Эдмундо Сольдан - Цифровые грезы
С ногами забравшись на диван и поигрывая цепочкой Себастьяна на шее, Никки лениво водила глазами по страницам учебника судебной медицины. Сквозь жалюзи проникал свет послеобеденного солнца, освещая ее тело и оставляя в тени ноги и озабоченное выражение лица. Себастьян рассказал об отце.
— Я за тебя рада, — кивнула она. — А вот его мнежаль — он даже не представляет, что его здесь ждет. Уверена, он пожалеет, что вернулся. Ему больше подходит жить вдалеке отсюда и продолжать идеализировать Рио-Фухитиво.
— Ты в порядке?
— Да, а что?
— Тебя вроде что-то тревожит.
— У меня скоро дурацкий экзамен.
Себастьян пошел к себе в комнату и позвонил сестре.
— Ну и что? — Патриция осталась равнодушной к желаниям отца. — Мне без разницы, приедет он или нет. За все эти годы он не написал мне ни единой строчки, так чего мне радоваться? Тоже мне, любящий папочка.
Она сменила тему и поинтересовалась, надумал ли он что-нибудь по поводу ее идеи начать активную эксплуатацию Цифровых Созданий. Себастьян, который, сам не зная почему, до сих пор откладывал решение в долгий ящик, вдруг ответил «да», опять же, сам не зная почему.
— Отличная новость, братишка! Приходи ко мне в офис, обсудим детали и подпишем контракт. Как насчет завтра в одиннадцать?
— Послезавтра.
— С твоей скоростью в бизнесе странно, что еще никто не украл у тебя идею. Завтра.
И повесила трубку. Вот так. Он ушел из «Имадженте» из-за царящего там менталитета, сутью которого было: реклама — это обнесенное каменной стеной царство коммерции, передовой отряд рынка, на лету срывающий малейшие ростки искусства. Патриция по всем параметрам отлично подходила агентству, а он, хоть и знал, что нет искусства без коммерции, хотел, чтобы акцент ставился на искусство. То, чем он занимался в «Тьемпос Постмо», было искусством, и то, что делал в Цитадели — тоже…
Но нужно отдать должное «Имадженте». Разработанная ими рекламная кампания правительства была превосходна, очень артистична и тонко исполнена (поговаривали о внесших свежую струю иностранцах, но на самом деле в агентстве работали только боливийцы). От телевизионной рекламы Монтенегро, где он подает руку нищему у порога часовни Уркупинской Девы, на глаза зрителей наворачивались слезы, и они — пусть даже на мгновение — забывали о слезоточивом газе, которого не давно вволю надышались учителя, и о всяческих притеснениях крестьян, выращивающих коку.
Да, следовало отдать должное. Он закончил так же, как и «Имадженте», — работая на правительство. Монтенегро и его приспешники тянут алчные лапы, захватывая всю страну, дом за домом, пока не настанет миг, когда в оппозиции не останется никого. Благодаря рекламе и анкетам, демократия обещала и позволяла создавать диктатуры куда более совершенные, нежели установленные путем военных переворотов диктатуры прошлого. И так же, как стирались следы военных действий, можно было стереть и столкновения со сторонниками возрождения коки, запечатленные телекамерами на прошлой неделе: немного усилий — и сделанное правой рукой незаметно уничтожалось левой.
Себастьян пристроился рядом с Никки, положив голову ей на грудь. Она ласково перебирала пальцами его волосы, и Себастьяну захотелось рассказать ей о Цитадели. Никки того заслуживала, особенно теперь, когда Вара постепенно уходила в прошлое и их отношения понемногу входили в прежнюю колею — немного пресноватую, но такую успокаивающую. Агрессивное воображение Никки всегда вызывало у него беспокойство, а теперь все потихоньку успокаивалось и становилось на свои места. Может быть, в дальнейшем, когда их отношения окрепнут и он будет чувствовать себя увереннее, это воображение сможет получить место в их жизни. Кто знает. Малыш осьминожек. Эта смуглая кожа, такая манящая. Этот аромат тела, смешанный со сладковатым запахом духов. Это размеренно бьющееся сердце — оно стучит совсем не так, как его, которое то помчится, то замедлит свой бег, словно крадущиеся шаги за спиной…
— Знаешь, малыш…
— Да, знаю.
— Да? Неужели?
— У тебя встал и ему срочно надо.
— Нет, дурочка.
— А что тогда?
— Все, теперь не скажу.
— Не очень-то и хотелось.
Минута слабости миновала. Он не расскажет ей о Цитадели.
Себастьян включил телевизор и пробежался по каналам новостей. Основной темой было самоубийство Марино. Принято единогласно. Чей-то жалкий голосок пытался воспротивиться и заявить, что истинным виновником этой смерти стало правительство, но его быстренько придушили, утопив вескими авторитетными заявлениями о прогрессирующем старческом слабоумии покойного. Добряк-мэр с огромными аляповатыми усами выражал прискорбие в связи с кончиной Марино, но подчеркивал, что каждый живет и поступает, как считает нужным, и если Марино решился на такой шаг, то значит нам остается только смириться.
Себастьян выключил телевизор.
На следующий день он встретился с сестрой. Патрисия ждала его в офисе вместе со своей дочерью Натальей. Девчушка забавлялась, фотографируя все вокруг своим «геймбоем». Это была последняя модель, на кассету помещалось порядка тридцати черно-белых фотографий. Технология самая примитивная, изображение едва ли имело разрешение сто двадцать восемь на сто двенадцать пикселей. Но это неважно — самое интересное заключалось в том, что эти фотографии можно было раскрашивать, рисовать поверх них или подписывать тексты, увеличивать и уменьшать, вставлять пометки и даже делать стикеры с помощью карманного принтера той же марки.
— Дядя, улыбочку!
Пришлось нацепить гримасу, выражавшую полное и беспредельное счастье. При виде племянницы с «геймбоем» в руках ему открылось будущее: эти ребята с самого начала привыкают относиться к фотографии по-иному; для них полученное изображение — это не конечная цель, а лишь точка отсчета, самое начало. Щелчок камеры — не финиш, а только старт. Лет через десять поколение его племянницы будет смеяться над страстями, которые бушуют вокруг этой темы сегодня.
Патрисия провела экскурсию по новым помещениям агентства. Компания изрядно выросла и теперь занимала два этажа, В коридорах сновал персонал, несколько представителей беспокойной и старательной молодежи, творческие работники с сотовыми телефонами и «Palm Pilots» в руках. Вокруг значительно больше компьютеров, принтеров и сканеров.
— Не жалеешь, что ушел?
— По правде говоря, нет.
— Гордец хренов.
Смуглая девушка в очках и туфлях на таких тонких и высоких шпильках, что больше походили на штыри для охоты на вампиров, протянула ей фотографию модели в бикини, которую собирались поместить на рекламный календарь одной из авиакомпаний. Патрисия внимательно осмотрела снимок и попросила, чтобы увеличили глаза и сузили талию. Затем они снова вернулись к ней в кабинет.
Наталья фотографировала плакат — развалившийся в снегу полярный медведь. Себастьян подошел поближе и прочитал надпись в нижнем правом углу: «Каникулы в Антарктике». Что-то не так. Только вот что?
Патрисия расписала ему амбициозный план: согласно ее словам, они в три месяца могут заполо-нить страну Цифровыми Созданиями. Кто-то может покупать и коллекционировать кукол с взаимозаменяемыми телами и головами, кто-то календари, открытки и плакаты. Они договорятся с порталом, который будет предлагать их продукцию on-line.
Это придется сделать, даже если тебе не очень хочется, — заявила исполненная энтузиазма сестра. — Не мы — так другие. Патента у тебя нет, тор-гового знака тоже. Ты не защищен даже фиговым листком. Тебе кажется, что это только вопрос денег, но тут речь идет и о самозащите.
Патрисия права. Он мог бы подумать над ее предложением раньше, и не пришлось бы связываться с Цитаделью. Он вынужден был так поступить, чтобы подзаработать и иметь возможность предложить Никки… Но это не оправдание. Он прекрасно знает, что основным мотивом его согласия на работу в Цитадели были не деньги.
— Сколько?
— Fifty-fifty[44].
Себастьян представил себе Цифровых Созданий, заполонивших весь город и всю страну. Химеры повсюду. Куклы с телом Ракель Уэлч и головой Че в рюкзаках школьников (рыжая девчонка щелкает их на свой «гёймбой»). Вгоняющие в дрожь календари — голова Варгас Льосы и тело Маргарет Тэтчер. Открытки с телом Монтенегро и головой добряка-мэра.
Это уже слишком. Заявив Патрисии, что он не согласен, Себастьян выскочил из офиса, хлопнув за собой дверью.
На следующий день Исабель вела себя так, будто в прошлый раз между ними ничего не происходило. Она отдала ему папку и попрощалась.
Себастьян остановился в дверях. Он собирался что-то сказать, но Исабель знаком попросила его молчать. Затем бросила быстрый взгляд вправо, влево и на потолок, словно пытаясь удостовериться, что их не записывают. Ее губы сложились в беззвучное слово: «У-хо-ди-те». И снова: «У-хо-ди-те». По-крайней мере, так показалось Себастьяну. Отсюда? Из Цитадели?
