Ольга Лукас - Тринадцатая редакция. Напиток богов
— Вот! Что и требовалось доказать. Всё работает. Всё отлажено. Просто не надо браться не за своё дело. Особенно в слишком весёлом состоянии сознания.
— Ну, ты, — вяло возмутилась Галина, но сестра дёрнула её за рукав, указывая взглядом на Цианида — мол, не при нём же такие вещи обсуждать!
— Но как же так, — протянул Константин Петрович, — ведь человек не просто так мне встретился. У него были эмоции. Или желания. Он с крыши чуть не спрыгнул, да я не дал. Не бывает же, чтобы с крыши прыгали просто так?
— Просто так — не прыгают! — со знанием дела, будто он по три раза на дню сам прыгал с крыши, ответил Виталик. — Но желания и эмоции тут ни при чём. И если люди ведут себя странно — это ещё не значит ничего. Может быть, они по жизни странные!
— То есть, я не стал Разведчиком? И вообще тупо истратил контакт? — дошло до коммерческого директора. Он начал задыхаться. Ослабил узел галстука, впился пальцами в запястье, силясь нащупать пульс.
— Костя. Ты, может быть, жизнь человеку спас, — тихо сказал Шурик.
Не помогло. Не услышал. Не захотел слышать. Упал на стул и медленно начал угасать.
— Перевожу с человеческого на цианидовский! — сжалился Виталик. — Ты сэкономил целую чью-то жизнь! А жизнь человека стоит дороже, чем контакт.
— Да… Ну… Наверное, — поднялся со стула Константин Петрович. — Но контактами разбрасываться было необязательно! Не нужны были такие жертвы для спасения этой жизни.
— Хорошо работаем, — подвёл итог Виталик. — У нас уже есть ярость, грусть и тоска. Давайте по позитивчику теперь вдарим, а?
— Вот, а мы о чём! — встрепенулась Галина, но сестра снова остановила её.
— Я так и не понял, чем грусть отличается от тоски, — признался Денис. — Зачем их разделили?
— Грусть — это горе, — пояснил Шурик. — Самый близкий человек предал — это беда, и это объективно очень плохо. А тоска — это скука. Скука на пустом месте. «Ах, что-то мне ничего не хочется, уговаривайте меня все». При одинаковых внешних проявлениях внутри всё совершенно по-разному. Грусть нуждается в помощи, в любой человеческой помощи извне. А тоске нужен смысл. И смысл она должна найти сама.
— Ну, с грустью и тоской ещё понятно, понятно даже, как их вытащить на общую сходку, — пробормотал Виталик. — А вот страх меня страшит. Испугается же и не пойдёт на контакт.
— Надо думать. Надо продумывать подходы! — сжал кулаки Константин Петрович и снял защиту.
В кабинет заглянула Наташа.
— Ребят, есть у кого-нибудь знакомый психолог, который работает со страхами?
— С кем? — переспросил Виталик.
— Страх! Чувство такое. Подруга подруги звонит. Выручать надо. Повспоминайте, ага?
— У нас есть прибор. Который отлично работает с этим чувством! — сказала Галина, указывая на сканер эмоций.
— Шурик! — скомандовал Константин Петрович.
— Я!
— Возьми у Наташи координаты и свяжись с клиентом!
— Почему я-то?
— Ну, какие психологи из остальных? Сам посмотри на нас.
* * *Ранней весной, когда только-только растаял снег, Джордж с Еленой Васильевной задумались о летней веранде. Которую завести очень хотелось, но было решительно негде устраивать. Тротуар оказался слишком узок, а двор много лет назад превратился в свалку, все жильцы пробегали его, закрыв глаза, и уж конечно никто не стал бы сидеть и наслаждаться кулинарными шедеврами, любуясь столь сомнительным видом. «Не будет толка с наших людей, пока им по голове не надавать. Надо их штрафовать и расстреливать. Сначала — расстреливать, потом — штрафовать. Тогда будет толк!» — ярилась Елена Васильевна. Джордж поклялся, что веранду он всё равно сделает — хоть на крыше. Но легче пообещать, чем сделать.
Когда пять тысяч вариантов обустройства веранды были придуманы и отвергнуты, помощь неожиданно пришла оттуда, откуда никто её не ждал. Товарищ Костыль, начальник охраны «Феи кофеи», а некогда — боевая единица партии «Народный покой», вышел во двор размяться и подышать свежим воздухом — и вдруг под ноги ему прикатилась пустая пивная бутылка. Не прошло и минуты, как неосмотрительный метатель стеклянной тары уже разгребал кучи мусора во дворе, радуясь, что дёшево отделался. Следующей жертвой Костыля стал владелец автомобиля, парковавшийся на газоне. Потом под раздачу попал лентяй, швырявший мусор во двор прямо из окна собственной кухни. Очень убедительно и почти без применения силы засидевшийся без хорошей драки начальник охраны объяснил и другим несознательным гражданам, что порядок во дворе надо соблюдать, а если кто не понимает — можно выйти и перетереть на этот счет.
Поняли все — и очень быстро. Не пришлось никого ни расстреливать, ни штрафовать. Двор остался прежним, но при этом изменился почти волшебным образом: обшарпанные стены выглядели теперь не жалко, а благородно и таинственно. Чистенькие автомобили стояли рядком возле глухой стены, расписанной яркими граффити. Спустились с крыш и живописно разлеглись на солнце рыжие и полосатые коты. Когда из двора изгнали последнее воспоминание о царившей здесь разрухе, оказалось, что в нём предостаточно места и для веранды, и для прогулок. А бывший газон, прежде напоминавший площадку для боёв в грязи, Елена Васильевна превратила в маленький огородик. Поставила там парники и выращивала зелень для салатов.
Когда отдохнувший в чужой квартире Дмитрий Олегович спустился вниз, на разведку, Джордж тут же схватил его за руку, увлёк во двор и с гордостью продемонстрировал и веранду, и парники.
— Здорово мы придумали, правда?
— Ценность этих витаминов сомнительна, — хмыкнул шемобор, оглядев огород. — Но — зато из центра Петербурга. Культурненько. По случаю родился дивный слоган: «Интеллигентные овощи для интеллигентных овощей». Берите даром.
— Да ладно, видел бы ты, каким этот двор был раньше!
— Может быть, тебе дачу завести? Картошку сажать, туалет красить? Я тебя не узнаю. Усадьба, приусадебное хозяйство, а как же идеалы революции? Всё забыто?
— Общая революция невозможна. И не каждому революция нужна. И не каждый её переживёт. Революцию надо совершать внутри себя, для себя одного. И не пытаться захватить власть в голове у соседа. Пусть у него будет своя революция. Или — не будет.
— Мещанские отговорки. А баррикады тем временем ржавеют.
— Счастливым людям не нужны баррикады. Нам нечего доказывать другим.
— Не бывает счастливых людей. Бывают люди, которые думают, что они счастливы. А они просто трусливо закрывают глаза на очевидное. Ты решил, что всё просто? Ты любишь её, она любит тебя, в парнике травка зеленеет, над уютненькой верандой солнышко блестит? Так не бывает. Обязательно есть подвох. Может быть, ты о нём не знаешь, но он — есть. Может, Анна-Лиза что-то от тебя скрывает?
— Если что скрывает, то мне это не интересно. Подвох только в том, что все ищут подвоха. Окружают двоих счастливых — и тычут в них пальцами. Придумывают подвохи. Ведь очень сложно поверить, что двое встретили друг друга, и им больше никто не нужен. Гораздо проще найти или придумать подвох. Подвох — как оправдание собственного одиночества. Пожалуйста, придумывай подвохи, если именно это делает тебя счастливым.
Впервые за много лет Дмитрий Олегович не нашел, что ответить. Последнее слово осталось за Джорджем, а тот, даже не заметив своей победы, вернулся обратно в обеденный зал.
«Ну что же, тогда поглядим на Анну-Лизу!» — подумал шемобор. Задача, которую поставил перед ним Эрикссон, становилась сложнее, а оттого — интереснее.
Анна-Лиза с Еленой Васильевной упаковывали на кухне заказы.
— Эх, Елизавета, если бы ты была моей дочерью! — вздыхала великая кулинарка.
— Зачем бы я ей была?
— Я бы себя тогда человеком чувствовала. Гордилась бы тобой. Я и так тобой горжусь, моя девочка. Ты не то, что моя малахольная Машка. Машину водишь. Мужика в ежовых рукавицах держишь.
— Я держу Йорана ёжиковой варежкой, — повторила Анна-Лиза. — Тётя Лина, а в этом салате есть майонез?
— Ещё чего! — вдруг рассердилась «тётя Лина». — На моей кухне — никакого майонеза! И называй меня по имени и отчеству: Елена Васильевна! Я тебя старше. И моя должность выше!
— Елена-Василий, — чтобы не обижать её, послушно выговорила Анна-Лиза. — В моей голове не разместить, почему принадлежность своему отцу вы, русские, вспоминаете в таком возрасте, когда перестаёте ему принадлежать?
— Так принято. Взрослых называют по имени и отчеству.
— Но почему не в детстве, когда ты только слабый и больше никто? В детстве так важно, чтобы знали: вот кто отец, он ответит за этого ребёнка.
— Зачем в детстве такое уважение — по имени-отчеству называть? Дети не понимают ничего. У вас в Финляндии, видно, всё не как у людей.
— Здравствуйте, дамы, позвольте вмешаться, — в служебное помещение вошел Дмитрий Олегович. — Могу засвидетельствовать, что у людей в Финляндии всё совсем, как у людей. Но Анна-Лиза — не человек. Она — высшее существо!
