Питер Хёг - Женщина и обезьяна
— Миссис Мортенсен, — сказал он, — бабушка миссис Бёрден.
Все вежливо поклонились даме с вуалью. Членов правления было двенадцать человек, и сэр Тоби начал представлять их по очереди.
Когда он дошёл до середины стола, старуха пошевелилась. Из-под пледа высунулась рука, невероятно длинная рука в рукаве халата, словно кран, на конце которого было прикреплено захватное устройство в рабочей рукавице. Осторожно и аккуратно эта рука подобралась под целый шоколадный торт со взбитыми сливками, приподняла его и затащила под вуаль.
Сэр Тоби знал о тяжёлой утрате пожилой дамы и её недуге, он бесстрастно закончил своё представление. Но тут другая рука дамы повисла на мгновение в воздухе и быстро, один за другим, украла три кувшинчика со сливками.
Маделен спустилась по лестнице. Она медленно и с достоинством прошла по двору, она не поздоровалась с членами правления, просто кивнула Сьюзен, которая про себя отметила, что лицо подруги выражает спокойствие и безысходность. Маделен взялась за кресло, повернула его и покатила перед собой, к находящейся в нескольких метрах высокой стене, отделяющей их от Гайд-Парка. Единственным её желанием сейчас было провести последние мгновения вдали от других людей рядом с Эразмом.
Она положила руки на плечи обезьяны. Потом, закрыв глаза, измерила своё поражение во всей его полноте.
Она считала, что действующие в обществе законы защитят обезьяну, но она ошиблась. Она надеялась, что правила общения дадут ей самой хотя бы небольшой запас времени, и здесь она тоже ошиблась. Она полагалась на своё собственное, торжествующее ощущение того, что она на правильном пути, и это ощущение оказалось иллюзией. Теперь она подводила баланс Вселенной, и весь её собственный жизненный опыт не обнаруживал никаких следов высшей справедливости. Отказавшись от всякого сопротивления, она была вынуждена признать, что мир представляет собой машину, а люди и животные являются её деталями, или уж, в крайнем случае, маленькими самостоятельными машинками, то есть неживыми, или, ещё хуже того, безжизненными, которые ведут себя как живые — маленькие perpetua mobilia смерти.
Дверь открылась, и во двор вышли Адам, инспектор Смайлс, два ветеринара из RSPCA и кучка уверенных в себе мужчин в светлой форме. Они разделились на две группы, каждая из которых обошла стол со своей стороны.
Маделен опустила голову.
— Мне жаль, но это всё, что у меня получилось, — сказала она.
Не дойдя нескольких метров до кресла, мужчины на мгновение остановились. Один из ветеринаров снял свою винтовку с предохранителя, другой развернул сеть. Маделен оглянулась: стена за их спиной была жёлтой, отражающиеся на её поверхности солнце и тучи казались немилосердными, словно это была стена, перед которой стоит взвод солдат, производящий расстрел, даже более того, метафизическая стена, окончательное уничтожение всякой надежды на то, что смысл жизни существует.
И тогда обезьяна встала. Она сняла шляпу, плед и халат и бросила их на землю. Теперь она стояла перед людьми в солнечном свете, высокая, с короткими ногами, нелепая, руки её доставали до земли, на гладковыбритом лице — клоунский рот, перепачканный взбитыми сливками.
Мужчины непроизвольно отступили на метр. Обезьяна положила руку на талию Маделен.
— Пойдём, — произнесла она.
Она прыгнула как кошка, безо всякой заметной подготовки, перевернулась в воздухе и, не выпуская Маделен, побежала вверх по вертикальной стене.
Наверху она на мгновение остановилась. Потом оттолкнулась, и людям, находящимся во дворе, показалось, будто они с Маделен взмыли прямо вверх, в голубое небо, и исчезли.
Часть III
1
Лондон — беспокойный город. Его биржа и банки — финансовое сердце мира, его средства массовой информации — глаза и уши англоговорящего мира, его библиотеки, музеи и архивы — неусыпная стража самой богатой исторической памяти Европы. Здесь расположена резиденция правительства, здесь находится Палата лордов и резиденция королевской семьи, что образует самое большое в мире хранилище аристократического генетического материала. Благодаря Лондонскому университету, а также связи его нервной системы с Оксфордом и Кембриджем, Лондон отвечает за самый большой сгусток интеллекта в обитаемом мире, за самый большой мозг Земного шара. Поэтому город страдает ипохондрией, он до безумия обеспокоен своим здоровьем и, как следствие, обладает самой большой и самой параноидальной иммунной системой на планете. Через несколько минут после исчезновения Маделен и обезьяны этот чудовищный и одновременно боязливый контрольно-наблюдательный аппарат был приведён в действие.
Когда Эразм прыгнул со стены, Андреа Бёрден повернулась на каблуках и исчезла. Она отсутствовала всего лишь несколько минут, и для тех, кто оставался во дворе, этот промежуток времени показался таким коротким, что они и не заметили, как он прошёл, и одновременно целой вечностью, поскольку, глядя на стену, они ощущали, что смотрят в вечность. Но для Андреа Бёрден этого промежутка времени вполне хватило, чтобы подойти к ближайшему телефону и набрать номер, по которому она связалась прямо с одной из очень важных персон, минуя всех дежурных.
Человек на другом конце провода записал все подробности.
— Мы должны попытаться взять его живым? — спросил он.
В течение секунды Андреа Бёрден соизмеряла целый ряд сложных соображений.
— Нет никакой необходимости рисковать, — ответила она, — Эксперты утверждают, что примат представляет смертельную опасность.
Потом она вернулась во двор, откуда уже исчезли инспектор Смайлс и его светлые помощники, что-то прошептала Адаму, попросила членов правления занять свои места, после чего сделала первое более или менее публичное и не полностью лживое сообщение об обезьяне по имени Эразм.
Через пять минут после её звонка Гайд-Парк был оцеплен. Спустя ещё пять минут первый вертолёт с базы Скотланд-Ярда у Торнхилл-роуд пронёсся над парком. Ещё через пять минут в парк вошли первые патрули с собаками. А ещё через пять минут по всему периметру парка на расстоянии пятидесяти метров друг от друга были расставлены посты наблюдения.
Среди тех, кто знал о поисках или участвовал в них, не было ни одного человека, который бы сомневался в том, что пропавшие будут найдены менее чем за час. При благоприятных обстоятельствах человек может надёжно спрятаться в Лондоне. Но не человекоподобная обезьяна, захватившая в плен женщину. При том что всем известно, где они находятся.
Маделен и обезьяна наблюдали, как их изолировали от окружающего мира, из кроны липы, которая росла у памятника Спику рядом с Лонг-уотер, в северной части Гайд-Парка. Их трудно было заметить: обезьяна согнула ветви, так что листва образовала вокруг них маленький купол. Однако Маделен, естественно, была далека от того, чтобы питать какие-либо надежды. Повсюду была полиция, ближайший патруль с собакой наискосок от того дерева, где они сидели, был на расстоянии менее тридцати метров, вокруг них были люди с рациями, телекамерами, подзорными трубами и винтовками с оптическим прицелом. Она ничего не знала о звонке Андреа Бёрден, но догадывалась, что окружавший их мир готовится — во всяком случае, в отношении обезьяны — не к пленению, а к исполнению смертного приговора.
Тем не менее в первую очередь она чувствовала не страх. А чувствовала она — в этом совершенно безнадёжном состоянии — прежде всего то любопытство, которое продолжает расти во всём живом, как волосы и ногти после смерти. Она посмотрела на своё окружение с новой ясностью, совершенно равнодушная к тому, откуда оно, не заботясь о том, куда оно движется, видя всё ясно, как после первой рюмки, обострённо болезненно, как посреди жестокого, но — чудесным образом — безболезненного похмелья.
Она взглянула на обезьяну. Та следила за поисками, полностью поглощённая этим, но при этом неподвижно, за исключением того, что время от времени она закрывала какое-нибудь отверстие в листве, стараясь довести до совершенства зелёный купол. Маделен заметила, что обезьяна похожа на маленького мальчишку.
Она сразу же почувствовала себя как дома. Она узнала зелёный мир вокруг себя — это были укрытия из её детства на деревьях её детства, с друзьями из прошлого. По правде говоря, это было даже нечто большее, потому что в детстве у неё никаких деревьев не было. Няньки запрещали ей забираться на дерево из страха, что она упадёт и их тогда уволят, мать умоляла её не делать этого, поскольку сама страдала такой сильной боязнью высоты, что она распространялась и на других людей, а отец наложил запрет, чувствуя смутное отвращение при мысли о том, что его дочь в обществе какого-нибудь мальчишки окажется вне поля зрения на полпути к небесам. Поэтому в укрытии, подобном тому, своды которого теперь поднимались над её головой, ей никогда в жизни не доводилось прятаться. Оно было как мечта, которая только теперь сбылась. Они с обезьяной были разбойниками, а на земле под ними были не просто солдаты, а скопление мальчишеских банд с чужих улиц и из других районов, с которыми Маделен никогда не приходилось сражаться, и она следила за ними взглядом, дрожа от возбуждения, но теперь уже совершенно без страха.
