Иван Шевцов - Голубой бриллиант
– Возможно, вы правы. Но вот почему-то избиратели предпочли Ельцина, – сказал владыка.
– Избирателям заморочила голову продажная, желтая, сионистская пресса. Мировой сионизм, масонство, западные спецслужбы бросили все свои силы и средства – только чтоб провалить Рыжкова. Оболгать, опорочить. Они же понимали, что Николай Иванович – это шанс для России, чего не могли понять обыватели с куриными мозгами и совсем безмозглые юнцы.
– Друзья, товарищи, господа, вы опять начинаете новую дискуссию, которой не будет конца. А не лучше ли нам, дорогой генерал, поблагодарить владыку за гостеприимство и откланяться? – предложил Иванов.
– Нет, друзья, так не годится, – засуетился владыка. – А чай, кофе? Праздничный торт. Да вы что? Нет, я вас не отпущу пока не отведаете торт.
Кофе пили в кабинете за длинным журнальным столиком. Здесь, как и в гостиной, было много книг и две старинные иконы без окладов. В углу также горела лампадка за красным стеклом. Пахло глицерином и еще каким-то благовонием. Над письменным столом в небольшой изящной рамочке цветная фотография покойного патриарха Алексия (Симанского). На столе в раскрытых двух коробочках два бронзовых медальона: один с рельефным изображением святого князя Владимира, отчеканенный в память тысячелетия Крещения Руси, другой – барельеф покойного патриарха Пимена. Про себя Иванов отметил, что Алексий (Симанский) и Пимен были почитаемы в этом доме. За кофием о политике не говорили.
Простившись с епископом, Иванов и Якубенко вышли на улицу. Вечерело. Над Москвой по-прежнему висела плотная пелена моросящих туч. До метро шли молча. Возле арочного входа в метро, прежде чем проститься, Якубенко спросил:
– Как у вас прошла встреча с Тамарой? Что-то она не звонит…
– И правильно делает. Я же не просил тебя присылать ее ко мне. Это во-первых. Во-вторых, ты сказал мне по телефону, что вы едете. Вы – значит вдвоем. Ты это сделал преднамеренно. И совсем некстати.
– Но я не хотел вам мешать.
– Чему мешать?
– Я думал, что вам лучше будет без меня.
– Ты плохо думал… обо мне и о ней.
– Случилось что-нибудь?
– Вот именно – «что-нибудь», – мрачно и раздраженно ответил Иванов. – Я прошу тебя – не пытайся, пожалуйста, набросить на меня семейный хомут. Я не созрел еще для него. А когда созрею – сам влезу в этот хомут без посредников.
– Ну, извини, приму к сведению.
– Привет супруге и будь здоров. Кстати, портрет твой отформовал. Надо решить, в каком материале переводить. Но об этом потом. Созвонимся.
Войдя к себе в мастерскую, Алексей Петрович почувствовал усталость. Он решил вздремнуть с часок и уже было пошел в спальню, как зазвонил телефон. Звонил швед – коллекционер изобразительного искусства, с которым Иванов встречался у себя в мастерской. Этому господину приглянулась на выставке его «Первая любовь» и он пожелал купить ее для своей коллекции. Выставка уже закрывалась, и теперь скульптура опять возвратилась в обитель своего творца, поскольку у нашего Министерства культуры не нашлось денег, чтоб приобрести ее у автора. Иностранец предложил Иванову три тысячи долларов наличными, прямо из рук в руки. Алексей Петрович сказал, что он подумает, и дал ему свою визитную карточку, попросив позвонить через неделю. Он не спешил расстаться со своей «Первой любовью», он знал ее подлинную цену. Но в то же время нелегко жить на пенсию, особенно сейчас, когда наше искусство оказалось в финансовой несостоятельности. А швед, видно, был очень заинтересован поскорее заполучить – и по дешевке – подлинный шедевр. Швед уверял, что неожиданные обстоятельства вынуждают его срочно возвращаться на родину, и поэтому он хотел бы сегодня получить скульптуру. Иванов сказал, что за три тысячи он не продаст свою работу.
– А за сколько вы хотите? – послышался не очень любезный вопрос.
– Десять тысяч долларов, – твердо сказал Иванов.
– Пять тысяч и ни цента больше. – Голос шведа раздражен.
После небольшой заминки Иванов сказал: «Приезжайте».
Так состоялась эта сделка, и «Первая любовь» Алексея Иванова уплыла за рубеж.
В тот вечер он поздно лег в постель, но сон пришел к нему только в четвертом часу. Он не находил себе места. Какие-то не связанные мысли атаковали его и отскакивали, как горох от стенки, оставляя на душе неприятный осадок. И прежде всего – уплывшая в Швецию скульптура. Конечно, по нынешним временам и пять тысяч долларов – это большая сумма, по рыночному курсу – полмиллиона рублей. Но что на них купишь? Приличный автомобиль, который через несколько лет выбросят на свалку. А настоящие шедевры искусства бессмертны. А он продал шедевр, может, первый и последний взлет неповторимого таланта. И что значат пять тысяч, когда там, «за бугром», платят миллионы долларов за какой-нибудь «Подсолнух».
«Продал первую любовь, – горестно подумал Иванов, иронизируя над самим собой. – За доллары продал. Кто меня осудит? Лариса? А по какому праву? Она первая предала меня, так что мы квиты». Но это «квиты» не давало утешения: он ощущал в себе что-то ноющее, трудно объяснимое, словно он неосознанно оторвал от самого себя какую-то дорогую частицу и так, походя, бездумно выбросил ее, а теперь спохватился и пожалел. Не денег пожалел – просил десять, получил пять тысяч, – пожалел об утрате того, что было для него больше, чем удачная скульптура. Это была очень важная частица его биографии, его жизни. «Она предала, а я продал – вот и расквитались», – повторил он вслух навязчивую фразу.
За полночь он встал с постели и вышел в зал. Тумба, на которой стояла его «Первая любовь», была пуста и напоминала квартиру, из которой навсегда уехали хозяева, и эта пустота рождала щемящую тоску. Тогда он пошел в «цех» и сразу – к незаконченной композиции «Девичьи грезы». Изящная безликая фигура молодой женщины с ромашкой в руке, казалось, умоляла его быстрее «олицетворить» ее, вдохнуть в эту застывшую классическую плоть душу, оживить ее. Когда ж она придет – молодая, красивая, с лицом и взором, осененным небесной мечтой? Она обещала, но вот же не спешит. Маша обещала прийти посмотреть его работы, но согласится она позировать, это еще вопрос. А он почему-то верил и был убежден в положительном ответе. Он вспомнил ее чарующий голос, неторопливую речь, вспомнил загадочный блеск ее глаз. Он представил уже законченную композицию «Девичьи грезы», увеличенную в пять раз, отлитую в бронзе и установленную у городского пруда южного города (был такой заказ городских властей), а также беломраморную музейную, небольшого размера и подумал: «А может, завтра позвонить Маше, напомнить, что глина сохнет?»
И с этой мыслью он удалился в спальню.
Глава шестая.
Девичьи грезы
1
Очередной брифинг в Министерстве внутренних дел, как и все другие, был посвящен борьбе с преступностью, захлестнувшей мутным и кровавым потоком всю страну. Журналистов, впрочем, как и все население, интересовал один главный из главных вопросов: когда милиция наведет порядок, в частности в Москве, и есть ли хоть какие надежды. Атакованный со всех сторон вопросами журналистов заместитель министра не сказал ничего утешительного, кроме констатации: да, преступность растет, притом возросли тяжкие преступления: грабежи, убийства, нанесение телесных повреждений, изнасилование. На брифинге Маша Зорянкина представляла свою в самом деле независимую газету, отражавшую позиции центристов, с некоторым уклоном в вопросы православия и духовности. Неожиданно для себя среди журналистов она увидела знакомого – Виктора Панова, с которым училась на факультете журналистики. Панов когда-то даже пытался за ней ухаживать, уверял, что у него к ней серьезные намерения, но получил совершенно категорическое «нет», женился не студентке медицинского института и вскоре с молодой женой уехал в Израиль по вызову ее родителей. Появление Виктора Панова на брифинге вызвало у Маши некоторое любопытство, и прежде всего вопрос: прессу какой страны представляет этот до крайности посредственный репортер? Скорее всего Тель-Авивской, так как совсем недавно были установлены дипломатические отношения с государством Израиль. Панов несколько раз поднимал руку, чтобы задать вопрос, но микрофон перехватили более шустрые. Наконец он получил слово и представился: «Эмиль Панкинд – российское телевидение».
Маша была сражена: «Эмиль Панкинд?» Не может быть, что за наваждение? Она хорошо знала Виктора Панова и не могла ошибиться, тем более что были они совсем рядом. Это превращение Саввы в Павла рождало изумление и острое любопытство. Получив ответ на свой в общем-то не существенный вопрос, Виктор Панов, довольный собой, с видом победителя обвел взглядом коллег и тут глаза его скрестились с недоуменными глазами Маши. Он совсем не смутился, как ни в чем не бывало приветливо улыбнулся, вежливо кивнул и после окончания брифинга оказался рядом с Зорянкиной, опередив ее суетливым градом слов: «Рад тебя видеть. А ты ничуть не изменилась, даже похорошела. Ты от какой газеты или агентства?» Маша только успела назвать свою газету, как он опять с той же стремительной поспешностью: «Как семья? Ты не вышла замуж? Давай зайдем в ресторан, поговорим. У меня есть „зелененькие“. И вообще нам надо давно пообщаться, я искренне рад встрече. Для меня это так неожиданно и приятно».
