Ирвин Шоу - Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов)
Дверь отворилась, к ним вышла лаборантка; коснувшись плеча Лаббока:
— Выбрали вас.
Лаббок, глубоко вздохнув, поднялся; оглянулся по сторонам, посмотрел по очереди на Ди Калко, Суини, Коди и, улыбнувшись девушке, пошел за лаборанткой к двери.
Когда операция закончилась, когда кровь из его вены медленно и осторожно перекочевала в вену бледной, тихо лежавшей на столе рядом с ним молодой девушки, Лаббок встал и, наклонившись над ней, прошептал:
— Ничего, все будет хорошо!
Она улыбнулась ему в ответ слабой улыбкой.
Надев пальто, он вошел в помещение для анализов. Все были там: стояли, сердито поглядывая на него при бледном больничном свете. Он широко всем улыбнулся.
— Все в порядке? — бодро спросил Ди Калко.
— Все превосходно! — весело ответил Лаббок. — Моя кровь играет в ее кровеносной системе, как виски.
Ди Калко посмотрел на Суини, тот — на Коди: в глазах их чувствовались сомнение и неуверенность.
— Послушай, голландец, — громко обратился к нему Суини, — что скажешь, если мы тебе поставим чего-нибудь покрепче? Что скажешь, а?
Ждали затаив дыхание, готовые к его новым нападкам и оскорблениям.
Лаббок сверлил их взглядом. Коди нервно поднял воротник пальто.
— Отлично! — Лаббок обнял девушку за талию. — Сочту за честь.
Все вместе вышли из подъезда больницы.
Поиск на городских улицах
Когда он наконец увидел ее, то сразу не узнал. Он шел за ней с полквартала, даже толком не замечая, что у шагавшей впереди него женщины очень длинные, стройные ноги и на ней широкое шерстяное пальто, какое обычно носят девушки — студентки колледжа, и обыкновенная фетровая шляпка коричневого цвета.
Вдруг что-то в ее походке бросилось ему в глаза, и он стал припоминать: невероятная прямота спины, шеи и головы, вытянутых по одной строго вертикальной линии, и все движение лишь корпусом, до бедер, где оно замирало, — в общем, так ходят негритянки на юге, мексиканки и испанки, перенося на голове тяжелые корзины с поклажей.
Несколько секунд он молча наблюдал, как она шла вниз по Двенадцатой улице, по солнечной стороне, перед маленькими, сникшими садочками, за которыми выстроился длинный ряд тихих, приятных на вид, но изношенных, старых домов. Он подошел к ней, коснулся ее руки.
— На низких каблучках! — удивился он. — Вот не думал, что доживу до этого дня!
Она с удивлением окинула его взглядом, потом, широко улыбнувшись, схватила его за руку.
— Неужели это ты, Пол? Хэлло! А я вот занимаюсь моционом для здоровья.
— Когда я начинаю вдруг думать о тебе, то прежде всего вспоминаю самые высокие каблуки во всем Нью-Йорке.
— Да, старинные, приятные денечки! — вздохнула Хэрриет.
Пошли вместе — не спеша, под руку — по залитой солнцем улице по направлению к Шестой авеню.
— Каким же я была безалаберным, легкомысленным созданием!
— Послушай, но ты и сейчас ходишь точно так, как тогда: словно несешь на голове корзину с бельем из прачечной.
— Я тренировалась целых полгода, чтобы овладеть таким способом ходьбы. Ты наверняка поразишься, если тебе сказать, сколько я потратила времени на такую ходьбу по комнате.
— Чему тут удивляться. — Пол не спускал с нее глаз.
Черные волосы, бледное, с чистой кожей продолговатое лицо; полное тело, высокая фигура; глубоко сидящие серые глаза всегда блестели, даже если она пила три дня кряду.
Хэрриет, быстро запахнув пальто, ускорила шаг.
— Я иду в магазин Ванамейкера, — объяснила она. — Нужно кое-что купить. А ты куда навострил лыжи?
— Туда же, в Ванамейкер. Вот уже три года умираю, хочу сходить туда, да все не получается.
Не торопясь продолжали путь; Поль держал Хэрриет за руку.
— Случайность, — вдруг произнес Пол. — Могу побиться об заклад — любой невооруженным взглядом определит: мы с тобой случайные знакомые. Что скажешь?
Хэрриет выдернула руку.
— Конечно, случайные.
— О'кей, такие же чувства испытываю и я. — Пол с равнодушным видом начал что-то тихо насвистывать. Потом резко остановился.
Остановилась и она, повернулась к нему с легкой, хотя и озадаченной улыбкой на губах. Он окинул ее с головы до ног долгим критическим взглядом.
— Послушай, почему ты так странно одеваешься? Ты похожа на девушку, выходящую на улицу в понедельник утром в Нортхэмптоне.
— Просто напялила что оказалось под рукой, — смутилась Хэрриет. — И вышла-то на какой-нибудь час.
— Прежде ты наряжалась так, что превращалась в большую, соблазнительную коробку вкусных конфет. — Снова взял ее за руку, повел дальше. — Венские конфеты: каждая деталь точно разработана, повсюду отделки из шелка, атласа… Даже если ты решила дойти до угла улицы, чтобы выпить пинту джина, — должна выглядеть так вкусненько, чтобы тебя каждый захотел проглотить на десерт. Нехорошо!
— У девушки бывают разные периоды в одежде, как в творчестве Пикассо, — возразила она. — К тому же знай я, что встречу тебя по пути, — конечно, вырядилась бы умопомрачительно, не меньше.
— Вот это уже другой коленкор! — похлопал он ее по плечу.
Опять они шагали, и Пол то и дело бросал на нее искоса любопытные взгляды: знакомое, продолговатое лицо, такой знакомый большой рот — на губах, как всегда, наложено помады чуть больше, чем требуется; маленькие зубы придают лицу, когда она улыбается, типичное выражение маленькой девчонки из воскресной школы.
— Что-то ты подозрительно худеешь, Пол, — заметила Хэрриет.
Пол согласно кивнул.
— Я худой как щепка. Веду активную, расчетливую жизнь аскета. Ну а ты как поживаешь?
— Я вышла замуж, — помолчав, сообщила Хэрриет. — Ты об этом слышал?
— Слышал. Когда в последний раз мы переходили через Шестую авеню, «L-бар» был еще там. Иногда меня охватывает острый приступ ностальгии по «L-бару» на Шестой авеню.
Загорелся зеленый, и они быстро перебежали через перекресток.
— Ночью девятого января тысяча девятьсот сорокового года, — Пол поддерживал ее под локоть, — тебя не было дома.
— Вполне возможно, чему здесь удивляться? Я теперь взрослая девушка, могу и загулять.
— Я случайно проходил мимо твоего дома и заметил, что света в квартире не было.
Свернули на Девятую улицу.
— Помню, как жарко было у тебя, словно в оранжерее георгин в Ботаническом саду.
— У меня плохая кровь, — с серьезным видом сказала Хэрриет. — Сказываются годы недоедания в Массачусетсе.
— Но самое приятное в тебе — что ты никогда не спишь.
— У каждой женщины есть какая-то свойственная только ей добродетель. У одних — красота, у других — смазливость; у меня своя — я никогда не сплю. В этом и кроется причина моей популярности…
Пол широко улыбнулся.
— Заткнись!
Хэрриет улыбнулась ему, и оба весело фыркнули.
— Ты знаешь, что я имею в виду, не притворяйся, — упрекнул он ее. — Всякий раз, когда я звонил тебе в два, три часа ночи, ты немедленно приезжала — такая милая, с блестящими глазами и в полном ажуре: ресницы накрашены, брови ухожены, на губах помада… Все на своих местах.
— Да, в молодости я обладала громадной силой сопротивления и не поддавалась сну.
— Утром мы обычно завтракали под музыку Бетховена — час прослушивания его главных шедевров. Бетховен звучал — по особому разрешению его чести мэра города — с девяти до десяти утра. — Пол на мгновение закрыл глаза. — Этот маленький цветочек — мэр для влюбленных. — Открыл их и посмотрел на эту получужую-полузнакомую женщину, шедшую рядом с ним.
Как он лежал тогда, тесно прижавшись к ней всем телом, задумчиво наблюдая за еще горевшими в девять вечера огнями на вышках города в рамке большого окна своей спальни на фоне черного неба… А та ночь, когда она во сне прижалась ближе к нему, поглаживая его затылок, и ее мягкая рука ощущала его колкие, короткие волоски — накануне вечером он постригся; она провела по ним рукой против шерсти, улыбаясь, не открывая глаз…
— Что за восхитительное создание — мужчина… — прошептала она; вздохнула и чуть слышно фыркнула; снова заснула, не убирая руки с его бритого затылка.
Вспоминая все это, Пол улыбался.
— Ты что, все смеешься над моим нарядом?
— Нет, просто вспомнил одну фразу, которую когда-то где-то слышал: «Что за восхитительное создание — мужчина…»
Хэрриет бросила на него осторожный, холодный взгляд.
— Кто это сказал?
Пол подозрительно скосил на нее глаза.
— Освальд Шпенглер1. — И добавил: — Удачно сформулировано.
— Мне тоже так кажется, — кивнула Хэрриет и пошла чуть быстрее.
Миновали небольшой, захудалый бар, где любили сидеть вечерами всю зиму напролет, заказывали мартини, а потом говорили, говорили и смеялись так громко, что посетители за другими столиками поворачивались к ним и тоже улыбались. Пол ожидал — Хэрриет что-то скажет об этом их любимом баре, но она прошла мимо, даже не заметив его.
