Ким Су - Чудо-мальчик
— Я знаю, что вы женщина. Я знал это с самого начала, с тех пор, как встретил вас.
Брат Кантхо, глядя на меня, принялся задумчиво поглаживать губы кончиками пальцев.
— Ты понял неправильно. Внутри меня нет ничего, что напоминало бы женщину.
— Имя Кантхо тоже фальшивое?
— Сейчас я Кантхо.
— Ваше настоящее имя Хисон?
— Человек, который носил это имя, давно умер. Очень давно. Прошло уже шесть лет, как его не стало.
Он повернулся лицом в сторону окна, и я невольно залюбовался его профилем.
— Хорошо, — согласился я. — Допустим, что она умерла. Каким человеком был ее жених? Почему она умерла?
— А ты как думаешь? — спросил он, не отвечая на мои вопросы. — Как ты думаешь, почему умер твой отец?
— Я знаю только то, что он умер. Когда меня выписали из отделения интенсивной терапии, те люди отвели меня в морг, находящийся на какой-то военной базе в провинции Кёнгидо. Там они показали мне фарфоровую урну, в которой лежал пепел отца. Сначала я не поверил, поэтому открыл крышку и посмотрел. Внутри действительно был пепел. Это был отец, точнее, то, что осталось от него. Заметив мое недоверчивое выражение лица, полковник Квон сказал, что мне придется поверить. Я не видел, как умер отец, и подумал, что мне остается лишь верить в это. Но эта вера была равносильна вере в силу креста. Поэтому я не знаю причины, по которой отец должен быть умереть.
— Для тебя смерть — это проблема веры, для меня же — это проблема понимания. Я видела, — тут брат Кантхо преобразился на минуту в женщину, — труп того человека. Разумеется, я не видела его лично, но мне показали фотографию. Это было действительно ужасно. Но я была вынуждена принять тот труп за тело человека, которого когда-то любила. Спустя какое-то время, изучая буддийские писания, я обнаружила в них следующие строки: «Это тело, словно песочный замок, вскоре рассыплется и исчезнет. Это тело, словно разбитая посуда, не соберется воедино. Это тело, словно чеснок, обжигает горечью плоть и душу. Это тело, словно увядающий цветок, быстро стареет. Это тело, словно дом, является прибежищем для всех болезней. Это тело, словно пустая рука, обманывает ребенка». Я жила, повторяя эти слова по несколько раз в день. Но он все равно возникал передо мной по ночам, живой и здоровый, как в то время, когда мы любили друг друга, а не сломанный и изуродованный, как на той фотографии. Когда я видела его, то шептала раз за разом: «Это тело, словно песочный замок, вскоре рассыплется и исчезнет. Это тело, словно разбитая посуда, не соберется…» Однако я не могла долго продолжать и каждый раз спрашивала его: «Почему ты должен был умереть?» Разумеется, он ничего не отвечал, потому что человеком, который должен был ответить, был не он. Он умер, поэтому не мог знать о причине своей смерти. Почему он умер, могу выяснить только я. Аналогично на вопрос «Почему твой отец вынужден был умереть?» должен ответить не твой отец, а ты. Это и есть «понимание», о котором я говорила. Понимание — это когда кто-то рассказывает о мертвых вместо них, а ты через эти рассказы снова любишь их. Его образ, который я вижу каждую ночь, это всего лишь картинка из прошлого, ей уже несколько лет. Даже если протянешь руки, ее нельзя ни схватить, ни погладить, ни обнять, смогу ли я ее понять? Если я не смогу ее понять. Смогу ли я тогда действительно понять его смерть? — Сказав это, она замолчала, снова превратившись в брата Кантхо.
Мокрая от дождя темная ночь проносилась за окном. Я подумал: «Может быть, ночи такие темные, потому что их тоже нельзя понять». Снова раскрыв книгу, переданную мне братом Кантхо, я прочитал несколько строк и встал со своего места. В поезде, который шел по своему обычному маршруту, стояла ночная тишина. Когда я вышел в тамбур и открыл окно, внутрь ворвался влажный воздух, обдув мне лицо. Я высунул голову наружу и стал разглядывать окрестности. Лицо мгновенно стало мокрым от дождя. Вернувшись на место, я вытерся и пошел в туалет. Меня качало. Глядя на свое отражение в зеркале, я начал справлять малую нужду; струя мочи билась о стенки унитаза. В зеркале виднелся несовершеннолетний сирота, застрявший между мальчиком и юношей, смущающий и стыдливый неокрепший организм, иногда покачивающийся из стороны в сторону и не имеющий пока определенных желаний.
Когда я вышел из туалета, брат Кантхо курил. Увидев меня, он протянул сигарету со словами:
— На, возьми, раз ты настаиваешь, что у тебя голова кружится вовсе не из-за сигарет.
— Конечно, — подтвердил я, но только сделал одну затяжку, как снова зашатался и плюхнулся на свое место.
— В этот раз голова снова кружится из-за того, что тебе нравятся мои рассказы? — с улыбкой спросил он.
— Нет, не из-за этого, — буркнул я.
— Тогда из-за чего?
Но на сей раз я не смог ответить.
— Такая же прохладная ночь была в семьдесят шестом, — тихо произнес брат Кантхо, опять преображаясь в женщину.
Я уже знал, что она собиралась рассказать мне об умершем женихе. На самом деле меня вело именно из-за этого рассказа.
ДАЙТЕ ОТВЕТ СЕЙЧАС МНЕ, НЕ МОИМ ГУБАМ
Я снова встретила его весной 1980 года. Это время позже назвали сеульской весной. Это была весна, когда диктатор, правивший в течение почти восемнадцати лет с помощью запугивания и репрессий, был убит пулей своего подчиненного[36].
Пришла новая эпоха, казалось, надо было жить с надеждой на лучшее, но, странное дело, неизвестно почему все жили в постоянной тревоге. Еще позавчера властвовала суровая зима и люди ходили в толстых, теплых одеждах, а сегодня, кажется, подул теплый ветер.
Люди с растерянными лицами, на которых был написан страх, осторожно выглядывали из окон домов. Улицы были тихими и пустынными. «Пока еще нельзя выходить! — кричали взрослые нам, собравшимся выбежать на улицу и радостно встретить весну. — Пока еще нельзя доставать и надевать весеннюю одежду. В такое время нельзя никому и ничему верить, даже мягкому ветру, даже теплому солнцу».
Когда я думаю об этом сейчас, понимаю, что они были во всем правы. Весна пришла, но она не была похожа на настоящую. Она походила на теплые декабрьские дни. Настоящая весна еще даже не начиналась.
Однажды весной того года, когда я, стоя перед похоронным бюро Чжонно, ждала смены света светофора, я увидела его, замершего на противоположной стороне улицы. Трудно выразить словами, как я была рада. Подождав, пока он пройдет все расстояние пешеходного перехода, я поздоровалась с ним, как со старым знакомым, но он не узнал меня. «Кто вы?» — удивился он. Тогда я назвала свое имя и добавила: «Это я — Хисон», но он не смог вспомнить меня. Он совершенно забыл меня! Как такое могло случиться?! Как он мог напрочь забыть меня всего лишь за три года?! Я спрашивала себя: «И это парень, который нагло заявлял: „Теперь ты моя девушка, поэтому я буду ждать, пока тебе не исполнится двадцать лет!“?» Услышав те слова, я уже не могла выкинуть его из головы. И я была не тем человеком, чтобы терпеливо ждать, пока к нему вернутся воспоминания.
Схватив его за руку, я пошла в близлежащий хлебный магазин «Мугвасу» и там объяснила ему, кто я. Я рассказала ему о том, как три года назад он каждую неделю приходил к моему отцу и разговаривал с ним. Однако у него по-прежнему было смущенное лицо. Говоря об отце, я даже снова объяснила, какую работу он выполнял в Министерстве внутренних дел, а также упомянула о давней дружбе между ним и отцом юноши.
Когда в моем рассказе всплыло имя его отца, он вдруг, выкрикнув одно слово, обхватил обеими руками голову, а из его глаз потекли слезы. Наконец он узнал меня. В том году тоже во всех переулках Сеула распускались весенние цветы — азалии, кэнари, магнолии… Но почему ничего не сохранилось в его памяти? Почему пытаясь мысленно возвратиться в ту весну, когда встретила его, я вспоминаю только то, что тогда было холодно?
Я помню, как замужние женщины с лицами, говорившими, что их обладательницы совершенно не знакомы со страданиями, демонстрируя изысканные манеры, кушали куриные крокеты и печенье, громко говорили об отметках своих детей и успехах мужей и неприязненно косились на то, как он плакал. Но он все продолжал, не обращая на них внимания.
Я хорошо знала, почему он плакал. Причиной было дело, из-за которого его отец покончил с собой. Но почему я плакала вместе с ним? Почему я плакала, до хрипоты в горле, склонив свою голову к его голове? Может быть, из-за жестокого века, в котором у каждого из нас в душе скопилась печаль? Быть может, я тогда плакала, думая о своих тревогах? Хотя нет, вряд ли. Я думаю, что плакала из-за того, что его боль полностью, без каких-либо изменений передалась мне. Я плакала из-за него. И я сознавала, что это было доказательством того, что я любила его.
Когда я его полюбила? Может быть, когда мне было пять лет и я до бесконечности разглядывала опадавшие от дуновения теплого летнего ветра белые лепестки цветов вишни в саду Чхангёнвон? А может быть, когда училась в начальной школе и частенько, поболтав ногами в холодной воде речки Чхонсучжан, взбегала с братом на холм напротив дома, чтобы поглядеть на него сзади?
