Андрей Остальский - КонтрЭволюция
Фофанов покосился на оставленные забинтованным листы, пробормотал:
— Да нет, куда там… я и круга-то ровного начертить не способен… Не то что такое…
— Ой, а кто же тогда так рисует? В семье вашей кто-то?
«Вот ведь любопытная какая», — раздраженно подумал Фофанов. Хотел промолчать, но потом почему-то сказал правду:
— Нет. От этого осталось… в бинтах который.
Медсестра почему-то всплеснула руками.
— Надо же! А кто это вообще-то был, Григорий Ильич?
«Хотел бы я знать», — подумал Фофанов, а вслух пробормотал:
— Так, один. На Гэса Холла похож.
Медсестра взглянула испуганно, видно, не поняла… Но опять задержалась у изголовья.
— Непонятно, что и нарисовано — странное что-то… Но глаз не оторвешь, завораживает.
Она стояла и смотрела на рисунки как зачарованная.
Фофанову это, в конце концов, стало надоедать. Фамильярность какая-то, в самом деле. Неужели и до прислуги слухи уже дошли, что он не любимец богов больше? Фофанов уже даже собрался сказать Олечке что-нибудь резкое, неприятное, напомнить ей, что пока он для нее по-прежнему небожитель. Но тут случилось вот что: в туалете раздался явственный звук спускаемой воды. Олечка вздрогнула.
— Ох, да вы шутник, Григорий Ильич!
И испуганно бросилась вон из палаты.
2
Сбежать с дачи Гречихина оказалось даже легче, чем Софрончук предполагал. Идиоты поместили его в подвал, и даже оконный шпингалет толком не проверили, Софрончук справился с ним в два счета. А дальше, как он и предвидел, все было еще проще: объект был хорошо защищен от проникновения снаружи, но никто не задумался над необходимостью затруднять движение в обратном направлении. Не впускать — об этом позаботились, не выпускать — в голову такое никому не приходило. Накинув пиджак на колючую проволоку, Софрончук легко подтянулся («в неплохой я все-таки форме для своих сорока семи!») и в секунду перемахнул через забор. Сигнализация внутри немедленно загудела, наверняка и камеры засекли его удаляющимся от периметра, но никакого механизма — «догнать и вернуть» не существовало. Не лагерь ведь, поди, не зона, не тюрьма. «Тюрьма в данном случае не внутри, а как бы снаружи», — пришла в голову странная мысль. Вызвали, конечно, подмогу, но пока она подъехала, Софрончук уже успел, не торопясь, пройти через лес, выйти на шоссе и поймать попутку.
Конечно, заговорщики запросто могли бы ввести план «Перехват», и тогда его остановили бы и арестовали на первом же посту ГАИ. Но в том-то и дело, что придавать делу официальный ход они никак не хотели. Приказ об аресте полковника «девятки» — это о-о, какой скандал! А к скандалам компания была пока явно не готова.
И все же Софрончук сам себе удивился. «Что же это я творю, чего это я так рискую», — думал Софрончук. Но почему-то испугать самого себя не получилось: чувствовал он себя уверенно. На душе было легко и весело — он забыл, когда в последний раз испытывал такое.
На Кутузовском он вошел в ближайшее попавшееся на пути отделение милиции. Попросил дать ему машину. Обычное удостоверение полковника КГБ на ментов не подействовало бы, только разозлило бы их. Они уже собрались вволю поиздеваться над незадачливым гэбэшником, но Софрончуку некогда было развлекаться, он все еще надеялся вернуться домой до утра. Он прервал милицейское веселье. Сказал: «Вы, ребята, не врубаетесь? Я не с Лубянки. Я из «девятки», слыхали, что это такое? Мне не на площадь Дзержинского надо, мне в Кремль, в Боровицкие ворота».
Дежурный побледнел, засуетился, в два счета нашел машину с сиреной, и через пятнадцать минут Софрончук уже входил в самые знаменитые ворота страны.
Дежурил старый знакомый — майор Лобанов.
— Ну что, Миша, — сказал Софрончук. — Небось никаких происшествий за ночь, скука смертная? Ну, так вот он я, твое приключение!
Но Лобанов не принял фамильярного тона. Сказал официально:
— Я вас слушаю, товарищ полковник.
«Что это он так? — насторожился Софрончук. — Вроде раньше таким формалистом не был. Предупрежден, инструкцию насчет меня имеет? Ну, ничего, это нормально, не испугаете».
— Найди Ульянова, — сказал Софрончук, глядя пристально в глаза Лобанову. Выдаст себя или нет? Но ничто не дрогнуло в глазах майора. Профессионал!
— Товарищ Ульянов будет утром, — терпеливо сказал Лобанов.
— А может, проверишь на всякий случай, а? Вдруг он удивительным образом не спит, да и где-нибудь неподалеку трудится посреди ночи? Ты доложи, мне кажется, он рад будет меня видеть.
— Товарищ полковник… — назидательным тоном начал было Лобанов, но Софрончук грубо оборвал его. Заорал:
— А ну, майор, ты кем себя тут вообразил? Звони Ульянову, я кому сказал!
Глаза Лобанова сузились.
— Что вы себе позволяете, полковник?
Дежурный собирался что-то такое сделать непоправимое, может быть, даже пистолет вынуть. И тревогу поднять. Охрану вызвать, чтобы Софрончука арестовать. Дать делу официальный ход. Но тут дверь в приемную открылась, и в нее просунулась плешивая голова Ульянова.
— Ну что ты, Софрончук, буянишь тут в четыре утра? — проворчал он.
— Да вот, клевещут тут на вас некоторые, товарищ генерал. Утверждают, что нет вас в такое горячее время на работе. А вы — вот вы где. В своем рабочем кабинете. При исполнении.
— Хватит болтать! — оборвал его Ульянов. — Идем ко мне.
И вот снова Софрончук в том же кабинете, в котором побывал меньше суток назад. Тот же массивный стол со множеством телефонов, тот же стул для посетителей. На котором он сидел совсем недавно. И тот же Ульянов напротив. Или не тот же, другой чуть-чуть? Уж он-то, Софрончук, точно изменился за эти сутки. Может, поэтому все вокруг как-то потускнело, помельчало, лишилось величественности. Включая и самого обитателя кабинета.
— Слушаю вас, товарищ полковник, — миролюбиво сказал Ульянов.
— Ну уж нет, это я вас слушаю, товарищ генерал, — тоже вполне спокойно отвечал Софрончук.
— Не понял…
— Нет, это я не понял… Объясните мне, пожалуйста, что со мной сегодня ночью происходило и чего от меня эти руководящие товарищи хотели.
— О чем вы, Софрончук? Перебрали вчера, что ли? Я не понимаю, о чем вы говорите!
— Все вы прекрасно понимаете! Я профессионал, офицер, так же, как и вы, надеюсь… И ни в каких играх участвовать не обязан. За исключением случая, когда…
Софрончук выдержал паузу. Но и Ульянов был не лыком шит и вовсе не собирался поддаваться на такие примитивные приемчики. Даже рожу скорчил презрительную: дескать, оставь такую ерунду для лохов. А я тебе подыгрывать не стану, не бери на пушку. Неинтересно мне ничего знать про твои дела да случаи.
— Ну ладно, — вздохнул Софрончук. — Раз вы мне помочь не можете, я сам все выговорю вслух!
Ульянов сделал протестующий жест: не надо, не надо! Остановись, одумайся. Но Софрончука уже несло.
— В такие игры, в которые меня сегодня ночью втравить хотели, я буду играть в одном-единственном случае — если получу на то прямое и недвусмысленное указание моего главного начальника. А вы знаете, как зовут моего начальника?
— Коменданта Кремля? Адмирала Смотряева? Анатолия Павловича?
— Да нет, Анатолий Павлович — это так…
— Вы как-то неуважительно…
— Да вы прекрасно понимаете, о чем я!
Теперь двое сильных мачо-самцов сидели друг напротив друга напряженно, ощетинившись, нахохлившись и смотрели почти с ненавистью.
Наконец Софрончук отвел глаза. Сказал спокойно, тихо, достойно. Так ему казалось, по крайней мере.
— А впрочем, это идея. Спасибо за подсказку. Если главный начальник ничем помочь не может, может, непосредственное начальство справится. Действительно, что это со мной? Нехорошо через голову нашего Анатолия Павловича-то. Виноват, исправлюсь!
Адмирал Смотряев до своего последнего неожиданного назначения работал заместителем командующего Балтийским флотом по хозяйственной части. Доктор экономических наук, между прочим, и, кажется, не дурак. Но как высокопоставленный деятель госбезопасности — пустое место. Вся его сила была лишь в том, что он был другом детства Генерального. Сила, правда, неслабая, позволявшая ему держаться независимо от Ульянова. Да он и формально не подчинялся начальству «девятки». Комендант невозмутимо улыбался и старался ни во что не вмешиваться. Но четко соблюдал все инструкции по охране зданий ЦК и Кремля. Пропускной режим усовершенствовал, навел вообще порядок, надо признать. От остальных же «девяточных» дел старался держаться как можно дальше. Дурачка из себя изображал.
— Разберется наш Анатолий Павлович, сомнений нет! — продолжал Софрончук. — Ох, разберется! И все мне объяснит, растолкует, что это за чудеса у нас нынче творятся! Пойду-ка я в фельдъегерскую, напишу рапорт на его имя. Все изложу подробненько. Там прямо напишу, в спецконверт заклею и отправлю. Во избежание. А то мало ли что со мной по дороге домой может случиться. Нынче несчастные случаи в городе участились, аварии всякие да наезды. Травматизм так вырос, просто черт знает что такое…
