Юрий Милославский - Укрепленные города
Я боюсь их, я стараюсь не доводить их до крайности, где и начинается готовность на все… Я их боюсь. Твердо уверен: они могут разорвать на куски, если не дать им квартиру, на облюбованном участке. В этом случае они могут причинить вред Государству.
А Государственную силу — они растратят на выбор квартир и мебели. Того не знают, что самое сложное для обладателя Государственной силы — умение отказаться от слишком частого перебора квартир. Была бы сила — квартира найдется…
Таково мое мнение, господа. Никому не скажу, виду не подам. Сделаю все от меня зависящее, чтобы ваша активность ограничилась взаимными доносами и нежеланием жить с папами-мамами, мамами-папами. На телевизионном окошке по нью-йоркским закоулкам беззвучные машины: не рипели тормоза, не сопровождала сирена вращение вспышки на лбу «воронка», ведомого Коджаком и Хатчем, пистолет в руках уголовненького преступничка трепетал, лупил в Закон, — но молча, как бы со спецглушителем…
— Арнон, ты решил смотреть фильм без звука?
— Извини; я так много видел похожего, что был совершенно уверен, будто все слышу.
11
На улице Судей, между заведением «Демис Руссос» и пирожковой братьев Мадари, есть подворотня без ворот: тупиковый коридор, заканчивающийся калиткой, покрытой голубым, с фигурной надписью «Бюро знакомств «РОЗИ» — от и до». Сейчас после «до» и бюро не обслуживает. Возле калитки сидит на корточках Шоши — в колготках, непрозрачных в районе исподнего и черной майке. Шоши тридцать два года, а ее дочке — семнадцать. Родила Шоши от своего папы, но дочка все равно получилась красивая. Дочку зовут Циона. Она, Циона, родила недавно дочку от своего дедушки — Шошиного папы. Шошин папа в свое отцовство не верит. Он-то считает, будто Шоши родила выблядка и Циона родила выблядка: от неизвестных вонючих ашкеназийцев.
Ашкеназиец, — если кто не знает, — это такой гнусный Мойшеле Рабинович, родом из Польши, жрущий фаршированную рыбу и вареную в сахарной воде морковь, чиновник или министр, разъезжающий на собственной машине по всему миру. Сын суки, член парламентский!
Вонючие ашкеназийцы при первой же встрече посыпали Шошиного папу порошком ДДТ, перевезли в домик из гофрированной жести и социально обеспечили. А Шошин папа в отместку за все за это дул напиток «арак», торговал по мелочам запрещенными травками и спал со своей дочкой.
Постепенно все перемешалось: гофрированная жесть износилась, жильем стала улица Судей, среди вонючих ашкеназийцев нашлись люди с сердцем, а среди братьев-сефардов обнаружились сволочные деловары, строительные подрядчики и фаршированные дрянью чиновники. Брат-сефард, — если кто не знает, — это такой отличный крепкий парень, настоящей мужчина, родом из Северной Африки, проливающий пот и кровь за наше Государство и ни черта за пролитие не получающий. Прямой человек, открытая душа!
«РОЗИ» не работает, закрылась до утра, а Шоши до утра — открыта.
Кинуть палку с налета, без единого прикосновения к Шошиным семидесяти килограммам, как какой-нибудь Лебедь-Леде, стоит всего пятьдесят фунтов. Но где ж он, искусник? Приступает клиент к примыканию, — но хоть раз да зажмет Шошины буфера в припадке страсти, по лапает, еще и целоваться полезет. Целоваться не позволяется никому, а палка с зажимом стоит сто фунтов. И — платят, не связываются. Шоши и сама может крепко отметелить, и на ее крик выходит папа — Моррис Кадури. Моррис Кадури — в шортах, в кожаной курточке на голое тело и в красном гоночно-жокейском кепарике с длинным козырьком; кепарик прикрывает лысину, но в целом Моррис молод: ковбойские складки на вытянутой будке, бакенбарды до уровня мочек ушей — чернота леопардовых пятен пополам с никелем. «Рыжон» пятьдесят пятой ближневосточной пробы висит на цепке, пылает сквозь грудную волосню. Моррис может убить.
А дочка Шошина торчит на стульчике в баре «Но ly Land» — напротив британского консульства. Кровавый померанец — волосы Ционы, одета она в джинсята снежного цвета с надписью Mini fuck на правой ягодице, босоножки у нее из серебрянного волокна, а мужская сорочка-безрукавка — изготовлена компанией «НОМ». На три номера больше, чем нужно… Так и нужно! Все равно прокалывают сорочку Ционы соски. Двадцать волосяной толщины браслетов на Ционином запястьи, а на шейке — придерживает шнурок золотое имя — Ziona…
— Ави, дружище, как оно ничего?! — Моррис сидит на своем аварийном балконе, наблюдает, как во мраке Шоши переругивается с тремя пацанятами: «Шоши, иди сюда». «Что ты хочешь?» «Хочу тебя выебать». «Выеби свою сестру». «Не смей упоминать мою сестру, блядь-дочь-бляди!!» «Скажи это своей матери», «Шоши, иди сюда.» «Что ты хочешь?»…
— Полный порядок, — отвечаю я.
— Зайдешь?
— С наслаждением.
На балконе стоят два плетеных креслица и такой же столик. На столике лежат две дурные сигареты. Я присоединяю к ним бутылку монастырского коньяка «Латрун» — Верста решила больше коньяка не пить. Моррис поднимается со своего кресла — дух морозит от его медленности!., — погружается на несколько секунд в забалконную комнату, — там полная тьма, — и возвращается с двумя лафитниками.
— За бытие!
— За бытие, Моррис.
— Да погибнут наши враги, Ави!
— Аминь.
Моррис вынимает из кармана шортов сплющенную вчетверо бумагу в государственном конверте поносного цвета, тыкает мне.
— Почитай, что они пишут, вонючие ашкеназийские собаки.
«Государство, Департамент, Бюро Социальной Поддержки…только в том случае, если ты начнешь работать в конвенциональные часы… Относительно твоей задолженности по квартирной плате, Бюро готово взвесить вопрос о погашении твоего долга после того, как ты представишь расчетный лист твоего жалованья… С большим благословением…»
— Ну, Ави? Ты видишь? Блядь-дочь-бляди, говно-дочь-говна, наша социальная работница, ничтожество, я зарежу ее детей, задавлю ее мать, я сожгу им ихний обосранный Департамент, — она мне пишет… Я был там неделю назад. Какой-то грязный ашкеназийский дед попер на меня с револьвером: «Я-а вы-изову полицие», — Моррис изображает ашкеназийского деда. — Я разбил ему его носатую харю. Я им переломал все ихние стулья, разорвал ихние грязные ашкеназийские документы…
— Успокойся, дружище. Глотнем?
— Само собой… О, я ненавижу их, Ави, я ненавижу этих Рабиновичей, этих Чарли-Чаплинов! Я им сказал: Ави, ты знаешь, что я им сказал? Я им так сказал: Это вам не Россия, это вам не Сибирь, у нас в Израиле, слава Имени, демократии, это не ваша ебаная Польша, откуда вы все сбежали, когда немцы собрались сделать из вашего вонючего жира косметику… Они прибежали сюда, привезли на самолетах нас, настоящих евреев, и хотят превратить нас в слуг!.. Если я через три дня не начну получать полное пособие на всю семью — плюс квартира, плюс нянька для Циониной малышки, я возьму пару гранат и сделаю им сладкую жизнь. Клянусь, Ави, я сделаю с ними то, что никакой араб не делал.
— Как супруга, Моррис?
— Она поехала в Димону навестить сестру… Ты думаешь, я шучу? Пусть вытекут мои глаза, если я не подброшу им гранату!
— Моррис, ты мне не подкинешь… — и я указываю на дурные сигареты. — Парочку пальцев. Я тебе заплачу через…
— Нет, ты никогда не заплатишь мне, Ави. Я не вонючий рабинович, я люблю своих друзей, я не беру с них деньги. Ты мой брат — и я не опозорю себя: ведь и я попрошу твоей помощи, если эти твари доведут меня до бедности… Но сегодня я еще могу помочь друзьям, обеспечить всем необходимым семью!
— Спасибо.
— Ты уходишь.
— Надо мотать в Иерусалим. Я и так двое суток на ногах.
Шоши уже не сидела на корточках, и возле нее топтался кто-то в пиджаке и шляпе — похоже, что студент духовного училища. Шоши по высокому классу держала сигарету, заманчиво и непреклонно улыбалась, пускала дымок в невидимое мне лицо пиджачношляпника. Пацанята сосредоточились и ждали контакта.
Денег было ровно на место в маршрутном такси «Тель-Авив — Иерусалим». Так что персональное такси я брать не стал, а пошел пешком — через улицу Судей, сквозь улицу имени Постоянного Фонда и улицу имени Основного Фонда, по всем Центрам и Бульварам — к Средиземному морю, Но ly Land.
Тель-Авивский диавол творил ночную погоду: мешал сукровичный, слизистый пар дня с вечерним суховеем, морским фосфором, смалью и отгаром трактирных противней. На главных улицах добавлял в нее диавол противопотную взвесь — женскую защиту…
…Циона торчала на стульчике, волосы ее — кровавый померанец, а возле — rich American tourist в первопоселенческом колпачке с надписью «Народ Израиля жив», в клетчатых штанах из стекловолокна, купленных в Бруклине на распродаже, при галстуке из ацетатного шелка, там же приобретенном. Вонючая ашкеназийская собака?
Циона зарабатывала двадцать тысяч фунтов в месяц: днем — в сверхзакрытом салоне интимного массажа «Суламифи», ночью — в Но ly Land.
