Андрей Кузечкин - Менделеев-рок
– Неправда, Рома! – нервно взвизгнула Руслана, стукнув кулачком по подоконнику. – Ты не виноват! Ты же этих придурков на пустырь не звал, они сами туда дошли, своими ногами!
– Да то-то и оно. И я о том же.
Из глаз Русланы катились слезы, она скуксилась и громко заплакала, как ребенок. Ей многое пришлось увидеть в то утро.
Вечером после работы, проделанной безразлично и машинально (интересно, сколько ошибок я пропустил?), я понял, что мне совершенно некуда идти, кроме как домой, к вечно ноющему алкоголику. В былые времена я пошел бы к Илюхе-Смурфу, вместе бы что-нибудь придумали. Или к Кристине – все же по-своему она меня любила. А теперь?
Обожженная слепая жертва ползала по радиоактивным руинам – это был я. Ничто уже не имело смысла, никого, кто мог бы облегчить мои страдания, не было рядом. Не было вообще никого, с кем я мог бы провести этот вечер и просто пообщаться, не касаясь никаких тяжелых тем. Аня укатила. Руслане, насколько ее знаю, сейчас не до меня: если она дома, то пытается забыться сном после всего увиденного. Наташа или работает, или отдыхает от работы. Можно зайти к Эйнджи, но ей с ее грудником вообще ни до кого… Тьфу ты! А ведь прав был покойный Хорек: я с девчонками гораздо больше общаюсь, чем с парнями.
Аня сказала бы: «Потому что ты сильнее, ты не ищешь коллектива, за которым можно спрятаться, как за стеной. С кем больше нравится – с теми и общайся и плюй в рожи тем, кто недоумевает». Аня во многом меня идеализирует. А может, просто платит дань благодарности за школу. К Анечке в классе относились плохо. Даже когда ей лицо на дискотеке покромсали, никто за нее не заступился. Пришлось в одиночку разгребать толпу визжащих пьяных кикимор, вытаскивать бедную Аню – самому, конечно, тоже попало – и вести к себе домой, мазать зеленкой кровоточащие щеки.
Я и не заметил, как стемнело. Брел по улицам, не видя, как они сменяются.
Ночной свободы аромат,
Сердца стучатся невпопад,
И я с мозгами набекрень
Иду искать вчерашний день…
Присцилла… Я снова думал о ней. Может, именно сейчас она валяется со своим менеджером. Он гладит ее, как котенка, по спинке, а она выгибается и потягивается. «Где же ты была целых две недели, Танюша?» – спрашивает он. «Далеко, – отвечает она. – В параллельном мире. У меня была другая жизнь, и имя у меня тоже было другое. Там было странно и классно, но я туда больше не вернусь». «Ничего не понимаю! – женишок нервничает. – Так где же ты все-таки пропадала?» – «Да к бабушке ездила! А ты что подумал?» – «Ну и фантазерка же ты!» – с облегчением смеется он. «А-а-а, конкуренции боишься? Не бойся, ведь я только твоя. Больше никуда не исчезну».
Эх, Сиськин-Писькин, Сиськин-Писькин… Это ж надо было так обломаться?
Меня посетило ощущение, знакомое, но невыразимое. Не знаю, как его описать. Я испытывал это ощущение в детстве, когда забирался в самые безлюдные уголки родного города: на заброшенный стадион, в парк, в разрушенную церковь. Бродил в полном одиночестве и представлял самые невероятные вещи, сражался с воображаемыми бандитами и злодеями, по преимуществу заимствованными из самых разных фильмов. Нефтехимик представлялся мне неким постапокалиптическим, наполовину вымершим городом, в котором власть принадлежит силам зла. Собственно, такой он и есть на самом деле.
Себя я считал, разумеется, волком-одиночкой, борцом с темными полчищами. Вечным моим спутником была, как ни странно, грусть. И не потому, что никто не сопровождал меня в моих прогулках: друзей у меня было предостаточно, но я перестал посвящать их в свои игры, едва убедился, что ход моих мыслей им попросту непонятен. Мой герой всегда был печален: не агрессивен и не замкнут, а именно печален. Его – то есть моя – победа всегда чем-либо омрачалась: либо погибала вымышленная подруга (настоящих в те годы еще не водилось), либо бывшие друзья обращали против меня свое оружие… Именно это ощущение – таинственное, фантастическое и вместе с тем печальное – захватило меня. Не было ни отчаяния, ни бешенства, лишь глубокая грусть.
– «Скорую помощь» вызывали? – рявкнули мне в ухо.
Я мгновенно отскочил: как и все дети Нефтехимика, я обладаю безупречной реакцией. В лицо понесся кулак, усугубленный кастетом, я вильнул в сторону, но железо успело коснуться меня и ободрать щеку.
Я вырвал из-под куртки Хорьков нунчаку и угостил «доктора» ударом в челюсть. Все же нунчаку – штука солидная! Однако на месте упавшего тут же выросло три новых, один незамедлительно отлетел в сторону, двое отпрыгнули. К ним подбежали еще трое.
В пространстве, выхваченном из ночи светом фонаря, мы стояли друг против друга: я с нунчаку наготове и пятеро «докторов» в боксерских стойках. Шестой катался по грязи и громко сожалел о разбитой челюсти, седьмой, с потемневшей щекой, скучал, лежа без движения.
Сзади раздались шаги. Я отпрянул к стене и вжался в нее лопатками, чтобы избежать атаки с тыла. Моих врагов было уже восемь, не считая двоих, выведенных из строя. Обычно «доктора» передвигаются по городу большими стадами: если бы эта встреча состоялась день назад, до разборки на пустыре (мысленно я прозвал ее «Битвой За Обливион»), меня бы сейчас атаковало не меньше тридцати отморозков. Да сколько бы их ни было, врачебное вмешательство явно запоздало. Меня уже ничем не прошибешь.
– Ну что, музыкант? Хана и тебе, и твоему «простатиту»! – сказал один, тощий, как вешалка, и все загоготали.
Я узнал тощего. Это был возмутительно живучий Циркуль: правая рука в бинтах, на подбородке – частично рассосавшийся лиловый кровоподтек, левое ухо рассечено, как у бродячей собаки.
– Ну попробуйте! – поощрил я, чувствуя, как из ссадины на щеке обильно льется кровь. – Познакомитесь с Джеки Чаном!
Я чувствовал, что «доктора», прошедшие Битву За Обливион и испытавшие на собственной шкуре воздействие различных твердых предметов, побаиваются нунчаку. Они не сводили глаз с моего оружия. Это и придавало мне храбрости, ибо в боевых искусствах я ничегошеньки не смыслил. В том, что мне хана, можно было даже не сомневаться, вопрос был в другом – во что это обойдется «докторам».
– Кто первый? Зассали? – Я уже ничего не боялся, очень хотелось спровоцировать их на атаку и уложить еще парочку подонков.
«Доктора» топтались на месте, чего-то выжидая, и дождались – в узкую улицу въехала белая «девятка» и понеслась прямо на бритоголовых. Те кинулись в стороны, машина тормознула, взрыв резиновыми копытами почву.
Распахнулась дверь.
Как чертик из коробки, из машины выпрыгнул человек весьма внушительных габаритов и принялся, вертясь мельницей смерти, быстро и безжалостно крушить «докторов», как великан пигмеев. Пьяные тинейджеры взлетали в воздух, ударялись о стены и тяжело плюхались в лужи. Циркуль упал первым, переломившись пополам от удара ребром ладони по почкам.
Пятеро отключились, не успев ничего сообразить, двое унесли ноги. Последнего, самого чахлого, исполин поймал за шею, поднес к носопырке «доктора» кулак размером как раз с его головенку, и заговорил. Говорил он долго и образно, суть его речи сводилась к тому, что каждый, кто хотя бы посмотрит косо в сторону Романа Менделеева, будет иметь дело с бойцом ВДВ, а если понадобится – то и не с одним. Потом гигант оттолкнул карлика и сам отшатнулся с брезгливостью на лице:
– Нет, ты представляешь, Роман? Этот щенок обделался!
Нунчаку вывалился из руки. Нечеловеческое напряжение ушло, а вместе с ним и последние силы. Будто перерезали нити марионетки – я, близкий к обмороку, повалился на асфальт.
Великан поспешил ко мне.
– Артем… – Мне очень хотелось обнять его. За неимением лучшего я обхватил его ноги.
– Ромка, ты как? – взволнованно спрашивал Артем.
– Все в норме…
– Тебя домой отвезти?
– Да, если тебе не трудно.
– Ну о чем ты, какое «трудно»! – Он с легкостью поставил меня на ноги и отвел к машине.
Эпилог [реинкарнация]
В аптечке у Артема нашелся пластырь. Я кое-как заляпал разорванную кожу на щеке, отер платком кровь с лица и шеи, потом вытер руки о штаны, потому что на платке не осталось сухого места.
– Тебя, может, в больницу? Рома, ты как себя чувствуешь?
– Да нет, не стоит.
– В Химике такие дела творятся, я хренею! Слыхал, Ромка, какая стрела ночью была? Прямо боевые действия! Я только сегодня узнал, когда новости смотрел по «ящику». Братишка мой, оказывается, там тоже был, ладно хоть целым ушел. Я как узнал – ему по башке надавал…
За окнами мелькали освещенные фонарями огромные металлические каркасы, похожие на клетки для целого выводка годзилл.
– Это просто чудо, что ты мимо проезжал! – заметил я.
– Да чуда-то особого нет. Но история сама по себе странная.
– Ты о чем?
– Да я совсем другой улицей ехал, по всяким делам, и тут получаю эсэмэску: «Рому Менделеева бьют на улице Дружбы». Без подписи. Ну я как только газанул!.. Думал, не успею. Ты не в курсе, кто это был? Я так без понятия. Он и меня знает, и тебя!
