Джеймс Олдридж - Не хочу, чтобы он умирал
Куотермейн пожал плечами:
— У Мозеса для всех была душа нараспашку. А какое это имеет отношение к делу?
— Почему его прозвали Мозесом? Ведь его имя было Броди.
— Из-за кудрявой бороды[27]. Неужели вам Пикеринг ничего не рассказывал?
— Нет. Мы никогда ни о ком из вас не злословили.
— Странно. А я-то всегда себе представлял, как вы с Пикерингом усаживаетесь рядком и разбираете нас по косточкам.
— Боже упаси, никогда! Пикеринг всегда говорил, что не любит сплетничать о людях, которые ему нравятся. Он, как и Скотти, терпеть не мог болтать, только Скотти вообще не желает разговаривать о чем бы то ни было, даже о книге, которую прочел. Иногда у него это доходит до смешного. А вот о Скотти Пикеринг рассказывал, тут он удержаться не мог. Его восхищало, как Скотти работает. Он ведь знал, что тот работает вместо него…
— Слава богу хоть за это, — сказал Куотермейн.
Положив взбитые сливки на мороженое, он стал есть, запивая пивом, и после каждого глотка отирал усы согнутым указательным пальцем. Люси Пикеринг скорчила гримасу и отвернулась.
— А чем наш Скотти так уж хорош в пустыне?
— Планиметрией и сферической тригонометрией, — ответил Куотермейн, с аппетитом доедая мороженое.
— Ну, это само собой. А еще чем?
— Методом вычисления расстояния по величине хорды и угла, проекциями, сеткой меридианов и параллелей. В этом деле он мастак.
— А чем он хорош, кроме своей топографии? — настаивала она, словно не замечая его попытки отделаться от нее шуткой.
— Абсолютной верой в то, что делает.
— А вы все разве не верите?
— Более или менее. Скотт — человек хоть и одержимый, но целеустремленный. Он ничего не делает сгоряча. Все, за что берется, он крепко держит в руках. Он — полный хозяин своего дела.
— Да, но для этого мало быть надежным исполнителем.
— Конечно мало.
— Тогда что же он такое?
— Вот вы куда клоните… Теперь понятно, почему Пикеринг не хотел с вами разговаривать. Не суйтесь вы, куда не следует.
— Пожалуйста… Чего вы боитесь?
— Боюсь, что вы и Скотта превратите в какого-то дурацкого героя. Вроде Пикеринга.
— А чем это плохо?
— Очень плохо. Скотт — не вашего поля ягода, имейте это в виду.
— Да ну? А чьего же?
— Не вашего. И не пытайтесь навязывать ему роль, которая ему не пристала. Скотти — не Пикеринг, не Гордон[28] и не Лоуренс[29]. Он мог бы стать таким, как они, в других обстоятельствах. Но не стал.
— Странные вещи вы говорите, Куорти.
Куотермейн доел миндальное мороженое со взбитыми сливками.
— Пожалуй, закажу еще порцию. С сиропом, — сказал он. — Хотите кофе-гляссе? — спросил он ее, улыбнулся и сразу стал похож на итальянца. — Ну как, выпьете?
— Нет. Меня стошнит. Как вы можете есть такую приторную дрянь?
— Что поделаешь — романская кровь!
— Вы и в самом деле наполовину итальянец?
— Да нет, если только норманны втихомолку не произошли от римлян.
— Видно ваши предки и были Les Quatres Mains Вильгельма Завоевателя?
— Наоборот. Мои предки были гугенотами. Род мой совсем не такой древний. По нашей семье можно изучать историю часового мастерства. Предки мои сбежали от Екатерины Медичи и передали свое умение англичанам. Только в последние сто лет моя семья чуть было не унизилась до коммерции. Но все-таки удержалась при настоящем деле.
— И Скотт, вы думаете, — вашего поля ягода?
— Несомненно.
— Он тоже из тех, кто всегда держится за настоящее дело?
— Безусловно.
— А я, по-вашему, хочу перетянуть его к тем, кто никогда не работает?
— Совершенно верно, — сказал он, посасывая ложечку. — Вот не думал, что вы разбираетесь в политике!
Люси подозвала сафраги и заказала масбут — турецкий кофе без сахара и сухой бисквит.
— Не желаете ли пирожное, госпожа?
— Нет, подайте мне сухой бисквит, понимаете — английский бисквит.
— Хадер, йа ситт[30], — поспешно ответил сафраги с такой счастливой улыбкой, словно Люси помогла ему найти истинное призвание в жизни. — Один ан-глий-ский бис-квит.
— Почему бы вам не съесть санде с фруктами и толчеными фисташками ассорти, чуть-чуть политый киршем? — спросил ее, заглянув в меню, Куотермейн.
— Потому что мне еще надо сегодня работать.
— Или bombes по-венециански с толченым ананасом и клубничным желе в сладком миндальном соусе и мараскине?
— Замолчите. Мне от одного вашего чтения становится тошно.
— А вид у вас даже чересчур здоровый! Словно вы только и делаете, что играете в теннис! Но это совсем неплохо. Да вы и сами знаете, что вам идет ваш здоровый вид.
— Подумать только! И вы умеете говорить комплименты… А почему бы нам не перетащить Скотта на свою сторону? Чем плохо, если он наконец займется своим делом? И будет делать его хорошо? И получит за это награду?
— Вот этого именно я и боюсь.
— Чего?
— Ваших наград. Признания. Его-то я больше всего ненавижу!
— Разве вы можете что-нибудь ненавидеть?
— Ненавижу самое слово «признание», — сказал он, принимаясь за вторую порцию миндального мороженого со сливками. — Признание — самое растленное понятие в современной английской речи.
— Ну вот, опять новая теория…
— Но совсем не новая практика, — с трудом произнес он, так как рот его был набит мороженым. Ел он аккуратно, потому что страшно боялся запачкать кончики усов. — Мы должны признавать возражения своих противников, признавать их самих, признавать чужую точку зрения… Бр-р-р! Как только эта зараза проникла в Англию, все погибло! Вы хотите забрать в свои лапы лучших наших людей? Стоит им додуматься до чего-нибудь невиданного, необычайного, для вас опасного, как вы сразу же — хлоп! — признаете их и перетаскиваете в свою среду.
— И вы предлагаете, чтобы я уберегла от этого Скотта?
— Да. Он нам нужен.
— Для чего?
— Не знаю. Настало время кому-то сказать «нет!» Вот и все.
— Пусть ваш Скотти попробует это сказать! Если сумеет…
— То-то и оно… Скотти не такой человек, чтобы вспыхнуть разом, как фейерверк. Он только еще начинает всерьез задавать себе вопросы. А вы пытаетесь им завладеть прежде, чем он нащупает на них ответ.
— Ай-ай-ай, как нехорошо!
— Бросьте! Вот вам ваш кофе и ваш английский бисквит. И не будем больше философствовать. Мне пора в Аббасию. Однако, не говоря о Скотте, у меня к вам только одна просьба: спасите остатки дорожно-топографического отряда, пока кровавый Черч не превратил нас в противотанковую роту, отряд противохимической обороны или еще что-нибудь, столь же бесполезное. Мне кажется, вам стоит поговорить с Уорреном. Или же заставить Скотти с ним поговорить. Вы ведь умеете к ним подойти, к этому генералу Уоррену и его компании.
— Разве Скотти не говорил вам, что они задумали?
— Он сказал, что они еще сами толком не знают.
— Да?
— А что они задумали?
— Почем я знаю?
— Наверно, все это знают, кроме меня и Скотти.
— Может быть. Но мне кажется, что теперь все зависит от Скотти.
— Что именно?
— Ваша судьба. И судьба дорожно-топографического отряда. Думаю, что его прикончат. Скотти, конечно, мог бы дать ему новую жизнь после того как убили Пикеринга, но он забыл обо всем, кроме своей ненависти к Черчу. А теперь уже поздно.
— Вы могли бы еще что-нибудь сделать.
Она с раздражением помотала головой:
— Я ничего не могу сделать.
— А добиться у генерала Уоррена…
Она снова покачала головой.
— Почему?
— Потому что они, по-моему, хотят дать Скотти возможность отличиться, а я не желаю этому мешать. Генералу Уоррену кажется, что Скотти — человек стоящий. Вот и хорошо! И ему нужен сам Скотти, а не дорожно-топографический отряд. Уоррен знает, как я со всеми вами близка, и спрашивал меня, что вы об этом думаете. Я сказала, что никто из вас не обидится, если Скотт пойдет своей дорогой.
— Значит, они хотят нас разлучить?
Она попыталась было просто отмахнуться от ответа, но раздумала.
— Ну зачем вы на меня наседаете? — прошептала она, перегнувшись через стол. — Я ничего не знаю. Оставьте Скотти в покое.
Куотермейн расплатился по счету; он допил последний глоток светлого пива и снова отер усы:
— Так вот какие дела…
— Да, — ответила она.
— Не надо забывать о его отношении к Черчу, — сказал он с надеждой.
— Скотти решил на все это дело махнуть рукой.
— Сомневаюсь…
— А я ручаюсь, что это так.
— Ну, тогда пропал наш Скотти, — сказал он, пробираясь с ней между прилавками, заставленными сладостями. — Если только мне не удастся его уговорить, а я постараюсь это сделать…
— Попробуйте! — сказала она и взяла его под руку.
Абду Эффенди сразу же сделали операцию, потому что Скотт энергично взялся за дело и довел его до конца. Ласковый врач египтянин заверил Скотта: «Хорошо! Хорошо! Мы сделаем все, что нужно!», вскрыл на спине старика болячку, выкачал оттуда целый кувшин засахаренной лимфы и вырезал куски водянистого мяса. Во время этой процедуры старик умер, так и не придя в сознание.
