Жан Фрестье - Выдавать только по рецепту. Отей. Изабель
Аптекарь кончил писать:
— Зайди вечером за результатом.
Я отвернулся. Сейчас я уйду, пошагаю прямиком к страданию. Я сделал шаг к двери, затем остановился перед этажеркой. Мне потребовалось сделать над собой большое усилие, чтобы совладать со своим голосом.
— А у тебя случайно нет морфия?
Я выронил это слово, мне показалось, что оно прозвучало как-то ненормально. Это слово, такое скромное, такое интимное в его грустном звучании, — я швырнул его об стену. Теперь оно все отскакивало рикошетом. Мне бы хотелось остановить его, забрать обратно. Невозможно! Как сигнализация банковского сейфа, оно неизбежно будет звенеть до самого прибытия полиции. К тому же я задал нелепый вопрос, такой же нелепый, как если бы спросил у цветочницы, торгует ли она цветами.
Аптекарь улыбался.
— Морфий, — сказал он. — Конечно, у меня его хватает.
В его устах это слово обладало иным смыслом, нежели в моих, оно расставляло все по местам. Словно выключили сигнализацию. Я перестал бояться; подошел к конторке. Мой приятель взял одну из плоских коробок:
— Американская новинка: морфий в таблетках. В одной-единственной коробке две тысячи доз. Того, что лежит на этом столе, хватит, чтобы отравить целый город.
Он жиденько рассмеялся, хлопая красными веками альбиноса. Приподнял крышку, показал крошечные таблетки, прижатые друг к другу в тонких трубочках.
— Достаточно растворить одну из этих таблеток в небольшом количестве воды, чтобы получить раствор морфия.
Я удивился:
— Это удобно?
— Очень. Если хочешь испытать на твоих пациентах, я дам тебе несколько доз, но надо будет написать расписку.
Он отвернулся, скрылся под конторкой:
— Я тебе сейчас еще кое-что покажу.
Видеть меня он не мог. В одно мгновение моя рука рванулась вперед. Я взял одну коробку с конторки, сунул ее за пазуху кителя. Аптекарь снова появился с флаконом в руке.
— Это сухая плазма, — сказал он.
Я его больше не слушал. Я уцепился за конторку, чтобы не убежать. Две тысячи доз! Есть на что прожить триста дней, или убить сто человек. На год вперед!
* * *Год!.. Кажется, что конца этому не будет; особенно в первый день, когда запасы еще не тронуты. Ты выделяешь из своего сокровища две части: одну огромную, остающуюся про запас, и маленькую частичку, довесок, которую можно использовать тотчас же, без задней мысли, без угрозы будущему.
Истощение запасов начнется только завтра. Пока же ты наслаждаешься лучшим плодом, тринадцатым в дюжине, тем, который скользнул к тебе в карман, минуя чашу весов.
Я наслаждался своей отсрочкой. А для запасов я нашел надежный тайник. Я вынул отставшие плитки из пола. Каминными щипцами поскреб между перекрытиями; вырыл плоское углубление и засунул туда свои трубочки с наркотиками, затем заложил все это ватой.
Я работал с воодушевлением. Мне оставалось только радоваться. Подул сквознячок разочарования. Я подумал о Клэр. Ничто больше не препятствует нашему браку. У меня снова есть будущее. Как счастлива будет Клэр! Я был счастлив. Я стрелой долетел до книжного магазина. Клэр в черном фартуке расставляла книги по полкам.
— Тебе не следовало сюда приходить.
Не слушая ее, я потащил ее за порог. Сделал предложение с лету, на краю тротуара. Надо было дать дорогу прохожим, так что мы то поднимались, то спускались с единственной ступеньки перед витриной. Клэр слушала меня серьезно, на лоб ей свисала прядь волос, которую она не решалась откинуть, потому что руки ее были в пыли.
Я закончил.
— Ты для этого пришел?
— Разве это не важно?
— Важно. Но мы могли бы поговорить об этом вечером.
Я ждал радостных криков, смеха, даже слез, но явно не этой немного печальной и словно снисходительной, незнакомой мне улыбки.
— Спешить некуда, — говорила Клэр. — Мы видимся каждый день.
— А твоя семья, твой отец — он уже не грозится тебя запереть?
— Он этого не сделает. Я чувствую, что он устал.
— Так ты не хочешь выйти за меня замуж?
— Хочу. Но позднее; мы поговорим об этом позже.
— Так ты не хочешь?
— Странный ты. Дай мне помыть руки, снять фартук.
— Нет. Я хочу, чтобы ты ответила мне прямо сейчас.
Она рассмеялась:
— Ты отнимаешь у меня время. До вечера.
Она вернулась в магазин.
А я пропустил стаканчик в казино; потом спустился по аллеям сада, вдоль теннисных кортов. У меня не было никакого желания идти в санчасть; на улице было так хорошо, так тепло. Если бы я не накачался наркотиками, я был бы весь в поту. К счастью, морфий не дает потеть. С сухим телом и легкой, как воздух, душой я совершил очаровательную прогулку. Под конец я несколько помрачнел, но, вернувшись к себе в комнату, потопал по плиткам: все на месте, все идет хорошо, Клэр выйдет за меня замуж, у нее воспаление самолюбия, вот и все. И потом, две тысячи доз морфия — это много.
Это слишком много. Кража не останется незамеченной. Я это знал. Я не удивился, когда на третий день за мной в санчасть зашел дневальный. Меня не застали врасплох. Я два дня готовился к следствию.
В кабинете начальника военно-медицинской службы меня обыскали. В кармане кителя у меня была плитка шоколада и рогалик. Выложив свой завтрак на стол полковника, я почувствовал, что заработал одно очко. Мне велели снять китель; я снял еще и брюки, так что меня стали просить надеть их обратно. Игра была рискованная, но я выиграл. Таким образом я избежал осмотра своих бедер с татуировкой от многочисленных уколов. Впрочем, я подстраховался и на этот случай. Помимо завтрака и ключа от квартиры, у меня в карманах нашли две ампулы безобидного укрепляющего.
У меня забрали ключ на этот день.
— Сожалею, — сказал полковник, — о необходимости осмотра вашей квартиры. Но я предпочитаю не вмешивать в наши дела полицию. Это останется между нами.
Он будто бы нервничал. Обычно он смотрел на вас искоса, повернувшись к вам правой стороной лица. Впервые он повернулся ко мне другой стороной. Ужасный шрам от ожога уродовал его левую щеку, оттягивая вниз слепой глаз, белый, запавший в глазницу.
Вид этой раны заставил меня понизить тон. До сих пор я с яростью защищался; теперь мне вдруг захотелось признаться.
В приемной, куда меня проводили, я снова собрался с силами. Там собрались прочие подозреваемые: два санитара, медсестра, врач, которого я не знал, и аптекарь. Им будет совсем нетрудно доказать свою невиновность. У меня, понимавшего, что к чему, не было никаких сомнений относительно того, что изо всех задержанных единственным подозреваемым был я.
В самом деле, их по очереди приглашали в кабинет полковника, и они оттуда не возвращались. Я прождал до самого вечера. Наверное, они надеялись, что после шести часов ожидания я сникну из-за нехватки наркотика и пойду на признания. Это я тоже предусмотрел. Три дня я держал наготове крупную дозу. Я вколол ее себе в раздевалке санчасти, когда за мной пришли.
Я спокойно просидел в приемной, перелистывая журналы. Было уже темно, когда меня снова провели в кабинет. Я оказался наедине со своим судьей. Тишина в соседних комнатах, опустевших к этому часу, ясно указывала на то, что ни полковник, ни я не ужинали.
— Вам нечего мне сказать? Вы уверены?
Неяркий свет лампы с зеленым абажуром, стоявшей на столе, приглашал к покою откровений. Но ставни забыли закрыть. За высокими окнами открывалась теплая ночь. Я чувствовал близкую свободу. Я не сдавался.
Полковник вернул мне ключ:
— Можете идти. Никаких доказательств не найдено. Но мое мнение от этого не изменилось. Вор — вы.
Я не ответил, поднялся, словно с сожалением. Полковник задержал меня на пороге:
— Я хотел не погубить вас, а помочь. Один вы с этим не справитесь.
Он снял свою фуражку с вешалки, вышел вслед за мной. Но я шел быстрее его. Я был свободен.
Клэр ждала меня в моей комнате.
— Как ты поздно!
Я взял ее за руку, увлек к тому самому месту, где спрятал под плитками наркотики:
— Я хочу поцеловать тебя здесь.
— Что это с тобой?
— Ничего. Я хочу поцеловать тебя здесь, потому что «там, где мое сокровище, пребудет и мое сердце», гласит Евангелие.
Я смеялся. Клэр смотрела на меня удивленно.
— Пошли, — сказал я ей. — Сегодня вечером будем ужинать в городе.
До сих пор мой недуг держал меня за горло, он принуждал меня хитрить, подличать. Теперь я мог идти посередине улицы. Я был свободен. Еще немного, и я бы загордился.
Пусть другие выписывают подложные рецепты, совершают мелкие смехотворные кражи, врут о мнимой срочности, пускаются на тысячу и одну уловку морфиниста.
Я человек, «у которого было», — было чем колоться, разумеется.
Несколько дней я притворялся, будто верю, что травлю себя из снобизма, от праздности, что принимать наркотики — это хороший тон, если только соблюдать манеры. Я манерничал, напускал на себя тон выскочки. Иногда я кололся, брюзжа: «Ну вот! Опять укол! Как надоело».
