Джулиан Барнс - Глядя на солнце
— А я не понимаю, — сказала Рейчел. — И, надеюсь, никогда не пойму.
— Не зарекайтесь. Очень утомительно все время быть рациональной.
— Вот почему вы мне и нравитесь, — сказала Рейчел. — Потому что вы никогда не бываете глупой.
Джин улыбнулась и посмотрела вниз. Ей было опасливо приятно.
— Так мило с вашей стороны. Люди всегда считают, что когда вы достигаете моего возраста, то в комплиментах вовсе не нуждаетесь. А старикам они нужны не меньше, чем молодым.
— Вы совсем не старая, — яростно сказала Рейчел.
О Господи. Еще один комплимент. О Господи. Ей нравилась Рейчел, но она ее побаивалась. Такая полная уверенность и сердитость. Много лет назад только мужчины были так уверены и так сердились.
Вот, собственно, почему она уехала, чтобы жить одной. У брака были два магнитных полюса — гнев и страх. Но теперь женщины становились не менее гневными. Джин ставило в тупик, как часто именно женщины, которые наиболее категорично отвергали мужчин, которые обособлялись и жили вместе, которые провозглашали свободу от противоположного пола, казались наиболее гневными. Ведь им же следовало быть наиболее хладнокровными, раз они получали то, чего хотели? Или это была лишь часть какой-то более всеохватывающей ярости на все творение, предлагающее только два выбора, причем один заведомо негодный? Джин чувствовала, что Рейчел спросить про это нельзя — она только рассердится. И еще одно: теперь женщины были сердиты на других женщин. В азийческие времена в том старом мире, где мужчины тиранили, а женщины обманывали себя, где лицемерие использовалось, как лечебная примочка, там, во всяком случае, существовала тайная сообщность женщин, всех женщин. Теперь же — приемлемые идеи, лояльность и предательство. Вот как это виделось Джин. Но, быть может, за свою жизнь вам дано узнать лишь столько-то. Ваши баки вмещают лишь столько-то горючего, и она теряет высоту. Чем ниже опускаешься, тем меньше видишь.
— Вы не против, если я спрошу вас про секс? То есть… — Против обыкновения Рейчел замялась.
— Нет, конечно, нет, дорогая. Да, он продолжался все эти годы, каким странным это ни покажется.
— А с этим… С этим, — снова Рейчел будто не находила слов, — все было в порядке?
Джин засмеялась. Она взяла голубую чашку из неведомого материала, чего-то среднего между фарфором и пластмассой, поколебалась, отхлебнула и прислушалась к странному, надтреснутому звуку, раздавшемуся, когда она поставила ее назад на блюдце.
— Когда я была в Китае, там как раз ввели Новый брачный закон. Помню, я прочла перевод. Очень подробный закон, охватывавший практически все. В нем говорилось, что брак воспрещен, если кто-то из пары болен проказой, и еще в нем говорилось, что убивать младенцев, топя их, строжайше воспрещается. Помню, я читала и думала, а как Партия распорядилась с сексом? Я хочу сказать, она же там регулирует все и вся. Но в законе имелась только двенадцатая статья. — Она сделала паузу, беспричинную.
— Не берусь угадывать.
— Конечно. Статья двенадцатая гласит: «Муж и жена обязаны осуществлять планирование семьи».
Она снова замолчала, на этот раз многозначительно.
— И?
— Ну, полагаю, можно сказать, что наш брак был китайским. Скорее осуществление планирования семьи, чем занятие тем, что вы теперь называете сексом.
— По-моему, это печально.
— Есть многое и похуже. Мы не были исключением. Тогда заключалось много китайских браков. Как и теперь, полагаю. Это не казалось… столь уж важным. Была война, и был мир, и вещи вроде… — Она не сумела подобрать примера. — Вещи вроде Фестиваля Британии…
— Бога ради…
— Извините. Но в виду я имею как раз подобные вещи. Мы не думали, что что-то еще имеет значение. Мы не…
— Вы ляжете со мной в постель? — стремительно спросила Рейчел, опустив голову, наставив на Джин свои кудряшки.
— Ну, дорогая, это очень мило с вашей стороны, но я уже старуха…
— Не трепите меня по плечу. И себя не трепите. — Рейчел яростно хмурилась.
Но Джин все еще отказывалась принимать ее всерьез.
— Только потому, что вы угостили меня обедом…
— Я не шучу.
Внезапно Джин почувствовала себя много старше этой девушки и немножко устала от нее.
— Нам пора, — сказала она. — Попросите счет.
Но в машине она положила ладонь на плечо Рейчел. Некоторое время они ехали молча, только Рейчел иногда материлась на мужчин за рулем. Потом, не глядя на Джин, она сказала:
— Знаете, я не такая беспардонная, как вы думаете.
— Я этого не говорила.
— Я имею в виду — Грегори. Просто есть в нем что-то, что действует мне на сиськи.
— В таком случае вам лучше будет без него.
— Он никогда не думает о том, чтобы быть мужчиной. Я не имею в виду, быть мужчиной в смысле взбираться на пятитысячники и прочее. А просто быть мужчиной. Он об этом не думает. Как подавляющее их большинство. И Грегори не лучше всех остальных. Он просто думает, что соответствует норме.
— По-моему, Грегори — довольно чуткий и чувствительный мальчик.
— Я не об этом. Совсем не об этом. А просто он считает, что быть мужчиной — это норма. Он думает, что вы и я принадлежим к подвиду, отклонившемуся от нормы.
— Вы хотите сказать, что причина в том, как я его воспитала?
— Да нет же. Черт, будь рядом мужчина, он бы, вероятно, вырос еще хуже.
— Благодарю за комплимент, — сказала Джин виновато. Они ехали и ехали, а ночные тучи сеяли на машину мелкую изморось.
— Суть пилюли в том, — внезапно сказала Рейчел, — что можно трахаться с теми, кто тебе не нравится.
— Но зачем вам вообще это нужно?
Молчание. О Господи. Опять невпопад. Она же задала вопрос, который не был по-настоящему вопросом. Сколько вы зарабатываете? Вы хотите поехать в Шанхай?
— Когда Майкл умер, — сказала Джин, не понимая, почему она об этом подумала, — он оставил мне все свои деньги. Дом. Все.
— Еще бы не оставил! — сказала Рейчел сердито. — Дерьмо. Щедрый папочка. Заставляет вас испытывать благодарность.
Джин это не удовлетворило.
— А что бы вы сказали, если бы он мне ничего не оставил?
В полусвете внутри машины Джин увидела, как Рейчел улыбнулась.
— Я бы сказала «дерьмо». «Щедрый папочка». Забрал лучшие двадцать лет вашей жизни и все-таки хотел наказать вас, заставить вас чувствовать себя виноватой.
— Собственно говоря, — сказала Джин, — он не оставил завещания. Во всяком случае, никакого завещания не нашли. Он умер без завещания. А потому мы с Грегори получили все. Что вы скажете на это?
Рейчел почти рассмеялась от сердитого раздражения.
— Дерьмо. Щедрый папочка. Не мог решить, заставить ли вас чувствовать себя виноватой или же благодарной ему. Хотел и того, и того, даже когда умирал. Хотел устроить так, чтобы вы мучились над разгадкой еще много лет. Крайне типично.
— Значит, выиграть он никак не мог?
— На мой взгляд — нет, а на его он только и делал, что выигрывал.
— Прежде я думала, что знаю ответы, — сказала Джин. — Вот почему я уехала. Я знаю, что делать, думала я. Может быть, надо убеждать себя, будто ты знаешь ответы, иначе ты вообще ничего делать не будешь. Я думала, что знаю ответы, когда выходила замуж — во всяком случае, думала, что отыщу их. Я думала, что знаю ответы, когда уезжала. Теперь я не так уверена.
Вернее, теперь я знаю ответы на другие вещи. Может быть, в этом суть: в каждое данное время мы способны знать ответы только на определенное число вещей.
— Вот видите, — сказала Рейчел. — Он все еще заставляет вас думать о себе. Дерьмо.
Когда они подъехали к дому Джин, Рейчел начала снова:
— Был у меня один. С ним было приятно — умный, достаточно милый — для мужчины очень неплохой. Все было хорошо, пока я не поймала его, когда он подглядывал, как я кончаю.
— В окно подглядывал?
— Нет, Джин, не в окно.
О Господи, подумала Джин, мы все еще об этом.
— Не в окно. В постели. Секс. Траханье.
— А.
— Он завел привычку смотреть на меня. Будто я была дрессированной собакой. А что там внизу? Уголком глаза. Жуть брала. Я решила отплатить ему. Меня на этом зациклило. То есть я видела, что отношения долго не продлятся. Но очень хотела отплатить ему. Чтобы он меня запомнил. Я начала притворяться, будто не кончаю. Это вас шокирует?
Джин покачала головой. Как же все изменилось. А Рейчел продолжала. Тон у нее был агрессивный, но Джин уловила скрытую неуверенность.
— Сначала было нелегко, и иногда я срывалась, но чаще выдерживала. И это его доводило. Я кончу, но притворюсь, будто нет, и заставляю его продолжать, продолжать, а сама притворяюсь, будто вот-вот, что еще немножко, вот сейчас за следующим поворотом, понимаете? И утешаю, как школьника. Все хорошо, это никакого значения не имеет. А когда он скатывался с меня и уже почти засыпал, но еще не совсем, я притворялась, будто немножко сама себе помогаю. Ничего драматичного, просто давала ему понять, чем я занята, и притворялась, будто сдерживаюсь, чтобы его не расстроить. Как его это доводило! Очень и очень. Дерьмо.
