Лоранс Коссе - 31 августа
Она почувствовала себя еще более одинокой, бесконечно оторванной от привычной жизни. Следующим шагом будет амнезия, сказала она, понимая, что вот-вот переступит эту грань.
Амнезия или раздвоение личности? Одна, та, что живет днем, — обо всем забывает. За несколько недель она все забыла. Другая помнит. Та, ночная, что лежит с открытыми в темноте глазами. Посмотрим, сказала про себя Лу. Может быть, эти двое сумеют понять друг друга.
В Венсене она купила "Фигаро" и "Либерасьон". В Сербии партия Милошевича уверенно шла к победе на выборах. Банк "Лионский кредит" постепенно улаживал свои финансовые проблемы. Покончено с издевательствами над новичками в Школе искусств и ремесел. Сеголен Руаяль3 бросает грозные взгляды, школяры только пожимают плечами.
Ни слова о погибших в тоннеле Альма и о трупе в Обервилье. Ни слова, по-прежнему ни слова.
Лу впервые в жизни съела шведский сэндвич, с зернистым хлебом. Мне захотелось его попробовать из-за нового цвета волос, предположила она. Под солнечными лучами она прошла весь Монтрёй, не упуская случая полюбоваться светленькой девушкой, которая так уверенно шагала вперед своей дорогой.
*Через два дня она пришла в Бекон-ле-Брюйер. Двигаясь против часовой стрелки, она обогнула пол-Парижа, ночевала в Роменвиле, в Клиши, загорела, сбросила добрых два килограмма, слегка успокоилась и сотни раз успела задать вопрос: "Вам не нужна продавщица (кассирша, официантка)?"
Хорошая погода установилась окончательно. Снова можно было видеть загорелые плечи. По правде говоря, Лу не была расположена идти пешком ни через Пантен, ни через Обервилье. На метро ехать тоже не хотелось, в Пре-Сен-Жерве она села на автобус, идущий по кольцу, и вышла только после Сен-Дени, в Сент-Уэне.
И снова пошла пешком, от двери к двери, снова искала работу и урывками читала газеты. И наконец в четверг, в половине двенадцатого, несолоно хлебавши, не зная, куда податься и что делать дальше, она села на скамейку в парке Бекона и почувствовала, что у нее нет больше сил. Она откинула голову назад, на спинку скамейки. Солнце жарило по-настоящему. Она закрыла глаза.
Вокруг щебетали птицы и дети. Пахло каштанами, собаками и старым песком. Звонила ли Анжела в Вирофле, беспокоясь, куда она пропала? Заходил ли к ней Ивон? Возможно. Может быть, они посчитали, что нет необходимости обращаться в полицию: вряд ли там рьяно возьмутся за поиски взрослой девушки в здравом уме, которая вольна делать все, что ей вздумается. Ивон, конечно, ничего не сказал о короткой записке, оставленной на столе, — ему не слишком приятно вспоминать о ней. Но, рассуждая логически, из этой записки он должен быть заключить, что Лу не бежала со всех ног от какой-то опасности.
Подождем, решили они. "Она вернется", — говорила Анжела. "Может, и нет, — думал Ивон. — Она что-то скрывала". "Ей необходим был отпуск, она ужасно вымоталась", — вспоминала Анжела.
Если только они увиделись. Потому что Ивон мог очень болезненно воспринять ее отъезд, мог озлобиться, смотреть бирюком и ни с кем не разговаривать, даже с самим собой.
Ай, вскрикнула Лу, прерывая свои размышления. Малыш на трехколесном велосипеде с довольным видом глядел на пробоину, которую проделал его бампер у тетеньки в ноге. Лу схватила его за руку. Он ее укусил. И тут же голова его дернулась от сильной затрещины. "Ах ты, ах ты…" — заорала огромная бледная женщина, ее волосы были спрятаны под косынкой, завязанной на затылке.
— Не бейте, не надо, — сказала Лу.
— Еще чего! — взревела женщина. — Паршивец такой!
К ним подошли еще десять малышей и уставились на кровь, стекавшую по ноге Лу.
— Живо домой! — закричала толстая дама. Она взяла Лу за локоть и помогла ей подняться. — Пойдемте ко мне, я обработаю вашу рану, — распорядилась она.
Возражать было бесполезно. Ну и хорошо, Лу уже надоело управляться одной. Хоть бы кто-нибудь взял ее за руку и сказал: "Сюда". Больше ей ничего и не нужно.
Вся орава устремилась в подъезд обветшалого здания, рядом со сквером.
— Это все ваши дети? — спросила Лу.
— Есть мои, есть чужие, — сказала дама. — Этот — мой, самый ужасный, — уточнила она, поддав коленом мальчику с велосипедом, а мальчик в ответ пнул ее ногой.
— Сколько ему? — из вежливости спросила Лу.
— Не помню, — проворчала женщина. — Знаю только, что не дорос до школы, иначе, не сомневайтесь, я бы тут же его сбагрила.
Лу увидела, что на самом деле все дети были очень маленькими, не старше двух-трех лет.
Войдя вместе с ними в квартиру, она чуть не оглохла — такой стоял ор. Два крупных младенца, вцепившись в прутья кровати, визжали безостановочно.
— Заткнитесь, — с чувством сказала великанша. — Все будем кушать через пять минут.
Лу чуть не взвилась от боли, когда женщина приложила к ране ватку со спиртом.
— Так надо, — уверила она.
У Лу закружилась голова. Она опустилась на пол, покрытый линолеумом, черные точки замелькали в глазах.
Когда она очнулась, ее окружали дети.
— Я принесу вам кофе, — донесся из кухни лишенный какого-либо сочувствия крик.
— Я не пила такого кофе уже бог знает сколько времени, — проговорила Лу, сидя на полу и держа в руках горячую чашку.
— Будете обедать с нами, — объявила сердобольная женщина. — Помогите мне, так будет быстрее. Как вас зовут?
— Патрисия, — сказала Лу. — А вас?
— Айша, — ответила та, приветливо наклонив голову.
Через десять минут Айша наполнила жареной картошкой большую эмалированную миску, ничуть не беспокоясь о том, сколь опасна жарка в трехкомнатной квартире, где вертятся десять — пятнадцать ребятишек. Когда детки уселись на пол в комнате, которая служила и для игр, и для еды, и для всего на свете, она раздала каждому по тарелке с картошкой. То же самое она дала Лу, без всяких приборов. И младенцам, которые блаженно задвигали челюстями в своих кроватках-клетках.
Лу чувствовала себя точно такой же, как эта мелюзга, не достигшая трех лет, ей тоже нравилось есть картошку руками, ей было почти хорошо.
— Трудно, наверно, управляться с такой оравой, — сказала она, чтобы что-то сказать.
— Иногда хочется сделать из них котлету, — подтвердила Айша.
— Мир устроен неправильно, — на всякий случай сказала Лу, — у вас слишком много работы, а я безуспешно пытаюсь ее найти.
Через минуту они договорились. Лу будет получать триста франков в день. Приходить будет в девять утра, когда детей уже привели, а уходить в четыре, до того, как детей забирают домой.
— Понимаешь, — объяснила Айша, — они своих детей доверяют только мне.
Лу понимала другое: что об этой работе никто не узнает, что ее резюме и ее имя нужны Айше как прошлогодний снег и что начинать можно прямо сейчас.
— Иногда, — сказала Айша, — ты будешь оставаться с ними одна на три-четыре часа, дома или в парке.
— Хорошо, — ответила Лу. — Для меня важны только две вещи. Мне нужна зарплата каждый вечер. И еще, если кто-нибудь чем-то заинтересуется, соседи, например, то я здесь временно, просто подруга.
Айша не нуждалась в подробных объяснениях.
Лу провела с ней всю вторую половину дня. Был тихий час. Айша расстелила в ряд поролоновые матрасы, закрыла ставни. Вопрос о сне даже не обсуждался, Айша и сама спала целый час вместе с ребятней.
Лу уложили на большую кровать, рядом с Айшей, храпевшей почище любого матроса, в невероятно загроможденной спальне, где пахло мятой и жасмином. Она заснула как младенец.
Триста франков, поняла она вскоре, не так уж и много за то, чтобы возиться семь часов кряду с дюжиной пацанят, следить, кормить, подтирать и сюсюкать. Айша хорошо обращалась со всеми детьми, кроме своих собственных, — сколько их у нее было, четверо или пятеро, Лу так и не поняла. Им регулярно отвешивались подзатыльники, и они, кажется, воспринимали это как должное. Отвешивали подзатыльники и душили поцелуями, бранили на чем свет стоит и осыпали ласками.
"Обожаю малышей, — говорила Айша. — Они меня убивают, но все равно мне хочется, чтоб их было больше". Она не скрывала, что свободные часы посвящает трудам по увеличению их количества. Лу слушала ее и забавлялась. Айша рассказывала, рассказывала, болтала о себе и никогда не задавала никаких вопросов.
Конец сентября выдался великолепным. Светлую часть дня они проводили на улице, в пыли возле дома. Айша прекрасно сознавала нелегальность своего заработка и то, что он наказуем. "Штраф, — покатывалась она со смеху. — Да у меня за душой нет ни сантима!"
На худой конец лавочку прикроют. Но Айшу это не особенно беспокоило. "Мне будет только лучше — хоть передохну, — говорила она. — Подожду два-три месяца и открою снова".
"Иногда я даже мечтаю об этом, — прибавляла она. — Но мечты никогда не сбываются".
