Радек Йон - Memento
Как же я ненавидел все, что отдавало стереотипом. Постоянно бунтовал против всего повторяющегося.
Только в конце концов сам больше всех наелся этого стереотипа. Стереотип наркомана — вечные поиски дозы, вечные возвращения в клинику, в тюрьму. Сплошной стереотип. Будильник на четверть шестого, уборка, завтрак, ожидание допроса, обеда, ужина, ночи, конца всего этого. Десять квадратных метров. Грубо оштукатуренные стены. Чтобы нельзя было писать? Окошко у потолка, глазок для надзирателей, вечные разговоры соседей по камере, кому сколько дадут. Им, ясное дело, несколько месяцев, мне — четыре, а то и пять лет, как из пушки.
— Ты все отрицал, парень, вот твоя беда. А когда тебя малость раскололи, продолжал запираться дальше. Может, ты думаешь, эта твоя станет тебя дожидаться?
Если эту мою вообще выпустят. Если поверят мне. В чем признаётся Ева?
Все замолкают при звуке шагов в коридоре.
— Обвиняемый Михал Отава…
До омерзения знакомый коридор, до омерзения знакомая комната, в ней две до омерзения знакомые личности, одни и те же набившие оскомину вопросы. И ужас утопающего в глазах защитника. Но, похоже, утопленником в конце концов окажусь я. Стереотип допроса. Только бы отвечать так же, как в прошлый, позапрошлый, позапозапрошлый раз. Не позволить себя заловить ни на одной детали. Хоть раз изменишь ответ — и каюк.
Старикашка из Збраслава, который спрашивал, что мы делаем во дворе, конечно же, узнал нас. И бабка из окна. Пятна крови на выбитом стекле и осколках моей группы. Где-то там вроде обнаружили нитки из моей майки. А на майке, найденной в квартире, была застиранная кровь. Идиоты, почему мы все это не сожгли? Главная улика — Евины кеды. А на новые денег не было.
— Ладно. В Збраславе мы были вместе. Сентиментальная прогулка в ее родной городок. Я один знал, что еду туда брать аптеку. Еве я ничего не сказал. Она поверила, что в этом доме жил мой приятель. Потом я вернулся, ночью. Ева ничего не знала. Это все. Я раскаиваюсь. Рецепты, оставленные в аптеках? Нет, не мои. Говорите, провизорша меня опознала?
Чтоб они сдохли!
— Ладно, признаюсь. Я дважды пытался. Кто научил заполнять рецепты? Никто. Я экспериментировал. Ева к этому совершенно непричастна, честное слово. Она и понятия не имела о рецептах.
Все время одинаковые фразы. В третий или в четвертый раз. Как стихотворение. Выучить наизусть и шпарить одно и то же. Прямых свидетелей ведь нет. Самое большее какой-нибудь стукач в камере.
— Ты ее хочешь вытащить, чтоб она тебе пару лет рога наставляла! — хихикает квартирный вор.
— Да никого я не хочу вытащить, понял? Кто тебе про это раззвонил?
— Здесь все про всех знают, парень. Сам увидишь, когда загремишь сюда раза три-четыре.
— Никогда я сюда не попаду! Никогда! — взвыл Михал.
И понос, и судороги, и ломота в суставах — все будто рукой сняло. Я снова вижу, как прежде. Только иногда побаливает голова. Я выползу из этого, понимаете, выползу!
— Не валяй дурака, парень. Как истеричка. В другой раз тут встретимся, вместе над этим посмеемся.
Нескончаемая череда таких дней. Сколько же их было? Хоть бы это вспомнить. Безнадега. Лучше подохнуть, чем такое терпеть. А ведь было время, когда ты мог просто-напросто открыть дверь и выйти из комнаты. Даже не верится! Рвануть бы сейчас за город. Выпить клубничного коктейля. Или поесть жареной колбасы на Вацлавской. Не видеть эти надоевшие рожи. Выйти хоть на пару часов. Одна-единственная доза — и сразу никаких проблем. Если бы достать.
Выходит, для меня свобода и доза неразделимы?
А когда все это закончится? Может, первый день на воле будет означать и первую дозу?
Неужели и впрямь нет мне дороги назад?
День за днем, час за часом. Все время одни и те же мысли. Страх. Потом отупение. И снова страх. Я боюсь за Еву, боюсь, что будет потом, сколько мне вкатят, вынесу ли я это, как буду жить на воле.
Прекрасная компания, лучше не бывает! Друзья до гроба. И никакие не трепачи, слово — могила. Как же я мог быть таким наивным!
Обязательно ознакомиться перед судом со всеми материалами дела и обвинительным заключением. Триста поучительных страниц. Кем же мы кажемся нормальным людям? Волчьей стаей, где каждый рвет по закону джунглей? Друзья не на жизнь, а на смерть, которые продадут тебя на первом же допросе! Как же так, ну почему я сразу не понял, еще когда был в них почти влюблен! Четыре дружка тут же раскололись: Рихард-де предлагал им товар на крупную сумму. Даша призналась, что купила. Рихард, само собой, заявил, что к ограблению аптеки не имеет никакого отношения, а лекарства получил от нас.
Читая протокол допроса Рихарда, Михал не верил собственным глазам: «Я сбыл лекарства Даше за полторы тысячи крон, а еще получил от нее продукты, которые она привезла с Крконош». Ну да, с того склада, понял Михал. А мне в тот вечер сказал, что больше девяти сотен никто не даст. Свинья. Но я ведь Дашу спрашивал, не нужно ли ей чего! Значит, она и от нас хотела скрыть, что летает гораздо чаще? Да, что и говорить, достойного дружка себе подыскала!
«Хочу добавить, — диктует Рихард во время первого допроса в следственном изоляторе, — что в камере предварительного заключения я слышал разговор Гонзы и еще одного парня, которого раньше не видел. Они договаривались, в чем можно сознаться, и вспоминали про рецепты, купленные у Евы».
Ну и сволочь! Откупиться захотел? Дали бы нам сейчас очную ставку, убил бы гада, злился Михал. И Ева хороша — толкала засвеченные вытирки!
«Кроме этого могу добавить, что в приемном покое тюремного врача я видел надпись: «Майкл не колись про точку Ева». Неделю спустя я снова пришел к врачу, но надпись кто-то стер. Однако след остался».
Во дает! Своих топит, думает, срок скостят. Ну ангелочек! Слизняк липкий.
Михал увидел, что надзиратель за соседним столом незаметно наблюдает за ним.
Спокойно! То, что наплел Рихард, — еще не прямое доказательство. Пока можно гнуть, что виноват я один. Если только Ева не засыпалась.
Он лихорадочно листал протоколы допросов.
«Об этих двух кражах мне в самом деле ничего не известно. Рецепты мог подсунуть в квартиру любой, кому надо было впутать нас в историю. Подумайте, зачем нам было их хранить, если они с маминой работы?»
В самом деле, какого черта мы оставили тогда эти рецепты? Думали, авось пригодятся.
«В Збраславе мы были в кино. Хотели посмотреть фильм «Покойники благословляют любовь». С отпечатками кедов просто какое-то недоразумение. Разве мало на свете кедов такого размера?»
Она отлично держится, подумал Михал.
«Что мы делали на улице, где находится аптека? Михал искал там какого-то друга».
Вот это уже получше, мысленно возликовал Михал. Если за Евой ничего больше нет, ее должны выпустить. Он быстро листал дальше.
«Я была единственным ребенком в семье официанта. О том, где сейчас отец, не имею представления. Родители развелись, когда мне было два года. Мать, медсестра, отдала меня бабушке и дедушке. Кроме них, меня в детстве никто не любил. Дети смеялись над моими кривыми ногами, а потом из-за зуба, когда мне выбил его один мальчишка. Я не умела дружить с ребятами. Вскоре мать снова вышла замуж и взяла меня к себе, но и этот ее брак закончился разводом. Мой нынешний отчим — бывший шахтер, теперь он вербует людей на шахты. Он злобный, агрессивный, много пьет. Мы не выносим друг друга. Мне было до тошноты противно, когда он сидел в кухне в одном исподнем и сосал пиво. От него всегда несло перегаром. Мать тоже его боялась. Но никогда ему не перечила. Бывало, он напьется и орет, что я должна уважать его, потому что он — глава семьи, а мать мне слишком потакает и балует. Раза три он меня зверски избил. Он меня ненавидел. Замечал во мне только плохое. Когда был пьян, буйствовал, мать даже в милицию звонила, а то бы он нас забил до смерти. Она часто говорила о третьем разводе, но никогда бы на это не пошла. Вот почему я ходила в нашу компанию. Мне хотелось сбежать от этого ужаса».
Михал подпер подбородок и засмотрелся в никуда. Вернее, в зарешеченное окошко. Это была Ева, которой он не знал. Запуганный, никому не нужный ребенок. Она не очень любила рассказывать о своем детстве. Только однажды — тогда в Збраславе.
— Вы читаете? — вырвал его из задумчивости надзиратель.
Михал склонил голову над материалами следствия.
«Когда есть наркотики, про секс не думаешь. Конечно, я любила Михала. Но вообще-то не припомню, была ли у нас физическая близость. Наверное, да, когда не кололись. А если есть доза, секс вообще не нужен. Что мы делали, когда не было наркотиков? Не помню».
Ноготь впился между зубами. Михал в ярости сорвал его до мяса. Зачем это вранье? — думал он. Конечно, мы любили друг друга, но только когда ничего в себя не впихивали. А так — нет. Вдруг она правда не помнит? Любили или нет? Жили вместе или каждый сам по себе с наркотиком? Вот бы вечно читать это следственное заключение. Глазеть на своих знакомцев совсем с другой стороны. Прямо как в детективе.
