Леонид Сергеев - Самая счастливая, или Дом на небе
— Я больше не могу находиться в этой квартире, — сказала Панка Ольге после всего случившегося и через несколько дней уехала на Дальний Восток на комсомольскую стройку.
Позднее, там же на стройке, как и предрекала Ольга, Панка нашла свое счастье — вышла замуж и родила дочь.
Ольгиной семьи репрессии не коснулись, только отца вызвали на Лубянку за письмо родственникам в Белоруссию, где он написал, что «стало плохо с продуктами». Его продержали на Лубянке два месяца. Вернувшись, он собрал родню на кухне, выбросил иконы и отрекся от Бога.
— Что ж происходит? — шептал ночью Анатолий Ольге. — И отца Ванюшки посадили… Здесь что-то не то. Вначале взрывали храмы, теперь сажают людей… Что-то не то… Можно строить новый мир, но зачем разрушать старый? Как можно уничтожать вековые ценности, культуру?! Какие-то жуткие перегибы… Ты, Олечка, смотри, будь осторожна. Ни с кем ни о чем не говори.
2.Летом сорокового года в Подмосковье на станции Правда закончилось строительство заводских домов, в которые вселили живущих в подвалах и тесных коммуналках. В число новоселов попали и Анатолий с Ольгой. Поселок располагался на опушке леса и представлял собой двустенные засыпные дома с голландским отоплением; в каждом доме две комнаты на две семьи и общая кухня. К поселку от станции вела шлаковая дорога.
Ольга с радостью согласилась переехать, подумав, что жизнь за городом будет несравненно легче — ей не придется тратить время на прогулки с детьми, они смогут гулять на участке, а она тем временем займется немецким… На семейном совете решили, что следом за Ольгой в вечерний институт поступит и Анатолий. Они строили серьезные планы и намечали их осуществлять последовательно и терпеливо. Жизнь представлялась им некой лестницей, ведущей в светлый гармоничный мир, где их ждала интересная работа, семейное благополучие, увлекательные путешествия и многое другое. И они собирались взойти на эту лестницу, но ради детей были готовы задержаться на одной из ступеней.
Анатолий был на заводе, когда Ольга с детьми приехала на станцию. Открыв дверь дома, она обнаружила, что им на четверых выделили пятнадцатиметровую комнату, а смежная двадцатиметровая предназначалась бездетному конструктору Толчинскому с женой.
— Возмутительная несправедливость, — проговорила Ольга и, не дожидаясь приезда соседей, заняла большую комнату.
Став матерью она решительно отстаивала интересы семьи и порой ее решительность выглядела как своеволие.
Вечером Толчинский устроил Анатолию скандал — не стесняясь в выражениях, отчитывал своего сослуживца за «безответственность», за то, что «распустил жену», не может ее «приструнить за безрассудные выходки». Анатолий стоял, вытянув руки, как школьник, краснел, поправлял очки на переносице.
— …Конечно, конечно. Не сердитесь, моя жена погорячилась. Простите ее. Я завтра же переставлю вещи обратно.
— Ой, Олечка, что ты натворила, — вздыхал Анатолий в комнате, нервно закуривая папиросу. — Мало быть правым, надо еще уметь доказать свою правоту. В тебе энергии как у динамо-машины, но, пожалуйста, всегда советуйся со мной.
— Ты должен постоять за себя, — настаивала Ольга. — Ты же мужчина, глава семьи! Когда речь идет о благополучии семьи, нужно отбросить всякую мягкость, интеллигентность. Ты прекрасно знаешь, у нас это не ценится. Тихим интеллигентам садятся на голову. Надо уметь сражаться за своих родных, а ты сразу сдался, и просишь простить меня. Вот еще! Я и не подумаю просить прошения. Будь у этого Толчинского хоть капля совести, он сам предложил бы нам большую комнату. Я на его месте именно так и поступила бы.
На следующий день на «эмке» прикатил председатель месткома, его эскортировали члены жилищной комиссии. Осмотрели дома, комнаты, прочитали жалобу Толчинского.
— Кто вам разрешил занять комнату, предназначенную другим? — спросил председатель месткома Ольгу.
— Разве это справедливо? Они вдвоем, а у нас дети! — с жесткой прямотой безбоязненно заявила Ольга (всегдашняя ее лучезарность мгновенно улетучилась, взгляд стал строгим, непримиримым; словно тигрица, защищающая своих котят, в эту минуту она была готова противостоять любому противнику). — Если мой муж вам нужен как инженер, обеспечьте его семью достойным жильем.
Члены комиссии не ожидали такого напора и сконфуженно заулыбались, а председатель засмеялся:
— Резонно! Ваш муж как инженер нам нужен. Даже очень… Придется уговорить товарища Толчинского сделать широкий жест — поступиться несколькими метрами в пользу соседей. Ведь добрые отношения важнее всяких метров-сантиметров, не так ли?!
Переговоры с Толчинским закончились успешно, и Ольге даже стало стыдно за свою вспыльчивость и резкие слова, которые она наговорила Анатолию накануне; она вспомнила просьбы его друзей и сразу оправдала его мягкотелость.
Когда комиссия уехала из поселка, Анатолий сказал жене:
— Ну, Олечка, я поражен. И как ты не испугалась целой комиссии, как сумела их убедить?!
— А что здесь убеждать?! Каждому нормальному человеку понятно, что большая комната должна быть нашей, у нас ведь дети! И как этой комиссии не стыдно, так несправедливо распределять жилье?! Им надо бы извиниться перед нами, а они пошли уговаривать соседа. Просто смешно!
Убежденная в своей правоте, Ольга, ради детей, была способна и на более смелые действия. Позднее она призналась Анатолию, что, если бы им не дали большую комнату, она поехала бы в дирекцию завода, дошла бы до областных властей, но добилась бы своего. В тот день Анатолий понял — в его молодой жене прекрасно уживаются приветливость и стойкость, женственность и дух воина; понял, что именно она будет лидером в их семье; ему, не очень-то уверенному в себе, не умеющему чего-то добиваться и вообще непритязательному в быту, такая «спутница жизни» была совершенно необходима.
— Как здесь чудесно! — воскликнула Ольга, когда они с Анатолием расставили мебель. — Комната просторная, хоть катайся на велосипеде, из окна видны колокольчики, — раскинув руки, она протанцевала от двери к окну и устало плюхнулась на диван. — А для детей здесь будет просто рай.
Ольга посадила в палисаднике ромашки и дельфиниум, сшила на окна занавески, на пол из разноцветных бечевок связала коврик.
— Ты, Олечка, одаренная рукодельница, — сказал Анатолий, разглядывая новые «украшательства» в комнате. — Надо же, из пустяковин сотворила чудо!
— Теперь у нас есть все, о чем я мечтала, — Ольга обняла мужа и крепко поцеловала в щеку.
С женой Толчинского, тихой, неприметной женщиной, подружились сразу. Бездетная, она искреннее завидовала Ольгиному материнству, постоянно играла с ее детьми и угощала их сладостями, а Ольге ежедневно, как присказку, повторяла:
— Ты, Оля, такая счастливая.
— Счастливая, правда, — смеялась Ольга. — Даже неловко быть такой счастливой, ведь вокруг много замечательных женщин, у которых не очень удачно складывается судьба. Хотя… Все-таки каждый сам делает свою судьбу. Вот моя старшая сестра. Прекрасная женщина, но слишком быстро отчаялась и вышла замуж не по любви, а теперь жалуется на судьбу.
Жена Толчинского была намного старше мужа и отчаянно боролась со своим возрастом — покупала флаконы и кремы, изучала книгу «Как сохранить свежесть и стройность»; боясь потерять молодого супруга, всячески ублажала его, пыталась задобрить подарками, готовила изысканные блюда, а он развалится в кресле и тянет ленивым голосом: «Подай газету, милая». Или: «Что-то коленки трещат. Сделай массаж, милая».
За глаза в адрес жены он отпускал пошлые остроты, называл ее «моя старушенция», а ее любовь «любовью увядающей женщины». Он был недалеким, самовлюбленным мужчиной: слишком много крутился перед зеркалом и каждое утро в трусах, с полотенцем на голове совершал «променаж» — насвистывая мотивчики, размашисто бегал вокруг поселка, бахвалясь мускулатурой, «занимался саморекламой», по выражению его жены. Завидев детей Анатолия и Ольги, свирепо вздыхал и предсказывал суровое наказание:
— Ты, шкет, будешь лазить на забор, перестанешь расти. А ты, пигалица, будешь громко говорить, станешь немой.
Единственным его увлечением был немецкий язык, на этой почве они с Ольгой вскоре и помирились.
В бараке у леса жили холостяки и незамужние женщины, среди которых выделялась Груша, великанша с грубыми чертами лица, но с чувствительной ранимой душой. Она мечтала о «настоящем мужчине», который «однажды возьмет за руку и поведет за собой», ей хотелось встретить мужчину сильнее себя, которому она с радостью подчинилась бы, хотелось заботиться о ком-то, кому-то принадлежать; хотелось видеть в муже Бога и относиться к нему с рабской покорностью, но ее окружали «одни хлюпики, а не мужики».
