Илья Зданевич - Собрание сочинений в пяти томах. 2. Восхищение
Ни полиция, ни вероломство, ни пули не разубедили его. А вот заиграла музыка и Лаврентий узнал, что он слабый, ничтожный, заблудившийся, что незачем было начинать канитель, деньги ни к чему, так как теряет, в погоне за ними, главное, чего вновь обрести не сможет
Зачем он послушался Галактиона, последовал за Василиском, вынес дела за пределы гор, сошел в мир незнакомый, трудностей которого не учитывал? Поднял против себя силы, степень которых неопределима? И ради бессмысленных предприятий покинул Ивлиту, которая, может быть, в смертельной опасности, быть может забыла его, быть может...
Расколотить бы трубы, зажать глотки художникам. Непозволителен срам... Что это? Почему это они играют
Человек, вернувшись с разведки, подтвердил, о чем Лаврентий не смел думать, но что чуял. Конный отряд уезжает сегодня в горы, с карательными целями, в деревню, где, несколько дней назад, завлекли в засаду и перебили стражников. Говорят, это дело того Лаврентия, который утром ограбил казначейство. Солдаты довольны, любовь предвкушая горных красавиц...
Горных красавиц? А он то? А партия? Лаврентий вскочил, перегнулся через стол, всматриваясь в соучастников. Партия, допустит ли? Среди угрюмых бородачей, мудрецов, знающих цену вещам и одержимых целью, оправдывающей средства, он был зрелищем таким нечаянным, что, если бы кто либо из них поднял глаза, то увидел над сияющей головой горца тройственный вензель веры, надежды и любви. Но взоры товарищей упирались в землю. Ответа не последовало. Отказываете в помощи?... Выдаете насильникам? И, вдруг, Лаврентием овладели хохот и краснобайство
Восхитительно. Все идет нельзя лучше. Какое счастье, что партия, в распоряжении которой он остается, готовый к услугам, не отвечает ему тем же. Ибо когда родной деревне грозит город, Лаврентий, и никто другой, должен и сумеет отстоять ее
“Товарищи, я не могу скрыть от вас, что место сие пустует по моей вине, ибо товарища Василиска убил я. Втечение месяца Василиск предательски посылал меня Лаврентия ежедневно на жизнь и потом потребовал взятку, так как я будто ему был жизнью обязан. Но наигравшись, он послал меня Мартиньяна на смерть. И вот я решил убить и его, чтобы доказать, что горец свободен и существуют законы помимо хозяйственных и силы, кроме партии
“Теперь, когда шинели поплатятся головой за дерзость, вспыхнет восстание и ни один наш выстрел не пропадет даром, никто не посмеет сказать, что нами руководили и что победой над плоскостью мы обязаны кому бы то ни было. Карательный отряд? Любовь горных красавиц? Всякого из солдат обвенчаем, выдадим за него целку, сестру нашу смерть... Прощайте”
Все вытянулись. Лаврентий, обойдя стол, поцеловал каждого из партийцев в плечо, и с пальцем на курке спрятанного за пазухой пистолета, пятясь достиг калитки. Его движениям подражали зобатые. Пропустив их, он стремительно повернулся и выскочил на дорогу
Но его осторожность была неуместной. Никто из партийцев стрелять и не собирался. Отрезвев, они смотрели друг на друга не без недоумения, и когда Лаврентий исчез, один из присутствующих, пожав плечами, сказал: “Чудак, всетаки, был Василиск. Какого беса было нанимать этого хвастуна? Что его мол не знает полиция, и что бросить он сумеет отлично? Глупости, обошлись бы и без такой роскоши. А вот за причуду поплатился, да и сколько денег пришлось уделить, столь необходимых партии”
И никто более не садился. Расплатившись с удивленным хозяином, гости покинули сад, и заложив руки в карманы, отправились в город, чтобы самим сесть в спасительную при их нынешнем положении тюрьму
А Лаврентий с зобатыми, в толпе зевак и мальчишек, шел за отрядом к вокзалу, под издевательство все того же марша. От недавней самонадеянности горца ничего не осталось. Его речь была чем? рассуждал Лаврентий: клеветой на самого себя, или действительно он, убив брата Мокия по глупости. Луку защищаясь, Галактиона из мести, Василиска за кровожадность, убивал, чтобы убивать, доказывая, что свобода де существует? Но значит, это не недоразумение, и заподозрившие в убийце брата Мокия безмерно злую волю были правы, и Лаврентий, в самом деле, злой человек. А между тем, Лаврентий знал, что не был злодеем, и уверен что, если бы рай существовал, в раю нашлось и ему место. Что же он тогда? Игрушка стихий? И это, не то самооправдание, не то мироведение, или страховка на всякий случай, появлявшаяся не впервые и делавшаяся неизменным спутником, смущало. И лестью вспоминались ему слова, что он де умеет убивать, сказанные Василиском. Речь перед товарищами, самохвальство и только...
Вокзал представлял картину совершенно необычайную. Площадь перед ним была запружена пешеходами и экипажами, ожидавшими появления карательного отряда. Экипажи утопали в цветах, а пешеходы, преимущественно женщины, держали охапки, букеты и венки. Но видимо океана цветов было недостаточно, так как вдоль прилегающих улиц стояли возы, с которых торговки выкрикивали цены на розы, тюльпаны, гвоздики, все красное. В колясках блистали красотой сливки городского общества, покинувшие для праздника большой бульвар. Но никогда там их лица, как бы ни глазели ротозеи или потребители, не рдели так, как сейчас, не пылали возбуждением, неистовством, охватившим их существа. Если бы они увидели отряд за работой, то может вели себя иначе. Но мысль о будущих расстрелах, о крови, которая прольется, их восхищала всех, веселила, заставляла одних льнуть к другим, дышать полной грудью, находить жизнь великолепной и себя такими же
Появление отряда вызвало бурю приветствий. Кто сидел вскочил, кто стоял поднялся на цыпочки и ура в честь будущих победителей не замолкало. Начался бой цветов. Бросали из окон прилегающих домов, с крыш, забравшиеся на деревья сорванцы с веток, так что солдаты, ведя коней под уздцы и слабо отбиваясь свободной рукой, шли по колено в розах. Оркестр снова заиграл марш крови и крики ура сменились такими же единодушными и в такт: “патронов не жалейте!” Женщины ловили руки солдат и целовали, а те, что были подальше, вопили: “не жалейте”, и посылали поцелуи обеими руками. Когда же отряд вошел в вокзал, вся площадь готова была следовать. Были высажены двери, поломаны загородки, и всетаки мало кому посчастливилось пробраться на платформу. Там воинский поезд стоял, убранный цветами с крыши вагонов и до колес
Но если солдаты были предметом обожания обывателей и обывательниц, то всетаки начальнику выпадали главные почести. Статный, с объемистой задницей, размеры которой увеличивал покрой брюк, с накладной грудью и хлыстиком в руках, капитан Аркадий милостиво улыбался бесившимся дамам, не отрывая одетой в замшу руки от козырька. Солдат забросали цветами, ему пришлось принимать и подношения. И стоя на ступеньке отведенного ему вагона, капитан, не уставая, наклонялся, чтобы взять из нежнейших рук какой либо фетиш или драгоценность, и передавал их денщикам, хлопотливо сортировавшим внутри вагона господские приобретения. Тут были кольца, которые поспешно снимались с пальцев, брошки, только что отколотые от груди, часы, распятья и прочее. Но больше всего было изделий из женских волос. Накануне сколько горожанок не спали ночь, чтобы отрезав прядь, сплести из нее цепочку или браслет или нательный крест. Некоторые ухитрились, даже, смастерить из волос букетики или буквы, спрятанные под стекло и в рамах. Но были и такие, которые просто приносили отрезанные косы, перевязанные ленточкой. Была красавица, пожертвовавшая волосами, чтобы сплести из них веревку, на которой она заклинала повесить главного бунтовщика. Пришлось прибегнуть к самым строгим мерам, и установив какую нибудь очередь, уменьшить давку. За часом проходил другой, а хвост поклонниц, жаждавших облобызать капитанскую ручку, еще не кончался
Даже Аркадий начал нервничать и уставать от беспредельного этого бесстыдства. Он давно дал приказ к отходу, если бы не ждал кого то. Наконец появился некий юноша, жеманный, сильно напудренный и напомаженный, сопровождаемый ревнивыми взглядами. “Аркадий, кричал он уже издали, да благословит тебя господь, да поможет совершить ратный твой подвиг”... А обняв капитана, юноша шептал: “милый, я люблю тебя сегодня сильней, чем когда бы то ни было. Чтобы жить, необходимо убивать. Видишь, наши чувства нынче более свежи, чем в первый день. Герой мой, мой бог”
Лаврентий, неотступно следуя за солдатами и пробившись к поезду, следил за происходившим, околдованный и посрамленный. Он вспоминал о своем господстве в деревнях, о приемах в сельских управлениях и думал, сколь это ничтожно в сравнении с триумфом Аркадия. Что собой представлял офицер? Обыкновенного нечистоплотного хама, каковы и все остальные. И такого же женоподобного труса, какими им быть полагается. А вот достаточно было Аркадию поручить дело, легкое и постыдное, как его превознесли до небес. И порешив, что капитану не избегнуть пули, Лаврентий с грустью упрекнул себя, что руководим завистью
