.
— Нас? — Я поднялся.
Вдали, за гребнем холмов, грохотала гроза. Молнии и черная завеса дождя закрывали сверкание звезд. Воздух заметно посвежел. Мы молча вошли в хижину. В запахе прогорклости и мочи, посреди кучи пробитых канистр, нейлоновых пакетов с рисунком и ржавого железа, скрестив ноги, сидел на дешевом молитвенном коврике господин Фофана По обе стороны от него горели две свечи, вставленные в горлышки пустых бутылок из-под кока-колы. Он сменил свою футболку с Обамой на плотную домотканую тунику с геометрическим рисунком и снял кроссовки. Он больше не улыбался.
В его взгляде, где теперь отсутствовало всякое выражение, невозможно было обнаружить ни малейшего воспоминания о нескольких часах, которые мы провели вместе, расположившись рядом на лежаках. Приказав мне сесть напротив, он принялся указательным пальцем чертить замысловатые узоры на песке и тут же стирал их ребром ладони. Он повторил эту процедуру с десяток раз и замер, смежив веки.
Снова открыв глаза, он попросил меня пересесть ближе. Затем поднял правую руку, приложил к моему лбу жесткую ладонь и что-то коротко пробормотал.
— Упритесь головой в его ладонь, — перевел Хамиду, похоже полностью поглощенный происходящим перед ним.
Я уперся лбом в ладонь господина Фофана. То ли мне показалось, то ли таково обыкновенное свойство человеческого тела, но я уверен, что ощутил исходящее от руки этого человека тепло. Так бывает в детстве, когда врач, прежде чем выписать рецепт, ощупывает вашу спину и желёзки.
Принуждая меня еще сильнее упереться в его сухую и жесткую ладонь, он положил другую руку мне на затылок и сдавил голову. Прошла целая минута, и тиски вокруг моего черепа ослабли. Только его правая рука по-прежнему закрывала мне лицо. Четыре или пять раз он провел ею сверху вниз, словно гладил. Его пальцы отвратительно воняли табаком, что мешало мне полностью забыться. Потом он повторил движение в противоположном направлении, проводя рукой от подбородка к затылку.
Показывая, что развеивает нечто вредоносное, якобы парящее над моей головой, он каждый раз завершал свои манипуляции каким-то театральным движением, точно престидижитатор. Закончив, он вновь издал нечленораздельное бурчание.
— Ну вот и все, — перевел Хамиду после минутного колебания.
— Как это «все»? — спросил я. — Что — все?
— Не знаю, — выкрутился Хамиду, смущенно пожав плечами, — это он говорит, что все, а не я.
Вновь воздержавшись от всякого комментария, я спросил, сколько должен господину Фофана за его процедуру.
— Ничего, — заверил меня Хамиду. — Лучше, когда будете уезжать, оставьте какую-нибудь мелочь детишкам, им будет приятно.
Я поднялся, поблагодарил господина Фофана, и мы с Хамиду вышли из хижины. Гроза закончилась, и снова над холмами заблистали звезды.
— Завтра будет хорошая погода, — предсказал Хамиду, вновь обретший свое благодушие.
Я опять улегся в постель, чтобы поскорее провалиться в глубокий сон, который едва потревожило одно сновидение: я, как некогда моя мать нас с Анной, учил Клемана как нужно на прощание махать рукой тем, кого любишь: долго-долго, пока человек полностью не исчезнет из виду.
За утренней кашей Хамиду сообщил мне, что ему придется остаться в селении еще на несколько дней. И что я, если желаю, тоже могу воспользоваться гостеприимством господина Фофана. Если нет, то в одиннадцать утра мимо кафешки проходит микроавтобус до Уаги. Мне надо будет просто приобрести билет у водителя. Парень с мопедом предупрежден.
Я долго благодарил Хамиду за его самоотверженность, настаивая, чтобы он совершил насилие над своей природной деликатностью и принял деньги, которые я протягивал ему как можно более незаметно. Я также передал ему монетки для детей господина Фофана, к сожалению отбывшего ранним утром на сбор своих целебных трав.
Затем я отправился во двор попрощаться с каждой женщиной в отдельности, и ради такого случая они на несколько мгновений оставили свои песты.
Попрощавшись со всеми, я уселся позади парня на мопед. Лишь когда хижины совсем исчезли из виду, я перестал махать им рукой и повернулся, чтобы рассмотреть пейзаж, бегущий по обе стороны от мопеда. Пять километров езды по проселку показали, что сеанс господина Фофана не многое изменил и что мысли о Клемане остаются для меня серьезным, по-прежнему непреодолимым испытанием.
Было почти одиннадцать, когда парень доставил меня к кафешке. В благодарность за услугу я вручил ему банкноту в пять тысяч франков, и мне пришлось почти силой заставить его уехать. Из опасений, что микроавтобус опоздает или вообще не придет, он хотел дожидаться его вместе со мной. И, если понадобится, вновь отвезти меня в селение. Чтобы не докучать мне, парень сделал вид, что уехал, но я заметил, что он остановился метрах в двухстах, слез с мопеда и уселся в тени акации. Я отвернулся и стал вглядываться в расстилавшуюся передо мной дорогу. С той и другой стороны на сотни метров прямая линия абсолютно пустынного асфальта исчезала за плавящимся от жары горизонтом, так что границу неба и земли почти невозможно было различить.
