Пол Остер - Левиафан
С таким жаром я с ним никогда еще не говорил. Я так завелся, до того преисполнился собственной праведности, что в середине моей напыщенной тирады Сакс уже начал улыбаться. Наверно, я выглядел прекомично. Но разве я мог предположить, что одержу столь легкую победу? Сакса не надо было убеждать. Услышав о предложении Энн, он сразу одобрил будущую книгу, поэтому свои доводы я мог спокойно оставить при себе. Несколько раз он пытался меня остановить, но, думая, что Сакс принял эту идею в штыки, я продолжал наседать на него еще настойчивее. По такой же логике человека, который очень голоден, надо уговаривать сесть за стол. Я был смешон — неважно. Главное, Сакс согласился издать книгу, и в тот момент это была колоссальная победа, гулливеровский шаг в нужном направлении. Ничего не зная об их семейных делах, я, естественно, не догадывался, что для него этот проект был не более чем уловкой, удачным предлогом разорвать с Фанни. Это не значит, что Сакс не собирался готовить материалы для книги, просто его мотивы были не совсем такими, какими я их себе представлял. Для меня книга означала его возвращение в реальный мир, а для него — бегство от реальности, последний жест доброй воли перед тем, как исчезнуть в темноте, бесследно раствориться.
Как раз после нашего разговора Сакс набрался мужества предложить Фанни какое-то время пожить врозь. Он уедет в Вермонт работать над книгой, она останется в Нью-Йорке, и у них будет время обдумать дальнейшую жизнь. Благодаря этому проекту он получил ее благословение на отъезд, истинная цель которого была фактически скрыта. Следующие две недели Фанни как хорошая жена снаряжала Бена в Вермонт, то есть своими руками разрывала последние семейные связи, вероятно даже не допуская при этом мысли, что их брак — это не навсегда. Привычка заботиться о муже давно превратилась в рефлекс, настолько глубоко въелась в поры, что ей, скорее всего, просто не приходило в голову остановиться и задуматься: «Что же я делаю?» Парадокс расставаний. Такой странный постскриптум — люди вместе и не вместе; если их что-то еще и связывает, то только желание разбежаться в разные стороны. Нечто подобное я пережил с Делией. И Фанни с Беном действовали по сходному сценарию. Она невольно помогала ему уйти от нее, а он принимал ее помощь, как будто это в порядке вещей. Она извлекала из подвала кипы его старых статей, делала фотокопии с пожелтевших, рассыпающихся оригиналов, просматривала в библиотеке микрофильмы в поисках какого-нибудь случайно забытого эссе, сортировала весь этот бумажный массив в хронологическом порядке. В последний день перед его отъездом она закупила картонную тару для архива, а на следующее утро вместе с Саксом таскала тяжелые коробки в кузов машины. И все это вместо того, чтобы просто расстаться. Прямо и недвусмысленно сказать друг другу «прощай». На это они были уже не способны.
Стоял конец марта. После заверений Сакса я не сомневался, что он уезжает в Вермонт готовить книгу. То, что Фанни остается в Нью-Йорке, меня не насторожило, — в конце концов, у нее здесь работа, он же и раньше, случалось, жил там один. Почему-то я решил, что в Вермонте он пробудет недолго — месяц, максимум полтора. Чтобы подготовить рукопись из старых произведений, больше и не нужно. Может, подумал я, Фанни к нему еще наведается. Словом, когда Сакс позвонил попрощаться перед отъездом, никаких вопросов у меня не возникло. Я порадовался, что он едет трудиться, и пожелал ему удачи. До скорого, сказал я напоследок. На том и расстались. Уж не знаю, что у него было на уме, но в нашем разговоре не прозвучало и намека на то, что он может не вернуться.
После отъезда Сакса моя голова была занята другими проблемами. Новая книга, беременность Айрис, школьные неурядицы Дэвида, смерть родственников, моих и жены. Так что его отсутствие, в каком-то смысле, я воспринял с облегчением. Весна пролетела быстро. Жизнь в деревне явно пошла ему на пользу. Раз в неделю мы созванивались, и голос его звучал бодро. Он начал новую вещь — событие знаковое, можно сказать, поворотное. После этого я позволил себе полностью расслабиться. Даже когда он стал оттягивать свое возвращение, на месяц, на два, на три, меня это не насторожило.
Сакс в норме, он снова пишет, сказал я себе, значит, не о чем беспокоиться.
В ту весну мы с Айрис несколько раз виделись с Фанни. Я могу вспомнить по крайней мере один совместный ужин и один бранч,[18] не считая походов в кино. Скажу откровенно, никаких признаков озабоченности или напряженности в ее поведении я не заметил. Да, о Саксе она говорила мало (и это в принципе должно было меня насторожить), но, когда все-таки заходила о нем речь, в ее голосе слышались нотки удовлетворения и даже радостного возбуждения: он пишет новый роман, кто бы мог подумать! На этом фоне заброшенная книга эссе уже не имела значения. Он пишет запоем, сообщала она, а ест и спит урывками. Эти сведения (возможно, преувеличенные с его или ее стороны) делали дальнейшие вопросы излишними. Ни Айрис, ни я ни разу не спросили, почему она к нему не выбирается. Ответ был очевиден. Наконец-то он с головой ушел в работу, и она боится спугнуть вдохновение.
На самом деле Фанни просто не пускала нас в душу — заодно и Сакса, что важнее. Сидя в своем Вермонте, он, похоже, знал не больше моего о том, какие мысли у нее в голове. Конечно же, она не рассчитывала, что этот разъезд в корне изменит ситуацию. Пока Бен был рядом, теоретически еще оставались какие-то надежды, но после того, как он погрузил свои вещи в машину и уехал в эту глушь, она поняла, что между ними все кончено. Может, не сразу, а через неделю-другую. Он не стал ей безразличен, она по-прежнему желала ему добра, но видеть его, говорить с ним, предпринимать новые шаги для спасения семьи — всякая охота пропала. Они договорились, что оставляют дверь открытой, но теперь, кажется, исчезла сама дверь, осталась глухая стена. Мириться с тупиковой ситуацией Фанни больше не могла. Она перестала считать себя замужней женщиной, отныне ее жизнь была ее личным делом.
В июне она познакомилась с Чарльзом Спектором. Я не считаю себя вправе касаться их отношений и упоминаю о них лишь постольку, поскольку это затронуло Сакса. В данном случае существенно не то, что в конце концов Фанни вышла замуж за Чарльза (свадьба состоялась четыре месяца назад), а то, что о своем романе, начавшемся в то лето, она ничего не сообщила Бену. Я не собираюсь ее за это обвинять, упаси бог. Она молчала не из эгоизма и тем более не из желания его обманывать, так что в тех обстоятельствах, по-моему, она вела себя достойно. Любовь застигла ее врасплох, и требовалось время, чтобы разобраться в своих чувствах, понять, чего она хочет. Этот период затянулся не по ее вине, и Бен узнал о существовании Чарльза по чистой случайности. В один прекрасный день он без предупреждения заявился домой и застал их в постели. Хуже не придумаешь. Кто-то скажет «ну и что?», ведь он сам предложил Фанни разъехаться, — но тут совпали разные факторы, и ее измена оказалась последней каплей. Вальс катастроф, давно звучавший в его ушах, грянул с оглушительной силой, и эту музыку было уже не остановить.
Но я немного забежал вперед. На первый же взгляд была тишь да гладь. Сакс писал свой роман в Вермонте, Фанни работала в музее, а мы с Айрис ждали ребенка. После того как двадцать седьмого июня на свет появилась Соня, я на полтора месяца выпал из жизни. Мы жили в Бэбиленде, в стране, где взрослым не до сна и день неотличим от ночи, в отрезанном от мира царстве, где правит капризный абсолютный монарх. Мы попросили наших лучших друзей быть крестными Сони, и оба откликнулись пространным согласием с выражением чувств гордости и благодарности. Нас завалили подарками. Фанни доставила их лично (детские вещи, одеяльца, погремушки), а Бен прислал по почте (книжки, плюшевые и резиновые игрушки). Меня особенно тронула Фанни, она постоянно заезжала к нам после работы, чтобы потетешкать свою крестницу и поворковать с ней. Когда Фанни брала ребенка на руки, она вся сияла, а я с грустью думал о том, что ей эта радость заказана. «Ты моя красунечка, — нашептывала она Соне, — мой ангелок, моя жгучая роза, мое солнышко». Сакс от нее не отставал, и всякий раз, получая от него очередную бандероль, я воспринимал это как добрый знак, лишнее доказательство, что он в полном порядке. В начале августа он стал зазывать нас в Вермонт. Дескать, пора уже нам предъявить ему крестницу, а он, пользуясь случаем, покажет мне первую часть своего нового романа. «Что это вы Соню от меня прячете? — выговаривал он мне по телефону. — Как я могу заботиться о ребенке, которого в глаза не видел?»
И вот мы взяли напрокат машину и кресло для ребенка, чтобы нанести ему короткий визит. Я спросил Фанни, не хочет ли она к нам присоединиться, и в ответ услышал, что ей сейчас не с руки. Зимой планировалась выставка Блейклока, которую она курировала (ее первый большой проект), и ей надо было написать предисловие к каталогу, а сроки поджимали. Вот разделаюсь со статьей, сказала она, и съезжу к Бену. Сочтя причину отказа уважительной, я не настаивал. Так я в очередной раз проигнорировал тревожный звоночек. Пять месяцев они жили врозь, и это меня не насторожило. Стоило только открыть глаза пошире, чтобы заметить неладное, но я купался в своем счастье, и ничто, кроме моего маленького мирка, меня в тот момент не интересовало.
