Роман Сенчин - Любовь, или Не такие, как все (сборник)
Министерский чин непонимающе обернулся к Маховикову:
– Иваныч? Ты почему мне ничего не сказал? В Москве люди ждут, надеются! Большие люди! Скажи, что у тебя хотя бы немного в загашнике осталось!
По лицу Ивана Ивановича можно было понять, что в загашнике у него ничего нет.
– Твою же маму… – протянул чин. – Я фигею с тебя, Маховиков. У тебя же простая задача была – отбирать снимки и отправлять мне, неужели так трудно проконтролировать?! Не переводи это! – рявкнул чин переводчице. – Короче, Иваныч, сроку тебе до завтра. Или ты…
– Виктор Григорьевич, разрешите обратиться, – сказал вдруг Спиридонов.
– Что такое?
– В сторонку можно?
Недовольный Виктор Григорьевич отошел со Степаном к окну.
– Говори.
– Я по долгу службы изъял все фотографии Миленького до пожара.
– Что?! – Министерский чин ошалело посмотрел на лейтенанта.
– Они у меня в номере сейчас, полный чемодан. Если они вам так нужны, готов передать вам лично.
– Изъятие документально оформил?
– Никак нет. Да как оформить – свалка же, говнище кругом.
– Ровно через час доставишь ко мне. Только смотри, без этих ваших чекистских подъебок, я отбоярюсь в любом случае, а тебе за отсутствие ордера на изъятие голову открутят. Все понял?
– Разрешите просьбу?
Пока они разговаривали, Маховиков с Тамарой Александровной, Таськой, переводчицей и американцем обсуждали картины.
– По-моему, это мазня, – сказал Маховиков, отводя глаза от сверлящего взгляда супруги.
– Нет, что вы, – возражал Хайтакер, хотя, судя по его лицу, он был полностью согласен с Иваном Ивановичем.
Таська посмотрела на американца, и ей стало противно. Он ведь ничего в искусстве не понимает, Ван Гога от Гогена не отличит. Да и Виктор Григорьевич этот из министерства… Сразу стало ясно, как фотки Миленького за границу попадали. Им нужно не искусство, а имитация. Тяп-ляп, торгаши, а не ценители. Придумали историю про мертвого художника, который снимал обнаженку до войны. Продавали не искусство, а пустой фантик.
– Думаю, лучше будет, если за границей покажут керамику по эскизам Миленького, – сказала вдруг Тамара Александровна. – Это красиво, практично и всем понятно.
Иван Иванович оживился:
– Совершенно верно, Тамара Александровна! Мы с вами сейчас на наш керамический завод поедем, там такое! И все по эскизам Миленького! Правда, вся страна из его чашек пьет, из его тарелок ест!..
Маховиков все больше увлекался этой идеей, атташе рад был перейти на более нейтральную тему, к ним подошли чин со Спиридоновым, разговор оживился, все засобирались, Тамара Александровна сказала, что поедет со всеми на завод, иначе они чего-нибудь напутают.
Только Спиридонов вдруг вернулся и молча сунул Таське в руку фотокарточку.
А потом она осталась одна, если не считать официантов, сноровисто разбиравших то, что не было съедено.
17Когда Таська вернулась, то застала музейщицу с лопатой. Виктория Робертовна облачилась на манер Таськи – из одежды на ней была только блузка на голое тело и трусы.
– Как все прошло? – спросила Виктория Робертовна, утирая со лба пот. На ладошках ее багровели огромные мозоли.
– Как по маслу, – ответила Таська, прислонив папку к стене домика. Рядом она поставила авоську. – Никому его мазня не нужна, всем только баб голых подавай. Так что все останется у тебя в музее. А как утопленник?
– Сказали, что говно не тонет, – ответила Виктория Робертовна. – Оставили одеяло, чтобы закутать, и велели приглядывать первое время, чтобы рецидива не было.
– Пошли глянем.
Они вошли в домик. Миленький лежал с открытыми глазами там же, в углу, только закутанный в одеяло, как мумия. Увидев Таську с Викторией Робертовной, он застонал и отвернулся.
Таська вытащила из папки несколько листов гофрокартона.
– С банкета унесла.
– Лучше бы пожрать чего-нибудь притащила, – буркнул Миленький, краем глаза взглянув на Таську.
– А что, водные процедуры аппетит возбуждают?
– Все равно я рисовать не буду, вали отсюда, – слабым голосом сказал утопленник и снова отвернулся.
– Да кому ты сдался?! Даже американцы от тебя нос воротят.
Виктория Робертовна осуждающе посмотрела на Таську и повертела пальцем у виска. Тогда Таська принесла с улицы авоську. Там, завернутые в бумагу, лежали бутерброды с икрой, огромная миска с заливным, колбасная нарезка и сыр.
– Получите от щедрот. Тамара Александровна тайком собрала.
Воду вскипятили на костре, заварили пахнущий вениками грузинский чай, сахар у милиционера хранился в тумбочке, там же были стаканы, алюминиевые ложки и тупой нож. Запах еды быстро вернул Миленького к жизни. Он, конечно, не веселился и не балагурил, но жрал за троих, так что, видимо, в ближайшее время помирать не собирался.
– Я сначала Хомяка попросила денег прислать. Думала – куплю этому обмороку холст, подрамники, краски масляные, кисти, чтобы красил, как все нормальные люди. А потом решила – ну его, если он с акварелью не справляется, то ему и масло не поможет. Денег жалко.
– А меня? – обиженно спросил Миленький.
– Да что тебе сделается?
Миленький надулся. Засунул в рот бутерброд целиком и принялся усердно жевать.
– И я вот о чем подумала, – продолжила Таська. – Ну разучился он рисовать, подумаешь, велика потеря. Что, художников мало, что ли?
Виктория Робертовна внимательно наблюдала за лицом Миленького. На глазах у него снова выступили слезы, и непонятно было – то ли это от обидных слов Таськи, то ли он никак не может проглотить бутерброд. На всякий случай она протянула ему стакан с чаем, и Миленький, не поблагодарив, всосал в себя сладкий кипяток, даже не поморщившись.
– Не хочешь рисовать – не рисуй. Но ты же еще в состоянии фотографировать?
Миленький удивленно поднял голову.
– Ну фотографируешь ты всякое говно, и ничего у тебя почти не получается, но ведь это не важно, в конце концов. Если никто не нарисует зарю, или метеоритный дождь ночью, или морской прибой – от этого же они не становятся некрасивыми. Красота – она больше, чем все художники, правильно? Если тебе достаточно только смотреть, а что получится – не важно, то вот… – с этими словами Таська снова полезла в авоську.
– Вот тебе клей, вот тебе ножницы, кисточки, изолента, нитки, пластилин, пленки несколько кассет, упаковка фотобумаги. А, чуть не забыла – вот тебе несколько луп, в хозяйственном купила. Дальше уже сам, как умеешь.
Таська сложила свои покупки в ногах у Миленького, будто сделала подношение идолу.
– А Спиридонов? – спросил Миленький, не отрывая глаз от дара.
– Мне кажется, он получил то, чего хотел.
Тем же вечером Леонтьев по просьбе Тамары Александровны увез Таську в Волхов. Больше ее в Дануеве не видели. Возможно, она действительно сбежала в Америку.
ЭпилогКороткая заметка от десятого июня две тысячи двенадцатого года в газете «Дануевские вести»:
«Кадр дня: бездомный фотограф С. Миленький убегает из магазина нижнего белья «Бюстье», где тайком снимал раздетых клиенток».
На размытом фото – бегущий от полураздетых женщин бомж. Крупным планом выражение абсолютного счастья на его лице.
Юрий Буйда
Повесть о крылатой Либерии
Либерия появилась на свет в тот день, когда в Чудове установили памятник Робеспьеру, Дантону и Сен-Жюсту – гипсовую глыбу с тремя головами и пятью огромными босыми ногами с чудовищными пальцами. Этот памятник да красный флаг на здании напротив церкви – вот, пожалуй, и все зримые приметы, которые советская власть принесла в городок. Ну еще улица Иерусалимская была переименована в Красноиерусалимскую, хотя этого никто не заметил, поскольку в Чудове ее все равно и до, и после революции называли Жидовской.
Девочка родилась с крыльями, настоящими птичьими крыльями.
Доктор Жерех осмотрел новорожденную и установил, что внутренние ее органы, строение мочеполовой системы и другие признаки позволяют считать девочку не животным, но существом человеческой природы.
Священник же, отец Василий Охотников, долго колебался, прежде чем крестить девочку, потому что боялся привести в стадо Христово бессловесную скотину.
В церковь мать принесла девочку тайком от мужа, убежденного большевика, который прошел всю Гражданскую, был трижды ранен, дважды контужен, награжден именным оружием и дослужился до комиссара пехотного полка. Именно он и назвал дочь Либерией. Крылья его ничуть не напугали, напротив, Иван Дмитриевич Бортников гордился тем, что произвел на свет ребенка новой породы, девочку, которая положит начало преображению человечества, окрыленного и свободного от унизительного притяжения к земле и другим старым ценностям и идеалам.
