Вячеслав Бондаренко - Вечный огонь
Сам Павел считал свою совесть абсолютно чистой. Он не изменил присяге осенью 17-го, поступил так, как велел долг, до конца был верен Белому делу. Он всеми фибрами души ненавидел тех, кто сгубил его несчастную Родину, – большевиков. Дрался с ними на Дону, Кубани и на Украине. Когда предоставилась возможность сойтись с ними в открытом бою, тотчас отправился в Испанию. А потом была встреча с представителем абвера, и германец, оказавшийся уроженцем Ревеля, на отличном русском объяснил ему, что боевой опыт Долинского окажется очень ценным в будущей великой войне с коммунизмом. Хочет ли он, Долинский, чтобы правительство Сталина, загубившее миллионы жизней, наконец рухнуло? О да, он хотел этого и на это был готов положить остаток жизни. У него уже давно не было эмоций, не было ничего личного – только служба, профессия военного. Где-то там, в Совдепии, осталась женщина, которую он считал своим идеалом – жена лучшего друга. Оба скорее всего давно мертвы, таких в СССР ведут к стенке первыми… Как ни странно, Павел время от времени видел Владимира и Варю во сне, молодыми, счастливыми, и после этого целый день настроение было хорошим, словно письмо из прошлого получил…
Трехтонку сильно подкинуло вверх на древесном корне. Долинский ударился головой о потолок кабины и со злобой взглянул на шофера.
– Виноват, герр гауптманн, – поспешно проговорил тот.
«Герр гауптманн»… Внезапно Павла затошнило от этих чужих, гадких слов. Но тут же он увидел впереди блеснувшую воду, дорога выходила к лесному мосту через узкий приток Двины. И весь напружинился, собрался, захолодел – начинаем работать, к бою!
Впрочем, никакого боя не было и не предвиделось. Передовые посты красных завернули одинокий грузовик на просеку, и особист части, державшей оборону на этом участке, долго и нудно выспрашивал у Долинского, как именно остатки его разгромленного под Минском полка вырвались из окружения. Павел и бойцы его группы отвечали точно и без запинки. История полка была реальной, фамилии, которые они называли, – тоже, документы изготовлены идеально. И слишком много чудом вырвавшихся из «котлов» командиров и бойцов выходили в эти дни к Полоцку, чтобы их можно было в чем-то заподозрить.
– Танки!.. Танки идут!!!
Этот крик резанул Шимкевича по уху. Он как раз докладывал командиру дивизии обстановку, и чей-то заполошный вопль, врезавшийся в суховатый разговор, на миг нарушил его течение. Высунулся из КП. Незнакомый, донельзя запыленный лейтенант в окровавленной гимнастерке, вцепившись в рукав Щербацевича, истерично кричал:
– Да поймите же вы, товарищ старший батальонный комиссар, они с тыла, с тыла вас обошли! Группа, которая наступает вам в лоб, – это только часть! А там сорок танков, сорок, поймите!..
Вокруг гремел артиллерийский бой – немцы уже минут двадцать долбали позиции полка, наши гаубицы отвечали, полковые пушки пока не выдавали себя. Вот-вот должны были двинуться в атаку танки (правда, в семь-ноль-ноль, как говорил вчерашний пленный, они этого не сделали). Шимкевич брезгливо взглянул на незнакомого командира:
– Прекратите орать, лейтенант! Вы откуда взялись вообще? С чего взяли, что танки нас обо шли?
Командир вытянулся, козырнул.
– Здравия желаю, товарищ комбриг! Лейтенант Поспелов! Сорок немецких танков форсировали реку в километре западнее и сейчас вышли в тыл вашей позиции. – В глазах командира плескалось отчаяние, голос дрожал. – От моей группы истребителей танков осталось десять человек. Бутылки с КС закончились.
Щербацевич ожесточенно сплюнул:
– Панику сеешь, гад?!
– Где ваши люди, лейтенант? – резко спросил Шимкевич.
Тот суетливо махнул рукой куда-то в сторону реки.
– Немедленно собрать людей и в цепь, поняли?.. А если услышу, что панику сеете, пристрелю на месте своими руками!
Лицо Поспелова исказилось ужасом.
– Товарищ комбриг… Там же сорок танков, понимаете, сорок! Нас же раздавят!
Рука Щербацевича рванулась к кобуре.
– Разрешите лично, товарищ комбриг?!
– Не марайте руки, Иван Михайлович, – поморщился комполка. – О вашем поведении, лейтенант, я сообщу вашему командованию после боя. А сейчас марш в цепь, сволочь!
Раздавленный Поспелов бросил руку к козырьку грязной фуражки, пробормотал «Есть» и побрел по траншее прочь. Владимир Игнатьевич отвернулся, поднес к глазам бинокль и в этот момент почувствовал, как что-то тяжелое и горячее сильно толкнуло его в спину…
Как и почему незнакомый лейтенант выстрелил комбригу в спину, никто поначалу не понял. Первым среагировал Щербацевич – выбил из рук Поспелова оружие, повалил на дно траншеи. Набежали бойцы из ближайших расчетов. Лейтенант отбивался на удивление яростно, умело, его скрутили с большим трудом. Когда его расстреливали, он сорванно крикнул: «Хайль Гитлер!»
– Диверсанты! – пронесся по позициям чей-то крик.
– С тыла обходят!.. – подхватил его другой пронзительный голос.
– Комполка убили!..
– Молчать!!! – яростно оскалившись, рявкнул комиссар. – Первого, кто вякнет про танки в тылу, застрелю, понятно?!! Комбрига – на КП!!! К орудиям, мать вашу!!!..
Когда Владимира Игнатьевича подняли и понесли, он нашел глазами Щербацевича. На губах комбрига лопнул кровавый пузырь.
– Ко-мис-сар… – вышептал умирающий.
– Есть, товарищ комбриг, – сдавленно отозвался Щербацевич. – Принимаю командование полком.
Хлопнула, обнаруживая себя, батальонная «сорокапятка», за ней вторая и третья. Тяжело, важно рявкнул полковой «бобик». Третий слева Т-II, выкатившийся из дымно горевшей рощи, замер, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Остальные танки, ведя огонь из пушек и курсовых пулеметов, выходили на позицию полка в лоб. Было слышно, как осколки звонко рикошетят от башен вражеских машин. Два танка один за другим попали в глубокий ров и надсадно ревели моторами, пытаясь выбраться.
– Что там медлит «Бранденбург»? – в ярости выкрикнул в эфир командир танковой группы. – Три машины уже потеряны! Зачем их засылали в тыл к русским, спрашивается?
– Не могу знать, герр майор!
Видя, что панику в рядах стрелкового полка, занимавшего позиции на западном берегу реки, посеять не удалось, гауптманн Пауль Долински отдал приказ вступить в бой в открытую. И как всегда, этот нехитрый прием сработал отменно. Когда на тебя ни с того ни с сего нападает боец или командир в форме твоей же армии, мгновенно среагировать очень сложно. Пушки смолкли – расчеты начали отбиваться от диверсантов, некоторые сдавались в плен. Часть бойцов, дрогнув перед видом стремительно накатывавших на них танков, бросили окопы и побежали к реке. Словно обрадовавшись желанным целям, с новой силой ударили по ним танковые пулеметы… Остатки полка отбивались до конца, прежде чем погибнуть под гусеницами танков.
– Герр гауптманн, – хрипло окликнул Долинского высокий, плечистый парень в форме советского младшего политрука, – там вроде как еще одна пушка ведет огонь.
У этой последней пушки остались двое – старший батальонный комиссар Щербацевич и капитан Спешнев, оба раненые. К ним, петляя по полю, чтобы затруднить прицеливание, шел танк – пыльный, приземистый, исцарапанный пулями и осколками, с крестом на броне… Выстрел сделали оба одновременно. 20-миллиметровый танковый снаряд разметал тела командиров в стороны, а 76-миллиметровый снаряд полковой пушки напрочь сорвал с танка башню, и только его горящий остов еще продолжал какое-то время двигаться по инерции.
– Позиция взята, – доложил по рации Долинский. – Танки могут идти дальше.
Он устало брел по заваленной телами красноармейцев траншее. Наткнулся на труп «лейтенанта Поспелова» из своей группы. Какой-то майор, наверное, начштаба полка, лежал грудью на куче сожженных документов и карт. «Застрелился, чтобы не сдаваться», – равнодушно подумал Долинский. На всякий случай взяв наизготовку «наган», Павел осторожно заглянул на КП.
Сначала ему показалось, что человек, лежащий навзничь на походной койке, спит, закинув руки за голову. На нем была форма со знаками различия комбрига. «Странно, – подумал Долинский, – это звание красные отменили больше года назад, почему он комбриг?» А в следующую минуту гауптманн вермахта издал тонкий задушенный хрип и изо всех сил укусил себя за руку. Черт. Черт! Черт!!!.. Нет, не может этого быть! Кто угодно, но только не Вовка!!!
Вид у мертвого Вовки был спокойный, только очень уставший. На гимнастерке – ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Он был очень похож на себя молодого, даже седина и горькие морщины, собравшиеся на лбу и в уголках глаз, не помешали узнать в нем юного сияющего подпоручика, получившего в 1913-м свои первые погоны, кадетика, маршировавшего когда-то по улицам Полоцка…
Не соображая, что он делает, Павел расстегнул на убитом гимнастерку, попытался сделать искусственное дыхание. Перевернул тело на живот. Ранение в спину, значит, стрелял наверняка «Поспелов», значит, пуля отравлена.
