Ирада Вовненко - Влечение. Истории любви
Эрика поспешно успокоила подругу, втайне радуясь, что заполучила ее в полное свое распоряжение и сможет разговаривать, разговаривать и разговаривать. О своем Герое.
Снова осмотрела свой безмолвный телефон – ничего. А раньше возлюбленный жестокий абонент писал ей на английском, французском и даже итальянском.
Ох, как же ей нравился этот переход на разные языки, сокращение слов, собственный секретный язык, сложная система кодов, пароли и отзывы – понятные только для двух человек в мире. Для них.
В небольшом кафе на углу было приятно прохладно, играла негромкая музыка, хорошо пахло кофе и свежевыпеченной сдобой.
– Ты знаешь, Инка, я ведь влюбилась в него еще в восьмом классе. Тощая вертлявая девчонка, была уверена, что уродливее всех на свете. Сотворила себе кумира. Вручить свое сердце тому, с кем заведомо взаимности наверняка быть не может, казалось удачным решением. По крайней мере, тебя никто не отвергнет.
Инночка молча слушала, отпивая кофе небольшими глотками. На маленьком белом блюдце лежал нераспечатанный пакетик с сахаром, она не терпела сладкого и отодвинула его указательным пальцем с какой-то даже ненавистью.
– Отец на день рождения подарил мне невиданный по тем временам и страшно модный двухкассетный магнитофон, кассеты с его песнями. Я сразу полюбила этот голос. Он так обворожителен, он просто обескураживает, ты не находишь?
Инночка находила. Кивнула головой.
– Когда через месяц увидела его на концерте, вживую, почувствовала такой восторг, такое неимоверное желание выскочить на сцену, целовать сцену, каждую нечистую половицу, ползти за ним на коленях, выполнять любые приказания, только чтобы он был рядом, только чтобы на меня смотрел, просто смотрел... Просто смотрел.
– Многие девочки в детстве были немного фанатками, это ничего, это нормально, – осторожно заметила Инночка, делая знак бармену, чтобы принесли кофе еще.
– Нормально? Не знаю. Специально выучилась игре на гитаре, мы с моим товарищем, ну помнишь, Олежка Островский, мой одноклассник бывший, нет, мы просто друзья с ним и даже немножечко подруги, так бывает...
– Конечно, помню, он сейчас в Чикаго вроде бы живет? – уточнила Инна. – Ребенка родил в прошлом году?
– Да, мальчишку, хотел назвать Никита, но выяснилось, что в Америке это имя считается женским.
– С ума они там, в Америке, посходили, – с уверенностью заключила Инна.
– Да при чем тут Америка! – горячо воскликнула Эрика. – Так вот, Олежка Островский, мы с ним песни разучивали на пару... Ты помнишь, в те времена его тексты воспринимались как откровение, необыкновенная свобода и настоящий протест! В стране, где всегда был Первомай... Подростки любят бунтовать. Да и Первомай надоел.
– Я помню, – кивнула коротко остриженной головой Инночка, танцующие сережки в ее ушах задорно качнулись.
– И вот мои родители уехали на несколько недель в Италию. Это была их первая заграничная поездка, готовились чуть не полгода, волновались, собирали вещи по списку. Я осталась «на хозяйстве» и потратила сумму денег, оставленную мне на месяц, за три дня. Сейчас даже не вспомню, на что. На ерунду, конечно. Не могла придумать ничего лучшего, как только пойти на тогдашнюю арену всех времен и народов – подземный переход у метро «Невский проспект». Вышли я, гитара и Олежка, со стихами и песнями моего Героя. По сути, это был бунт, попытка переворота, маленькая локальная революция в одном отдельно взятом подземном переходе. Получилось у нас, кстати, неплохо...
– Не сомневаюсь, – рассмеялась Инна, – ты очень органична в роли Жанны д’Арк...
Официантка в крошечном жилете и коротких шортах поставила на их столик два кофе; светлые волосы на ее голове были заплетены в две косы, связанные между собой сложным узлом. Эрика отвлеклась и с интересом посмотрела на необычную прическу, короткостриженая Инна не обратила внимания и продолжала:
– Ну, прекрасно, прекрасно, я помню, и в студенческие годы ты как-то умудрялась готовиться к экзаменам под его голос.
Подруга никогда не разделяла музыкальных вкусов Эрики.
– Сколько прошло лет уже, не понимаю этого твоего внезапного волнения... Ну фанатела в детстве. Ну было. Прошло. И что?
Эрика молча смотрела в окно. Солнце внезапно скрылось, как это часто бывает в Питере, небо из ярко-голубого превратилось в серое, а летний мягкий дождь принялся нахально высаживать бесконечный десант капель на нагретый городской асфальт.
– Не прошло, – Эрика укоризненно перевела взгляд на Инну, – любовь, она всегда в настоящем времени...
Инна прикрыла глаза и шутовски вздохнула, Эрика отпила глоток кофе, перекрутила в руках салфетку:
– Помнишь, месяц назад я тебя приглашала на выставку молодой художницы?
– Помню-помню, я не смогла. Ничего не успеваю... Эта работа...
– Да. Ты не успевала, и я тоже было собралась не ходить, тем более что мне нужно было в тот вечер отчитать две дополнительные лекции в университете. Но по неясной причине я, неожиданно для себя самой, отменила лекции – пожалуй, первый раз за всю свою преподавательскую жизнь. Мистика какая-то, как будто кто-то сверху управлял мной...
Инна внимательно слушала, лишь при слове «мистика» скептически усмехнулась.
– Только вот про фэн-шуй не надо, – сказала она и извинительно прикрыла рот ладонью, – все-все, прости, я молчу... Разве что пирожных себе закажу. Ты не хочешь? Корзиночки с ягодами здесь отличные.
Но Эрика отрицательно покачала головой – она не хотела корзиночек с ягодами, она хотела разговаривать о Герое.
Инна невероятно долго выбирала из трех видов пирожных, девочка-официантка с косами терпеливо ожидала, Эрика продолжала взволнованный рассказ:
– Выехала я поздно, очень торопилась, практически бежала всю дорогу и, когда добралась до места, мечтала только о стакане воды. Схватила с подноса фужер, полный вина, отпивала из него большими глотками. В этот момент увидела, как в галерею входит он.
– Он? – с выражением переспросила Инна.
– Да. В темных очках, но я никогда бы не спутала его ни с кем другим. Знаешь, Инка, я просто уставилась на него, вот стояла и пялилась как баран на новые ворота, не думала ни о чем – ни о том, что неприлично, что кругом люди, что общественное мероприятие... Он заметил мой взгляд. Не мог не заметить. И направился ко мне, будто мы знакомы много лет и вот встретились случайно, на вернисаже. Как-то раз, – автоматически прибавила Эрика. – Я испугалась, очень испугалась, какое-то время даже боялась реально потерять сознание. Сердце колотилось где-то в горле. Дышать стало невозможно почти, и я хватала воздух открытым ртом, ссохшимися губами. В панике металась на месте, что-то бормотала вслух, пальцы переплела так плотно друг с другом, что не понимала уже, где моя левая рука, где правая.
Он остановился рядом, я закрыла глаза, готовая провалиться, провалиться сквозь землю – так ведь принято говорить, провалиться сквозь землю, да что толку в словах. Он чуть насмешливо, но с интересом произнес:
– Интересный способ любоваться картинами. С широко закрытыми глазами, я бы сказал.
Я что-то говорила, уже и не помню, он что-то отвечал, подавал мне бокалы с теплым шампанским, я предпочитаю теплое, ты знаешь. Разговаривали, о как мы разговаривали, перескакивали с одной темы на другую, сбивались, начинали сначала – на ощупь блуждали в лабиринте слов. Современное искусство, причуды художников, капризы погоды, таланты и поклонники, он был бесконечно ироничен, безжалостно подшучивал над собой.
– Выставку-то вы хоть посмотрели? – поинтересовалась Инна, вынимая из узкой пачки тонкую цветную сигарету.
– Да какая уж тут выставка, я была уверена, что целую вечность могу бродить от полотна к полотну, не замечая ни картин, ни посетителей, никого, видя лишь его четко очерченный профиль.
В галерее остались только мы. Когда я сообразила, что пришло время прощаться, у меня противно заныл живот и заледенели пальцы в ожидании его последних слов. Что он скажет? «Пока, было приятно побеседовать»? Но он сказал:
– Если вы не против, запишите мой телефон.
Поцеловал мою ладонь. И запястье. И сгиб локтя.
Не помню, как добралась до дома. То ли я ощущала себя парящей в небе птицей, то ли американской девочкой Элли, ступающей по дороге желтого кирпича в Изумрудный Город.
Инна затушила сигарету, подвинула на край стола испачканную пепельницу и спросила вдруг:
– А помнишь нашу преподавательницу по зарубежной литературе?
– Наталью Николаевну?
– Да. Лучшая она была все-таки. Как она рассказывала о французской литературе экзистенциализма, о дружбе Сартра и Симоны де Бовуар, посреди фразы замолчала, повернула голову к окну, а потом сказала: «Как же нам всем хочется любви. Чистой любви, как у Тристана и Изольды. Просто у одних хватает смелости на это, а другие становятся экзистенциалистами. А все остальное – подмена понятий».
