Розамунда Пилчер - Штормовой день
Мы посидели на солнышке, потягивая херес. Именно там и тогда я и вручила Элиоту свой подарок, приведя его в безудержный восторг. Он тут же сорвал с часов старый ремешок и приладил новый, проделав отверстия лезвием перочинного ножа.
— Как это вам на ум пришло сделать мне такой подарок?
— Я заметила, что старый ремешок износился, и подумала, что вы можете потерять часы.
Он откинулся на спинку стула, разглядывая меня через столик. Было так тепло, что я стянула свитер и закатала рукава хлопчатобумажной рубашки.
— Вы всем накупили подарков? — поинтересовался он.
Я смутилась.
— Да.
— То-то я подумал, что у вас так много свертков. Вы так любите дарить подарки?
— Приятно, когда есть, кому дарить.
— А что, в Лондоне некому?
— В общем, да.
— И друга сердца нет?
— И никогда не было.
— Не могу поверить.
— Но это так.
Мне самой казалось странным, что я так с ним разоткровенничалась. Возможно, виной тому был теплый день, какой-то удивительно ласковый, располагающий, из-за чего я и ослабила бдительность, а возможно, свою роль сыграл херес. А возможно, то просто была откровенность и доверительность двух людей, вместе переживших некую бурю, как это случилось с нами накануне за ужином. Какова бы ни была причина, но разговаривать в тот день с Элиотом мне было легко.
— Но почему это так? — продолжал расспрашивать он.
— Не знаю. Может быть, это из-за того, в какой обстановке я росла… мама все время меняла мужчин, жила то с одним, то с другим, так что и мне пришлось жить при них. А что как не тесное общение губит прекраснодушные мечты и романтические иллюзии.
Мы посмеялись.
— Это, может быть, хорошо, — сказал Элиот, — а может быть, и плохо. Не стоит замыкаться в себе, а не то к вам вообще будут бояться приблизиться.
— Я своей жизнью довольна.
— Вы собираетесь назад в Лондон?
— Да.
— И скоро?
— Вероятно.
— А почему бы еще не побыть здесь?
— Боюсь злоупотребить гостеприимством.
— Этого не произойдет. А я так с вами и словом не успел перемолвиться. И вообще, как вы можете уехать в Лондон и покинуть все это?.. — Он обвел рукой все окрест — небо, солнце, тишину, плеск воды, приметы наступающей весны.
— Могу, если приходится. Меня ждут работа, квартира, в которой надо делать ремонт, и вся жизнь, которую надо налаживать заново.
— А подождать все это не может?
— Не до бесконечности же.
— Все ваши причины — неосновательные.
Я промолчала.
— Если только, — продолжал он, — вас не обескуражил вчерашний инцидент…
Я улыбнулась и покачала головой:
— Ведь мы же решили больше не упоминать о вчерашнем.
Элиот облокотился о стол, опершись подбородком о сжатый кулак.
— Если вам действительно была бы нужна работа, ее и здесь можно найти. И квартиру снять, если захотите жить отдельно.
— Да зачем мне оставаться? — Но мне были приятны его уговоры.
— Затем, чтоб было хорошо Гренвилу, и Молли, и мне. Затем, что, по-моему, мы все этого хотим. В особенности я.
— О, Элиот…
— Это правда. От вас исходит какая-то умиротворяющая ясность. Не замечали? А я заметил еще в тот вечер, когда впервые увидел вас и еще не был с вами знаком. Мне нравится форма вашего носа и ваш смех, и как вы умеете преображаться: то выглядите настоящей оборванкой — в джинсах, растрепанная, а через секунду — сказочной принцессой с этой вашей косой через плечо и в этом царственном вечернем туалете. У меня ощущение, что я с каждым днем узнаю в вас что-то новое. И вот поэтому мне не хочется, чтобы вы уезжали. По крайней мере, сейчас.
Я поняла, что совершенно не знаю, чем ответить на эту его длинную речь. Так я была растрогана и в то же время смущена. Но все же мне льстило, что я нравлюсь, что мною восхищаются, и льстило еще больше, что мне говорят об этом.
Глядя на меня через стол, он принялся смеяться.
— Видели бы вы, какое у вас лицо! Глаза бегают, вся красная… Давайте допивайте ваш херес и поедем есть устриц. Обещаю, что больше комплиментов говорить вам не стану.
Мы не спеша, со вкусом пообедали в маленьком зале с низким потолком, за столиком, таким шатким, что Элиоту пришлось подложить под ножку сложенный клочок бумаги. Мы ели устриц и бифштексы, и свежий зеленый салат и выпили чуть ли не целую бутылку вина. Чашечки кофе мы взяли с собой на солнышко, где, усевшись на краешек парапета, стали смотреть, как двое загорелых и босоногих мальчишек, спустив на воду шлюпку, плывут по синей глади ручья. Полосатый парус надувался неизвестно откуда взявшимся неощутимым ветерком, а потом, накренившись, шлюпка скрылась за лесистым мысом. И Элиот сказал, что, если я останусь в Корнуолле, он раздобудет яхту и научит меня ходить под парусом, мы поедем ловить макрель возле Порткерриса, и он покажет мне укромные бухточки и всякие уютные потайные места, до которых простым туристам не добраться.
Потом нам пришло время трогаться в путь. День тянулся, раскручиваясь, как длинная сверкающая лента.
Мы медленно двинулись в обратный путь, к Хай-Кроссу, выбрав длинную дорогу через Богом забытые деревеньки в глубине полуострова, и я была сонной и сытой.
Когда мы въехали в Хай-Кросс, стало ясно, что расположился он на самой оконечности полуострова, так что деревенька выходила одним своим северным краем на Атлантический берег, другим же, южным, на Ла-Манш. Попавший туда чувствовал себя как на острове, овеваемый свежим ветром, доносившим шум прибоя. Гараж Элиота находился в самом центре — на главной улице селения, чуть в стороне от дороги, мощеный передний дворик украшали кадки с цветами, а внутри, за стеклом демонстрационного зала, блестели своими боками аристократического вида машины. Все несло отпечаток новизны, дороговизны и безупречного ухода. Когда по переднему дворику мы шли к демонстрационным залам, я гадала, сколько денег, должно быть, вбухал Элиот в свое предприятие и почему он счел разумным открыть свой прекрасный гараж в таком захолустье.
Он отодвинул в сторону створку стеклянной двери, и я вошла — шаги мои тонули в блестящем каучуковом покрытии.
— Почему вы решили поставить гараж именно здесь, Элиот? Не лучше ли было сделать это в Фоберне, или в Фальмуте, или в Пензансе?
— Вы не учитываете психологию покупателя, голубушка. К продавцу с хорошей репутацией покупатель едет хоть за тридевять земель, чтобы купить у него то, что тот предложит. А потом, — с обезоруживающим чистосердечием признался он, — мне здесь принадлежит земля, вернее, не мне, а маме, но все равно это неплохой стимул для того, чтобы завести дело именно здесь.
— И все эти машины продаются?
— Да. Как вы видите, мы специализируемся на марках континентальных и спортивных. У нас на прошлой неделе здесь и «феррари» был, но пару дней назад его продали. Он побывал в аварии, но молодой механик, который у меня здесь работает, починил его так, что машина стала как новенькая.
Я положила руку на глянцевый желтый капот.
— А это что за марка?
— «Ланчиа загато», а это «альфа-ромео-спайдер», которому всего два года. Прекрасная машина.
— А это «дженсен», — сказала я, сама узнав марку.
— Пойдемте посмотрим мастерскую.
Через другую раздвижную дверь в глубине демонстрационного зала я прошла вслед за Элиотом в помещение, которое больше отвечало моему представлению о гаражах. Здесь повсюду были разобранные двигатели и части машин, стояли канистры с маслом, с потолка свешивались какие-то длинные шланги и голые электрические лампочки, на рабочих столах лежали инструменты, валялись старые покрышки, по углам громоздились вагонетки.
Посередине всего этого над развороченным двигателем разобранной машины склонилась фигура. Лицо человека было прикрыто сварочной маской, что делало его похожим на чудовище, а в руках его гудело синее пламя сварочного аппарата. Шум сварки перекрывала безостановочная грохочущая музыка из крохотного транзистора, стоявшего на полке над ним.
Видел ли человек, как мы вошли, об этом оставалось только догадываться, потому что маску свою он сдвинул с лица, лишь когда Элиот выключил транзистор. Я увидела худого и смуглого молодого человека, запачканного машинным маслом, небритого, длинноволосого, с острым взглядом поблескивающих глаз.
— Привет, Морис, — сказал Элиот.
— Привет.
— Это Ребекка Бейлис. Она гостит в Боскарве.
Доставая сигарету, Морис поглядел в мою сторону и кивнул. Я сказала «привет», желая проявить дружелюбие, но ответа не получила. Он закурил, после чего сунул свою затейливую зажигалку обратно в карман перепачканного маслом комбинезона.
— Я ждал тебя утром, — сказал он Элиоту.
— Я же говорил, что еду в Фальмут.
— Удачно?
— «Бентли» тысяча девятьсот тридцать третьего года.
