Инна Гофф - Рассказы
– Верочка, мы пришли. – Отец говорил бодрым, несколько тонким голосом. – Все в порядке. Я дождусь поезда. Конечно, дорогая… Да, да, да!..
Из хирургии вышла новая врачиха, мельком поздоровалась. Она была чем-то озабочена.
– Что вас беспокоит, коллега? – спросил доктор. – Если я могу быть полезен…
– Мужчину сняли с тридцать девятого. Думали, сердечный приступ, а у него гипогликемия… Сейчас уже все нормально, просится на сорок седьмой.
– Дайте провожатого, и пусть едет.
– Я уже думала, но некого послать. – Она покосилась на Лиду. – Дочка едет сорок седьмым? Она, случайно, не врач? Было бы очень кстати… Полбольницы на уборочной, работать совершенно некому…
– Поезжайте, я подежурю, – сказал доктор. И глаза его так блеснули, что Лиде подумалось: он не шутит.
– Разве что, – сказала врачиха сердито и вышла.
Они сидели друг против друга, Лида и старый доктор, и молчали. Доктор улыбался радостно и кротко. Все было сказано этим молчанием. Все, что в словах не нуждалось. Про человека, который курил сейчас на перроне, сплевывая в сторону примятого дождем цветника и поглядывая на прыгающую стрелку вокзальных часов, они оба словно забыли. Они отдыхали от него, как и он, может быть, отдыхал от них.
– Береги себя, – сказал доктор. – Ты мне обещаешь?
Сероглазая женщина с усталым лицом согласно кивнула ему в ответ.
– Ты должна помнить, что мы с мамой тебя очень любим…
Лида снова кивнула. Чем еще мог он, старый и немощный, защитить ее от житейских бурь, как не этими немногими словами?.. И не затем ли, чтобы услышать эти слова, приезжают они сюда все трое?
– Ты наш медпункт, – сказала Лида. – Медпункт на вокзале… Ты и мама…
Фирменный сорок седьмой прибыл, как всегда, минута в минуту.
И вот уже вновь замелькали голубые вагоны – черноеморе, черноеморе, черноеморе. У доктора зарябило в глазах.
В поезде было душно от нагретого за день железа. До конечной станции езды оставалось три часа, и пассажиры негромко, лениво переговаривались, как люди, все уже обсудившие. Многие говорили с привычной для уха северной интонацией – тоже ехали отдыхать по профсоюзным путевкам.
– Лидия Ивановна, – позвал Сева. – Чай носят…
Она сердилась, когда он называл ее по отчеству, как бы подчеркивая этим, что моложе ее на пять лет. И сейчас она не ответила. Но не потому.
За окном, поглощаемый скоростью и темнотой, проносился осенний пейзаж ее детства. Белые подсиненные мазанки, ядра тыкв и уже без початков, как разоруженное войско, стебли кукурузы. В детстве этот пейзаж почему-то всегда напоминал ей страницы романа «Война и мир».
– Лидия Ивановна, на тебя брать?..
Все решилось как-то само собой. Она знала, что это бесповоротно. Но грусти не было. Напротив, какое-то облегчение.
И она думала о нем уже в прошедшем времени: «А он был ничего, славный парень, этот незаменимый Прошин…»
