Илья Стогов - mASIAfucker
В паузах между коммерческой деятельностью он находит себе жену, вставляет искусственные зубы, наблюдает за тем, как горит и опять вырастает на пепелище тайга… языком изнутри рта трогает свои зубные протезы.
Его жена, похожая на серое от времени сельскохозяйственное орудие, не торопясь рожает парню детей. Спят они, никогда не целуясь. Пройдет немного времени, и бутылка пива вместе с окончательно ссохшимся омулем перейдет к детям парня, как фамильный бизнес.
Я в Петербурге… а знакомые редактора в Москве… мы живем приблизительно так же. Только нам постоянно кажется, будто в бутылке, которую мы продаем, запечатан джинн.
Потом выше деревьев показались крыши городских домов, а еще дальше — зеленая река Ангара.
Мы въезжали в Иркутск.
Транссибирский экспресс. Иркутск — Новосибирск (Время в пути: 46 часов)
Лето уже кончилось, а дожди еще не начались. Такое время. Как раз, чтобы съездить погулять. В тот день он решил, что пусть все произойдет именно сегодня, и поехал гулять в Павловск. С девушкой, которой предстояло стать его женой.
На Витебском вокзале платформу накрывал громадный, размером с футбольное поле, железный козырек. На нем было множество заклепок. В американских киношках 1930-х годов так показывают возвращение героя с войны. Он идет по пустому перрону, навстречу бежит девушка, цоканье ее каблучков далеко разносится по вокзалу, и все плачут от умиления.
В электричке напротив сидели двое глухонемых. Разговаривать при них звуками казалось нарушением норм приличия. Стекла были грязные, поцарапанные. Глядя сквозь них на Петербург, хотелось, чтобы он поскорее кончился.
В Павловске на перроне стояли девушки. Разумеется, они были вульгарны… все — со стрижеными челочками. От петербургских аналогов красоток отделяли световые века.
Это был такой тихий, неторопливый городок, что даже на автобусные остановки люди выходили лишь затем, чтобы поболтать о погоде. Павловские бабушки, как одна, носили перчатки и говорили не «Спасибо», а «Благодарю вас». У местных мужчин были острые кадыки на прокуренных шеях. Мужчины не понимали, зачем из Петербурга к ним приезжают городские пижоны.
Почему поговорить нужно было именно в Павловске, он не помнил. Может быть, дело в том, насколько красиво здесь осенью.
Они перешли асфальтированную дорогу, заплатили за билет и шагнули на территорию фамильного поместья курносого императора Павла I Петровича.
Было пусто и грустно. Возможно, в тот день они были единственными посетителями русского Версаля. Небо было громадным. Можно я не стану описывать дальше?
2Вчера с утра он ходил в дорогой винный магазин на Петроградской стороне, смотрел, сколько может стоить шампанское. Бутылки, как новорожденные поросята, рядами лежали на полках. Они были старые и дорогие. Чтобы никто в этом не усомнился, бутылки были покрыты пылью. Возможно, их покрывали пылью в специальных мастерских.
Денег, чтобы купить вино в подобном магазине, у него не было. Пришлось сходить в «Букинист» на Литейном и продать несколько старых книг, принадлежавших когда-то его отцу.
На совершеннолетие отец подарил ему библиотеку, которую собирал всю жизнь. Теперь, когда нужны были деньги, молодой человек просто кидал в пакет несколько томиков и отправлялся в «Букинист».
Книжный приемщик был жлобом. Купюры он отсчитывал так, словно делился заначкой, предназначенной для покупки необходимого ему героина. Молодой человек купил шампанское, два пластиковых стаканчика и шведскую шоколадку. Позвонил ей, предложил погулять в Павловске.
Неподалеку от входа в парк старушка продавала орехи. В мешочках их лежало больше двух дюжин видов. На одном было написано: «СОЛЕНЫЕ. Белок не кормить!»
Белки появились почти сразу. У них были серые, уже зимние, хвосты. Он все равно попробовал бросить им соленых орехов. Белки осадили его презрительными взглядами.
Аллеи были видны до самого конца — на километры вперед. Ветра не чувствовалось, но листья все равно подрагивали, словно пальцы психопата. Кое-где виднелись присосавшиеся к березовым стволам… как это называется?., наросты?., древесные грибы?., выглядели они, как гномы, насилующие Клаудию Шифер.
Какое-то время он молчал и хмурился. Потом забыл, что хмурится, стал улыбаться, в парке ногами зарываться в груды мертвых листьев, поднимать их с земли, бросать в девушку.
Листья были цвета только что отрезанного сыра. Редкие зеленые смотрелись на фоне желтых как болезнь. Один раз он поднял с земли совсем крошечный листок и подумал, что, наверное, это листик-детеныш.
Потом они обогнули пруд. Вышли на огражденный балкон, висящий над текущей по парку рекой. Внизу начинался XVIII век.
Там стояла желтая, с белыми колоннами беседка… придет ли кому-нибудь в голову беседовать в подобном строении? Еще из земли торчали каменные вазы на постаментах. Семь тысяч раз подряд слева за вазами заходило солнце и начиналась ночь. Возможно, вазам было страшно одним, ночью, в пустом и холодном парке.
Было не просто тихо, а так тихо, как бывает лишь в Павловске той осенью, когда ты знаешь, что скоро окажешься женат, и кроме этого не осталось ничего во всем мире.
Она тоже чувствовала эту тишину… и еще тихий смог над текущей внизу речкой.
Спустя секунду из-за поворота тропинки к реке вырулила толпа тинейджеров в широченных, висящих на бедрах штанах. Из их магнитофона, распугивая белок с серыми хвостами и сшибая листья с кленов, ревел голос Дейва Гэана, советовавшего «Enjoy the Silence».
Девушка тоже понимала по-английски. Улыбнулись они одновременно.
Он протянул ей руку, помог спуститься по грязному склону, из которого торчали камни и сгнившие корни деревьев. На границе парка и спуска к реке, там, где начинались голые и ровные склоны холмов — слишком голые, слишком ровные, скорее всего искусственные, — они отыскали корявое, изгибающееся во всех возможных направлениях дерево. Возможно, дуб. Одна из ветвей отходила от ствола низко, у самой земли, параллельно склону. На нее, как на скамейку, они и сели.
Он достал из рюкзака шампанское. Протянул ей стаканчик. Пальцы, которыми она его держала, заканчивались красивыми длинными ногтями.
Когда они допили шампанское, он отбросил пустую бутылку в траву. Может быть, ей тоже придется провести здесь семь тысяч закатов подряд.
Потом закапал дождь. Ни единого слова так и не было произнесено. Впрочем, оба понимали, что предложение сделано и ответ на него получен положительный.
Выбравшись из-под ветвей дуба… а может, не дуба?., они быстро промокли. По ее скулам сбегали серые от туши капли. По тропинке, по которой они полезли вверх, сбегали коричневые от грязи ручейки.
Пока они шагали до станции, дождь еще усилился. Это был очень озябший дождь… почти снег… осени в том году практически не было, и зима началась быстро.
3Брак — это такая штука… в словосочетании «семейная жизнь» главным словом является «жизнь». То есть ты один раз говоришь: «Да. Согласен» — и потом долгие годы просто живешь рядом с другим человеком… а он (она) живет рядом с тобой… долгие-долгие годы…
Если тебе не понравится то, как ты проводишь время, можно попытаться свалить. Я вот, например, попытался.
Я сел на поезд и оказался здесь… а жена со смешным, ползающим по купленному на мои гонорары ковровому покрытию домашним зверьком осталась дома… единственное, чего я теперь хотел, — тоже почувствовать пальцами ног это ковровое покрытие.
До этого оставались несколько тысяч километров… и еще оставалось понять, что, как ни странно, я вовсе не всегда бываю прав… и, может быть, стоит попробовать хоть иногда просить прощения… не очень часто, но попробовать стоит.
4Я проснулся на верхней полке девятого вагона. Транссибирский экспресс приближался к станции Логовушка. Название звучало одновременно ласково и настораживающе.
Полку подо мной занимал громадный молчаливый дагестанец. Просыпаясь с утра, он долго лежал, смотрел в окно, потом доставал свертки и завтракал: выпивал бутылку водки и четыре бутылки пива, а закусывал он все это копченой рыбой.
Дагестанец да я — остальные пассажиры были местными. Крепкими сибирскими мужчинами. На пальцах они носили перстни из фальшивого золота. Еще в самом последнем купе перед туалетом ехали несколько солдат в коротких кирзовых сапогах и гимнастерках без ремней.
Соседи пробовали со мной общаться. От голода и усталости я не был способен на вежливость. Когда один, с ног до головы изукрашенный синими уголовными татуировками и имевший восьмиконечные звезды на коленях, сказал, что мои tatoo — гнилые, я ответил, что зато у него — очень красивые.
Сибирский мужчина посмотрел на меня так, будто я только что, стянув носок, размешал горячий чай в его стакане грязным и большим пальцем ноги.
