Питер Акройд - Мильтон в Америке
— И в тот самый день мы обручились. Когда я опустился на колени и надел тебе кольцо, Кейт.
— О да. Ты сказал, что оно досталось тебе по наследству. Твоя бабушка скончалась от приступа в Садлерз-Уэллз и завещала его тебе. Я сразу поняла, что оно индейское, как только его увидела.
— Это правда, Кейт, я еще тогда тебе в этом признался. Правда не сразу, но я снова бросился на колени и горячо молил о прощении. Погляди только, как оно украшает твой пальчик. Продавая его, Новосад Матуксес заверил меня, что это залог счастья.
— А ты говорил, будто кольцо сулит множество детишек!
— Разве это не то же самое, Кейт? Так они говорят. Ты еще не потеряла книгу, которую я тебе подарил? Как же она называется? Заглавие самое странное.
«Рассуждение о женщинах, изобличающее их несовершенство, в алфавитном порядке». Я страшно оскорбилась.
— Это была ошибка, Кейт. Я вовсе не желал задеть твои чувства.
— Конечно же, я винила мистера Мильтона.
— Помню, ты заметила, что нрав его не улучшается. «С ним стало очень трудно, — говорила ты, когда мы прогуливались в тот день по лесу. — Он сделался более властным». — «Нетерпимым, ты хочешь сказать. Теперь он хуже иных прочих». — «Иные куда хуже, Гус. Он все еще поет. А однажды утром я подслушала, как он шепчется с голубкой». — «Согласен, он может и повеселиться, Кейт. Но иногда может и нагрубить. Думаю, ему здесь очень одиноко». — «Но ведь теперь вокруг целая куча народу!» — «Ну и что? Ровни ему нет. Как-то он признался мне, что задумал обширное произведение. А потом прибавил: кто только прочтет его здесь? Деревья, камни?» — «Мне казалось, он заботливо пестует братию». — «Он, несомненно, добрый христианин, с головы до пят». — «Он ведь принимает нас за Божий народ».
«Это он провозглашает на своих любимых ассамблеях. Но он вовсе не настолько обожает свою паству, как это может показаться. Он любит властвовать и управлять, спора нет. А стоит братьям разойтись — он тяжко охает и зевает во весь рот». — «Неужели, Гус?» — «Да. Именно так. Он обожает господствовать и распоряжаться, но порой мне чудится, будто он в этих краях окончательно сбился с дороги». — «Наверное, после Лондона здешние места должны представляться ему настоящей пустыней». — «О, ему весь мир — пустыня. Он разочарованный человек». — «Он слепец.
Разве это не страшное несчастье?» — «Он страдает еще сильнее. Гораздо сильнее… — Вспомни: мы держались тогда за руки. На тебе красовалась та обворожительная шляпка, которую смастерила Сара Венн. — Ты знаешь, Кейт, выпадают минуты, когда я застаю его у окна, глядящим в небо. Готов поклясться, он там что-то видит». — «Возможно, он слушает пенье птиц». — «Нет. Он просто пристально смотрит вверх. А иногда делает движение рукой, словно что-то записывает. Знаю, он однажды пробовал это делать, потому что разлил чернила. "Я не мог тебя дождаться", — сказал он мне. "Взгляните на свои руки, — заметил я. — Они чернее сажи". — "Как у дикаря", — согласился он. И мы оба расхохотались».
— Мы оказались на нашем любимом месте — там, где деревья и кустарники образуют поляну. Как ты его называешь? Нашим лесным круглым залом. И там мы устроились на лужайке. «Доставь мне удовольствие, Кейт — спой что-нибудь». — «Что тебе спеть, Гус?» — «А что, если нашу любимую "Освежите меня яблоками"?» И вот ты запела как птичка, а я закрыл глаза и растянулся на траве. Чудеснейшей песни в жизни не слыхивал. А помнишь, что произошло потом?
— Гус, ни слова больше!
— К чему затыкать уши пальцами? Все случилось как нельзя естественней. Я обнял тебя за талию — и тихохонько опустил на траву.
— Гус, у меня все лицо в огне.
— Я был нежен, правда?
— Гус!
— О Кейт! Спустя несколько часов я вернулся к мистеру Мильтону, оповещая о своем прибытии громким свистом. Он был в саду и лежал в достославном гамаке. «А, Гусперо! Ты явился очень кстати». — «Да, сэр. У меня тоже такое ощущение». — «Я возвышаю дикарей до познания их Спасителя».
Не знаю, кого он имел в виду — себя или еще кого-то. «Рад это слышать». — «Спасибо. Грандиозное предприятие — основать преданную Богу нацию в этом западном мире. — Он вывернулся из гамака и взял меня за руку. — Какая величественная летопись развернется перед глазами будущих поколений! Вспомни Диодора среди греков и Ливия среди латинян». — «Напрягаю мозги, сэр». — «Я буду Мильтоном среди американцев! И ты занесешь эту историю на скрижали». — «Под вашу диктовку, надеюсь?» — «Разумеется. События нашей истории будут высечены в камне для грядущих веков. Подобно Иову, ты должен обзавестись стальным пером, дабы запечатлеть нетленные деяния! Можешь начинать прямо сейчас».
12
Августа 25-го, 1661. За последнюю неделю наша колония подверглась губительному нашествию зловредных гусениц: деревья после них оголялись и безнадежно чахли, а урожай погибал на корню до последней былинки. Мне говорили, что тележные колеса на ходу, раздавливая великие множества этих гадин, окрашивались в зеленый цвет. Я воздержался от проведения библейских параллелей перед здешними добропорядочными жителями, ибо не допускаю и мысли, что мы навлекли на себя кару за какое-либо нечестивое или преступное деяние. Разве я не предпринял благое начинание — привить дикарям слово Божие? Нет, гусеницы — это всего лишь каприз природы.
Августа 29-го, 1661. Паренек, недавно прибывший из Лайма, некто Дэниел Пеггинтон, вчера вечером сломя голову примчался к страже в едва ли вменяемом состоянии. Донельзя взвинченный, он поведал о том, как, вынырнув на поверхность, не то водяной, не то тритон ухватился за борт его лодчонки. Он отрубил чудищу руку, которая, по его словам, ничем не отличалась от человеческой. Затем, охваченный страхом, швырнул ее обратно в воду, куда погрузился и сам тритон, исчезнувший в облаке выпущенной им пурпурной крови. Должно быть, климат этой земли странным образом воздействует на людские умы. Возможно, что нечистые традиции и ритуалы дикарей, усугубленные жарким солнцем, способны дурно повлиять на разум наших поселенцев. Я обязан поспешить со своей боговдохновенной задачей, прежде чем все мы поддадимся заразе.
Сентября 1-го, 1661. Наставлял индейцев, что подлинное наименование нашей братии — Сугубо Избранные Обособленны, но они мямлили эти слова отвратительней некуда; пришлось взмолиться, чтобы они замолкли. И как в будущем я сумею преподать им латинский и древнееврейский?
Сентября 7-го, 1661. Снова подул северо-западный ветер и поразил многих, равно туземцев и англичан, прискорбным недугом, известным как спинная чума. Это чисто американская болезнь: в Лондоне с подобной я не встречался и потому решил числить ее в ряду прочих местных неизлечимых заболеваний, как-то: черная оспа, сыпной тиф, резь в кишках, водянка и ишиас. Однако кое-какие из наших английских болезней 6 П. Акройд здесь отсутствуют: среди них — корь, бледная немочь, мигрень, каменная болезнь и чахотка. Сам я пользуюсь неизменным здоровьем. У меня сильная конституция, которая, надеюсь, наложит свой отпечаток на нашу постоянно растущую колонию христианских душ.
Сентября 11-го, 1661. Мы прошли через испытание. К нам явилась женщина, покрытая великим позором, не найдя себе пристанища среди различных окрестных городков и деревушек, где проживает братия. Она назвалась «Правоверной» Джоанной Фортескью и потщилась выдать себя за набожную прихожанку нашей реформированной церкви, однако ее репутация шлюхи вскоре достигла и нас. Я приказал схватить распутницу и подвергнуть порке у столба для телесных наказаний — перед тем, как вернуть ее в родную для нее стихию богини Венеры. В таком новом мире, как наш, разврат и безнравственность нетерпимы. Иначе сможет ли воссиять несомый нами свет подобно маяку на пустынном берегу?
Октября 5-го, 1661. Вчера наш обычный распорядок нарушило землетрясение. Между тремя и четырьмя часами пополудни, при ясной безветренной погоде, раздался гул, схожий с продолжительными раскатами грома или грохотом лондонских карет. Зародившись в недрах где-то на западе, оно встряхнуло земную поверхность с такой яростью, что у меня с полок попадали блюда и тарелки. Уличные прохожие, чтобы удержаться на ногах, хватались за столбы; работавшие в поле побросали свои орудия и кинулись врассыпную. Гул и колебания почвы продолжались минуты три, но затем прекратились: спустя еще полчаса последовал второй удар — впрочем, гораздо слабее и тише предыдущего. Я известил моих индейцев, что мы ощутили на себе гнев Божий. Где есть величие — там неизменно присутствует и ужас; благоговение должно сопровождаться страхом.
Октября 7-го, 1661. У нас восстановился должный порядок, и жизнь вошла в привычное русло. Я созвал ассамблею — решить вопрос о пропорциональном распределении земли среди новых пришельцев. Распределим справедливо и по-божески, сказал я, однако все должно протекать строго и методично. Утром взорвался порох, и разрушил коровник Исайи Фейрхеда.
