Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2007)
На восточной окраине нашего района есть специальное место — “Люблинское поле”. Вообще-то это строительный рынок — огромная территория размером с небольшой средневековый город: дворец — торговый комплекс, дома и домики — павильоны, лачуги — какие-то, что ли, гаражи, в которых торгуют сантехнической мелочью. Под стенами этого города в любое время года стоят люди. В руках у людей таблички: “Сантех, электр, плитка. Недорого”, “Обои, маляр, окна”, “Стекление балконов”, “Газ. и эл. плиты, бытовая техника”. Это рабочие, их можно нанимать для ремонта квартир.
Июльский зной не давал возможности сосредоточиться. Я шла мимо сидящих на корточках людей, заглядывала им в глаза и заискивающе спрашивала: “Мне бы унитаз починить и потолок покрасить, а?” Как правило, на меня не реагировали — жара лишала сил, люди старались экономить на словах и не объяснять, что мои потребности слишком малы, чтобы на них можно было прилично заработать, а плестись за такой мелочью, пусть и недалеко, никому неохота. Уже совсем отчаявшись, я обнаружила во втором ряду маленькую женщину с табличкой “маляр”, кинулась к ней со всех ног и закричала: “Вы свободны?” Женщина оказалась свободна.
Потом мы долго шли сначала ко мне домой, чтобы оценить масштаб работ и составить список покупок, потом обратно на рынок, чтобы все это купить. Маленькую женщину звали Татьяна, она удивительно ходила: крохотными тяжелыми шажками, чуть вперевалочку, но очень размеренно и быстро — я едва поспевала за ней.
Плюс тридцать пять, а у нее в руках теплая куртка.
— Там у меня в кармане документы, если вдруг машина переедет или милиционеры заберут. Только вы не думайте, я россиянка. Ставропольский край, знаете? Там у рынка молдаване стоят, ну и меня иногда вместе с ними, отпускают потом, конечно, и берут меньше.
Какое-то время разговор не клеился, она все хотела о чем-то спросить, я предлагала темы: деньги — не то, сорт и цвет краски — опять мимо, характер тети Капы — не о том. То есть она слушала, быстро кивала и продолжала с тревогой смотреть на меня.
Потом отважилась-таки:
— А вы телевизор смотрите?
— Смотрю иногда, но редко в последнее время, как-то не до этого…
— А, извините... — очень грустно.
— Ну давайте, когда ко мне придем, я телевизор вам включу. Что, сериал какой?
— Да нет, мне бы новости посмотреть…
— Про что?
— Да вы, наверное, не слышали. Станица Бороздиновская, там что-то неспокойно стало. Недалеко от нас, я все за дочь и маму боюсь. Вдруг к нам опять все придет?
— А что, у вас опасно?
— Ой, да что вы, нет, совсем не опасно. Только иногда по ночам слышно, что стреляют. Мы у начальника части спрашивали, да разве он ответит.
У нас войны-то и не было почти. Всего пять дней. Я цветами на площади торговала, розы уж очень красивые выросли в тот год. Много продала. А когда домой шла, купила ведро огурцов. Огурцы-то мне не были нужны, но дешевые, решила взять на засолку. А когда домой пришла, тут все и началось. А больше, кроме этих огурцов, в доме есть нечего было, так мы и съели это ведро.
У меня в доме журналисты жили. Дом на отшибе стоит. Телефон, конечно, сразу отключили, но ребята мне давали позвонить. Это сейчас у каждого они есть, а тогда как-то хитро было, чуть ли не через штаб соединяли. А у меня в Новосибирске родственники, они до меня никак дозвониться не могли, ребята позвонили, успокоили. Наташа такая хорошая была. Кругом стреляют, мы все на полу лежим, а она все говорила: “Ничего, тетя Таня, вот кончится все это, мы вам новые окна вставим”. Ее убило потом. И еще, помню, из Рейтера журналист был.
И страшно было, когда белая “Нива” по нашей улице ездила. Стреляли.
И ведь все знакомые. Вот Лена с Клавой. Клава следователем работала в прокуратуре и Лену туда устроила, небольшая должность, что-то вроде секретарши, что ли… Когда их забрали, Клава сразу свое удостоверение выбросила, а Лена у нас всегда принципиальная была, с характером, сказала, что врать не будет, и так им и сказала, что она в прокуратуре работает. Ее одну из первых расстреляли…
Мне на кладбище страшно ходить. Столько соседей там лежит, молодые же все были, вот иду и здороваюсь до сих пор — с Мишей, с Аликом, с Леной, с Аней Томиной. Они все моложе меня были…
А сейчас нет, у нас не страшно, приезжайте, я, когда буду уходить, у хозяйки адрес оставлю…
Я слушала про пятидневную войну и не понимала, не могла вспомнить. За столько лет рассказов о перестрелках, бомбардировках, похищениях, зачистках, исчезновениях все слилось воедино.
Потом, когда уже Татьяна покрасила потолок, я зашла к тете Капе посмотреть, все ли в порядке, она дала мне адрес. Там на первой строчке было написано: “Буденновск”.
Магдалена
В июле в подъезде напротив поселилась Магдалена. Каждое утро роскошная черная Магдалена выходила из подъезда с огромным тазом в руках. Магдалена заворачивала за дом, туда, где еще сохранились столбики с натянутыми между ними веревками, и вешала огромные простыни. Дальше все как в кино: ветер надувал ослепительные паруса-простыни, и из-за них появлялась то рука Магдалены — в руке прищепка, то голова в цветном берете, то нога в клетчатой тапочке.
Я не знаю, сколько у нее детей. Постоянно у ее ног крутятся три-четыре негритенка, но бывает и больше, к тому же дети все время меняются.
Судя по звонкому выговору, Магдалена — кубинка. У нее есть муж Эрнесто. Мне всегда казалось, что на Кубе одну половину мужчин зовут Эрнесто, а другую Роберто. Эрнесто тоже негр, но какой-то неубедительный, ему не хватает роскоши Магдалены. Оттого, что у него на голове заплетены косички, он напоминает колорадского жука, да и ростом он сильно меньше своей жены. Магдалена и Эрнесто живут на первом этаже. Вечером, возвращаясь с работы, он встает под окном и громко кричит по-испански, что любит ее. Магдалена с визгом выскакивает из квартиры, настежь отворяет дверь в подъезде (железная, на стальной пружине), прижимает своего любимого к груди, целует в затылок и что-то нежно воркует. Старушки на скамеечке умиленно плачут.
Африканцы в Люблине не редкость, я постоянно встречаю их то в магазине, то в метро, то на рынке, то в парке. И каждый раз пытаюсь понять — кто из какой страны. Говорят они и по-английски, и по-французски, и на каком-то неизвестном мне языке с большим количеством шипящих…
Раз вечером, часов около десяти, возвращаюсь домой. Где-то у гаражей поняла, что во дворе у нас — разборка. Спорят о чем-то. О чем? Если о воспитании детей, то можно смело через двор, а если ссорятся из-за бутылки, то лучше обойти с другой стороны. На свой страх и риск пошла короткой дорогой.
Во дворе, на площадке между нашими подъездами, толпилось с десяток негров, не считая детей. Магдалена и Эрнесто спина к спине держали оборону. Все орали на чудовищной смеси русского, английского, испанского и какого-то еще странного, никогда мною не слышанного языка. Женщины едва не вцеплялись Магдалене в волосы.
Я прошмыгнула в подъезд и разгадывать смысл происходящего предпочла из своей квартиры — со второго этажа все прекрасно слышно.
Дело оказалось в следующем: Магдалена таки познакомилась с неграми из соседнего квартала, решила с ними расово дружить, пригласила их в гости и, судя по всему, рассказала, что уехала с Кубы. А те — как смели они предать идеи Фиделя!
Разборка продолжалась еще примерно час, до тех пор, пока на противоположном конце двора не показалась патрульная машина: крикуны мгновенно смолкли и разлетелись, как стая воробьев.
Сцилла и Харибда
Каждый день я прохожу мимо Сциллы и Харибды. Утром — мимо Сциллы, вечером — мимо Харибды. У Сциллы я покупаю пачку “Салема”, у Харибды — трех “козлов”. Судя по всему, они ровесницы. Сцилла маленькая, сухая, с лужайкой седых волос на макушке крашеной головы, работает в сигаретном киоске. Она почти не разговаривает. Отношения со мной она выстраивала через сдачу. Первое наше знакомство не удалось: я попросила зеленый “Салем”, она дала стомиллиметровый, к тому же легкий. Я несколько раз повторила просьбу, но она попеременно протягивала мне то обычный легкий “Салем”, то ментоловое “Мальборо”. В конце концов я отчаялась и попросила деньги назад. Видимо, зря…
Нет, Сцилла ничего мне не говорила. Просто постоянно или клала передо мной испорченную купюру, или норовила сунуть сдачу копейками, а то и вовсе ненужными мне предметами — жвачкой, конфетами, пакетиками плохого кофе. В ответ на попытки заговорить с ней она строила такую гримасу и так разводила руками, что я понимала: нету у нее для меня другой сдачи.
