Ильза Айхингер - Великая надежда
— Раз так, — решительно сказала Эллен, — раз такое дело, я сама расскажу историю! — Она не знала, почему начала с Красной Шапочки, не знала и того, кому предназначалась эта сказка, ночи, марту или сырой стуже, сочившейся сквозь щели в окне. Ведь бабушка спала, и только время от времени вздрагивала в сиянии черного света.
— Жила-была на свете мама, — начала Эллен и задумчиво наморщила лоб, — в Америке. Она там работала в клубе официанткой. Эта мама сильно тосковала. И тоска у нее была красного цвета. — Эллен смолкла и вызывающе огляделась по сторонам, но рядом никого не было, кто бы ее подбодрил, и никого, кто бы ей возразил. Тихим голосом она стала рассказывать дальше. — Когда она ночью возвращалась с работы, она была очень усталая, и никто ее не ждал. Тогда она начинала вязать. И она связала из своей тоски круглую красную шапочку с длинной кисточкой, чтобы ее трепал ветер. Она вязала каждую ночь, но тоска не уменьшалась, и шапочка получилась такая большая, как нимб вокруг святых, но красная, а кисточка такая толстая, как мяч для водного поло, игрушка для бури. — Ночь прислушалась и облокотилась на окно. Окно звякнуло. — Когда на улице было тихо, — сказала Эллен и метнула поверх кровати взгляд в темное стекло, — или когда в оконные стекла дул ветер с моря, она все вязала и вязала. Когда шапочка была готова, мама оборвала нитку, тянувшуюся из ее сердца, положила шапочку в коробку и послала ее через океан. Да, чуть не забыла, она еще положила туда немного пирога и бутылку вина и корзинку для бабушки. — Эллен снова оглянулась, словно кто-то сомневался в правдивости ее слов, но ночь у окна только тихо смеялась и роняла слезы — тоже бесшумно. — Одному Богу известно, как это все пробралось через таможню, — сказала Эллен, — но все-таки посылка дошла. — Теперь она говорила быстрее. — Только бумага немного обуглилась и пирог пахнул горелым, потому что шапочка раскалилась. Взял ребенок шапочку и быстро надел на голову. Но когда вечером он хотел снять шапочку, она уже не снималась, крепко сидела на голове, как красный нимб, и пылала огнем. Такому прекрасному нимбу мог бы позавидовать кто угодно.
За окном все еще шел дождь, старая женщина дышала ровнее, и пол потрескивал, словно голос Эллен его только что разбудил. Но Эллен не давала себя сбить с толку, она помолчала только секунду, словно смутилась в такой большой компании, а потом сразу заговорила дальше. — Бутылка треснула, но Красная Шапочка несмотря ни на что все-таки положила ее в корзинку, и подгорелый пирог тоже, и пошла в гости к бабушке. Бабушка жила в той же комнате, но дорога к ней была дальняя и вела через темный лес. Корзинка у девочки ударилась о дерево, и бутылка выкатилась. В другой раз выпал пирог, и его сожрала война. У нее была длинная, косматая, грязная шерсть, прямо как у волка. «Куда ты идешь?» — «Иду к бабушке.» — «А что ты ей несешь? — насмешливо спросила война. — Ведь в твоей корзинке пусто!» — «Я несу ей тоску». — Тут волк разозлился, потому что не мог же он сожрать тоску, она бы обожгла ему язык. В гневе убежал он прочь, забежал вперед девочки, а Красная Шапочка в страхе побежала за ним. Но волк бегал быстрее и первым добежал до цели. Бабушка лежала в постели. Но была сама на себя не похожа».
Эллен запнулась. Она схватила бабушку за плечи и пристально заглянула ей в лицо. Она подняла ночник и посветила над старой кроватью. Вскочила и попыталась найти слова.
— Тут Красная Шапочка и говорит: «Бабушка, почему у тебя такие большие уши?» — «Чтобы тебя лучше слышать!» — «Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?» — «Чтобы тебя лучше укусить!» — «Бабушка, почему у тебя такие толстые губы?» — «Чтобы это лучше проглотить!» — «Яд, бабушка? Ты имеешь в виду яд?»
Эллен соскочила с кровати, она стояла босиком посреди комнаты и дрожала от холода и страха. Старая женщина спала и не шевелилась. На столе белели таблетки, Эллен не стала их трогать. Одним прыжком очутилась она у себя в кровати. Она натянула одеяло, подложила руки под голову и стала думать над последним вопросом: «Бабушка, почему у тебя такие холодные руки?» Но ответа она не находила. Она стерла слезы со щек и вздохнула. Еще немного, и она, окончательно обессилев, уснула.
И видит она, как из высокого старого здания Северного вокзала вышел, спотыкаясь, бледный солдат. На худой спине у него висел рюкзак, и он тихо ругался себе под нос, но так тихо и так беспомощно, что всеведущий Господь засчитал ему это за молитву. Ноги у солдата замерзли, поэтому он без конца спотыкался. Форма у него была драная, а солдатская книжка поддельная. Он то и дело озирался, а потом остановился в тени, словно кого-то ждал, кто должен был его ждать. Но его никто не ждал. Тогда он прошел еще немного дальше. Он прошел под маленьким виадуком в сторону полей. Он наступал во все лужи, какие были этой ночью в самом начале весны, и обрызгал старого полицейского вахмистра, который возвращался из полей после патрулирования. Солдат старался держаться как можно незаметнее, и поэтому действовал очень заметно. Шатаясь, он побрел к реке и на полдороге опять повернул обратно. Он ломился в расхлябанные, но все же запертые двери кафе и некоторое время болтался на станции детской железной дороги, словно не прочь был вернуться в свое детство, сбросить ботинки и побегать босиком. Но поезд не приходил. В конце концов солдат бегом вернулся в город. При этом он потерял шапку, наклонился, но уже не нашел ее. Волосы у него на голове были светло-каштановые, короткие и пушистые; их не помешало бы пригладить щеткой. Ногти у него на руках были обкусаны, на нем был клетчатый шарф. Но его никто не ждал. Он побрел назад к Северному вокзалу и некоторое время, как заблудившийся зверь, рыскал вокруг желтых стен. Наконец он решился идти домой, хотя именно это и было опасно. Когда он шел по старому рынку, ему показалось, что его преследуют, и он, задыхаясь, остановился между ларьками. Он спрятался между двух мешков с картошкой за штабелем ящиков с луком, но вокруг никого не было. Он снял рюкзак, потом опять надел и заковылял дальше. То и дело он доставал из кармана поддельную солдатскую книжку и внимательно ее рассматривал, как будто она была настоящая — да, как будто все поддельные солдатские книжки были настоящими, а настоящие поддельными. Потом он снова ее прятал. Когда он добрался до площади перед церковью, он уже твердо был уверен, что кто-то за ним идет, и укрылся в тени у подножия каменного святого. «Заступись за меня, — взмолился он, — заступись!» Имени святого он не знал. Когда он выбрался из укрытия и пошел дальше, в лунном свете показалось, что святой шевельнулся и благословил его древним таинственным жестом.
Парень запустил обе руки в волосы, у него были вши. Он снова услыхал шаги за спиной, но уже не стал оборачиваться. Он побежал, как заяц, петляя, и наконец очутился перед высоким тихим домом с неаккуратно затемненным окном. Кто-то за мной идет… нет, никого нет… никто, опасный преследователь… никто… никто… никто… пустота во всем мире. Солдатик подергал широкие уродливые ворота, но они не поддавались. Он стал стучать, шуметь и сбил себе кулаки в кровь. Он забарабанил в ворота своими рваными башмаками, но башмаки рвались все больше и больше.
Эллен вынырнула из сна. Она села, непонимающе уставилась в темноту и забыла, что ей снилось. Забыла сразу и полностью, как будто этот сон никогда не пронзал ей сердца, как будто он не обсыпал ее сомкнутых век солью и не заливал водой. Она тихо вылезла из постели и выглянула в окно. Но ей было не видать, что там внизу. Где-то внизу прошаркали шаги, ворота отворились. Они скрипели и стонали. «Нет», — сипло сказала Эллен. Она шагнула к бабушкиной кровати и остановилась. Отступила на три шага назад, и опять на два шага вперед — это напоминало старомодный танец. Но танцевать уже было некогда. Они поднимаются по лестнице, перепрыгивают через три-четыре-пять ступеней. «Они тебя уведут, бабушка!» Эллен вскрикнула. Она зажала себе рот кулаками и прикусила пальцы. Она хотела подумать обо всем сразу, но в голове не было ни единой мысли. На столе назойливо белели в каком-то незнакомом свете ядовитые таблетки. Старая женщина проснулась, привстала и потянулась к ним обеими руками. Она как будто не встревожилась и совсем не удивилась. «Дай сюда», — сказала она. Эллен присела на корточки и растерянно заглянула ей в спокойные глаза. «Ну что ты! Бабушка, ты же большая. Волк не сможет тебя проглотить!»
— Дай сюда! — резко повторила бабушка.
— Нет, — забормотала Эллен, — нет, я уведу тебя отсюда, я тебя спрячу — пойдем скорее на чердак, или полезай сюда, в шкаф, а я буду тебя защищать — да, я им задам, вот увидишь, какая я сильная!
— Тише, — угрюмо сказала бабушка, — не кричи, сделай то, что я тебе сказала!
— Будь со мной поласковей! — взмолилась Эллен.
— Да, — сказала бабушка, — потом.
— Нет! — закричала Эллен. — Потом ты уже не успеешь!
