Пол Остер - Ночь оракула
— А с чего ты решил, что со мной он захочет разговаривать?
— Ты ему нравишься. Почему — не спрашивай, просто он считает тебя клевым чуваком. Это цитата. «Сид — клевый чувак». Может, потому, что ты так молодо выглядишь. Может, запомнил, как ты с ним обсуждал его любимых горлопанов.
— «Мозговой оргазм», панк-группа из Чикаго. Однажды мой старый приятель прокрутил мне парочку их песен. Не бог весть что. По-моему, они распались.
— По крайней мере, ты знал о такой группе.
— Это был мой самый долгий разговор с Джейкобом — минуты четыре.
— Совсем неплохо. Если завтра он тебе уделит четыре минуты, это будет большое достижение.
— Может, мне взять с собой Грейс? Она знает его гораздо дольше.
— Исключено.
— Почему ты так говоришь?
— Джейкоб ее презирает. Он не может находиться с ней в одной комнате.
— Нет такого человека, который бы презирал Грейс. Разве что настоящий псих.
— Мой сын считает иначе.
— Первый раз об этом слышу.
— Это давняя история. Ему тогда было три года, а Грейс, соответственно, на десять больше. Мы с Элеонорой были уже в разводе, когда Билл Теббетс пригласил меня провести пару недель в его загородном доме в Виргинии. Было лето, и я прихватил с собой Джейкоба. Со всеми маленькими Теббетсами он быстро подружился, но всякий раз, когда появлялась Грейс, он щипал ее или швырял в нее чем попало. Раз схватил игрушечный грузовик и саданул изо всех сил по колену. Вся комната была в крови. Врач, к которому мы ее отвезли, наложил десять швов.
— Я знаю этот шрам. Грейс мне рассказывала о его происхождении, но что это Джейкоб, промолчала. Один, говорит, мальчишка.
— Он сразу ее возненавидел, с первой минуты.
— Наверно, увидел, как ты ее любишь, почувствовал соперницу. В три года дети — существа иррациональные. Слов они еще знают мало, и свою злость вымещают с помощью кулаков.
— Возможно. Но у него это с возрастом не прошло. В Португалии, года через два после смерти Тины, были безобразные сцены. Я купил там домик на северном побережье, и Элеонора на месяц прислала его ко мне. В четырнадцать лет он уже знал все слова, какие полагается. Грейс тоже оказалась там. Она закончила колледж и в сентябре должна была приступить к работе в издательстве «Холст и Макдермотт». В июле она прилетела в Европу, чтобы походить по музеям. Амстердам, Париж, Мадрид. Оттуда она отправилась поездом в Португалию. Мы не виделись больше двух лет, так что нам было о чем поговорить, но тут объявился Джейкоб и устроил ей бойкот. Он бормотал сквозь зубы какие-то угрозы, делал вид, что не слышит, когда она к нему обращалась. Пару раз опрокинул на нее тарелку с едой. Я его предупреждал. Еще что-нибудь такое выкинешь, и я тебя отправлю назад к матери и отчиму. И он выкинул, и я отправил его самолетом в Америку.
— Что он сделал?
— Плюнул ей в лицо.
— Господи.
— Мы втроем нарезали овощи к ужину. Грейс сказала что-то малозначительное, уже не помню что, но Джейкоба это задело. Он размахивал ножом перед ее носом и называл сучкой и идиоткой. Тут она вспылила, а он плюнул ей в лицо. Слава богу, не пырнул ножом.
— И с этим человеком я должен вести душеспасительные беседы? По-моему, ему надо дать хорошего пинка под зад.
— Боюсь, у нас этим и кончится. Так что лучше езжай к нему ты.
— А после Португалии были еще эксцессы?
— Нет, я делал все, чтобы их пути не пересекались. Пока они не видят друг друга, в мире как-то немного спокойнее. {13}
В субботу Грейс не работала, и когда я утром уходил из дому, она еще спала. Я решил не говорить ей о телефонном разговоре с Траузе и обещании наведаться в клинику «Смизерс» — пришлось бы упомянуть Джейкоба, а мне не хотелось ворошить прошлое. Мы пережили трудные дни, и сейчас малейшая провокация могла нарушить хрупкое равновесие, которого мы с таким трудом достигли. Я оставил на кухонном столе записку, что собираюсь походить в Манхэттене по книжным магазинам и к шести вечера вернусь. Одной ложью больше. Хотя в данном случае это был не столько обман, сколько желание оградить ее от неприятностей и не пустить посторонних, вместе с горькими воспоминаниями из ее прошлого, в наше маленькое пространство для двоих.
Реабилитационная клиника «Смизерс» помещалась в огромном особняке, ранее принадлежавшем бродвейскому продюсеру Билли Роузу. Это был образчик старой нью-йоркской архитектуры, дворец из известняка, выстроенный в эпоху, когда денежные мешки выставляли напоказ свои брильянты, цилиндры и белые перчатки. И надо же было такому случиться, что его обитателями стали отбросы общества — наркоманы, алкоголики, преступные элементы. Он сделался перевалочным пунктом для заблудших душ. Признаки постепенной деградации уже проглядывали, хотя огромный холл, выложенный черно-белой плиткой, и витая лестница с перилами красного дерева еще напоминали о былой роскоши.
Представившись другом семьи, я спросил, могу ли увидеться с Джейкобом Траузе. Регистраторша уставилась на меня как на преступника, пытающегося пронести оружие или наркотики, и я невольно полез в карман за удостоверением личности. Проверку на благонадежность я прошел, и все равно меня не хотели впускать, но тут я заметил Джейкоба, который вместе с другими направлялся, как потом выяснилось, в столовую. По сравнению с последним разом, когда мы виделись, он еще больше вытянулся и похудел. Длинный как жердь, во всем черном, с зеленой гривой, он казался каким-то несуразным клоуном или Петрушкой, готовящимся исполнить танец смерти. Я окликнул его по имени, он повернулся, и я увидел, что он опешил — не обрадован, не раздосадован, а именно опешил.
— Сид? Что ты тут делаешь? — Он отделился от группы и подошел ко мне.
— Вы знаете этого человека? — задала регистраторша явно излишний вопрос.
— Знаю. Это приятель моего отца.
Ответ женщину удовлетворил. Она протянула мне дощечку с регистрационным листком, в графе «Гости» я вписал свое имя печатными буквами и вместе с Джейкобом проследовал в столовую.
— Меня никто не предупредил о твоем визите, — сказал Джейкоб. — Это мой папаша расстарался?
— Почему ты так решил? Просто я оказался в этом районе. Дай, думаю, зайду.
Он хмыкнул, даже не удостоив комментарием эту лабуду. Я постарался сразу отвести подозрения от Джона, так как все же надеялся вызвать Джейкоба на откровенность. Несколько метров мы прошли молча, и вдруг он положил руку мне на плечо:
— Я слышал, ты серьезно болел.
— Было дело, но сейчас я себя чувствую гораздо лучше.
— Они тебя записали в покойники?
— Я сделал вид, что не умею читать, и вот уже четыре месяца разгуливаю на свободе.
— Так, может, ты бессмертный? До ста десяти, во всяком случае, протянешь.
Столовая оказалась большим светлым залом с раздвижными стеклянными дверями, ведущими в сад. Некоторые пансионеры и их родственники вышли туда покурить и выпить кофейку. Здесь было самообслуживание. Взяв мясную запеканку с картофельным пюре и разные салаты, мы стали искать свободный столик. При таком аншлаге — человек пятьдесят, если не все шестьдесят — это превратилось в настоящую проблему. Мы кружили по залу со своими подносами, и Джейкоб все больше раздражался, воспринимая это как личное оскорбление. Когда мы наконец пристроились, я спросил, нравится ли ему здесь, и в ответ услышал тираду, сопровождаемую подрагиванием левой ноги:
— Здесь как в жопе. Собираются и травят про себя всякую хренотень. Тоска зеленая. Очень мне надо слушать про то, как эти придурки недополучили в детстве родительской ласки, а после сбились с пути истинного и угодили в объятия сатаны!
— Когда подходит твоя очередь, ты тоже изливаешь душу?
— А куда денешься! Чтоб они тыкали в меня пальцем и обзывали трусом? Гоню пургу, как все, а еще лучше — слезу пустить. Это верняк. Перед вами, чтоб вы знали, хороший актер. Я рассказываю, какой я подонок, меня начинают душить рыдания, и все довольны.
— Кому нужен этот театр, не понимаю. Ты же просто зря здесь торчишь.
— Я не наркоман, понятно? Так, немного баловался. Могу бросить в любой момент.
— Вот и мой товарищ по общежитию так говорил, пока не окочурился от передоза.
— Может, у него вот тут не хватало, — Джейкоб постучал пальцем по голове. — А мне передоз не грозит. Это моя мамаша считает, что я подсел, но я-то знаю, что я в порядке.
— Зачем же ты согласился пройти курс лечения?
— Потому что она пригрозила лишить меня дотации. Твой друган, сэр Джон, меня уже поприжал. Если еще и леди Элеонора закусит удила, я могу вообще остаться на бобах.
— Можно найти работу.
— Можно, но зачем? У меня другие планы, и для их реализации потребуется время.
— Значит, ты просто «мотаешь срок». Свои двадцать восемь дней.
— Все бы ничего, если бы они не грузили нас этими дурацкими разговорами и не заставляли читать совершенно идиотские книжки. Видел бы ты эту мутотень!
