Меир Шалев - Дело было так
К счастью, некоторые из основателей Нагалаля перед приездом в Страну провели несколько лет в Соединенных Штатах. Они тут же поняли, что случилось, остановили телегу, перевели дяде Ицхаку написанное и вместе с ним развязали веревки и осторожно перевернули ящик в надежде, что внутри него ничего страшного еще не произошло — или, наоборот, уже произошло. Никто не знал, что там внутри, но всем было ясно — уж что бы там ни находилось, но оно всю дорогу от Тель-Шамама до Нагалаля ехало боком, а то и торчало вверх ногами, точно зеленый лук на грядке!
Мошавники, знавшие английский язык, объяснили мошавникам, его не знавшим, что американцы всегда делают такие надписи, потому что у американцев, при всех их недостатках, есть также несколько достоинств, и среди них — практичность и основательность. Но вот что там такое находится внутри ящика, не могли объяснить своим товарищам даже те мошавники, которые бывали в Соединенных Штатах. Ясно было только, что там находится нечто необычное, а также весьма подозрительное, ибо сквозь щели между досками пробивалось некое тусклое и соблазнительное сияние непозволительных «излишеств». А потому все собравшиеся тотчас начали про себя думать, как им реагировать и что им сказать, когда они увидят, что это такое так странно там светится. В конце концов они решили, что сначала посмотрят, а уж потом решат, что сказать и как реагировать.
Уайти, наслаждавшийся каждым мгновеньем этого спектакля, уже собрался было повторно обойти весь круг Нагалаля, но тут дядя Ицхак решительно дернул вожжи, громко крикнул: «Тпру-у!» — и с возгласом: «Представление окончено, друзья!» — остановил телегу прямо против бабушкиного дома.
Бабушка Тоня и дедушка Арон вышли из дома в сопровождении всех своих детей — Михи, Батии, Баштевы и Менахема. Они были так поражены, что вышли не через заднюю дверь, как следует быть, а через переднюю. Дядя Яир, кстати, тогда еще не родился и потому не вышел вместе со всеми, но и он, как это у нас обычно, тоже готов описать это поразительное событие во всех его мельчайших подробностях, как будто лично при нем присутствовал.
Как только дедушка Арон увидел на ящике американские надписи, он сразу понял, что на этот раз брат Исай приготовил ему какую-то особенную подлость. От злости он так и застыл на месте, и поэтому помочь дяде Ицхаку вызвался Нахум Снэ, дедушкин приятель из прославленной «Макаровской тройки».
Объединив усилия, дядя Ицхак и Нахум Снэ подняли громоздкий ящик, спустили его с телеги, обнесли вокруг дома и поставили на «платформу». Поскольку дядя Ицхак никогда не выходил из дому без рабочих инструментов, он и на этот раз прихватил с собой полный чемоданчик. Вытащив из него отвертку и молоток-гвоздодер, он принялся осторожно вскрывать посылку, а Нахум Снэ тем временем продолжал стоять рядом, мужественно приготовившись отразить любую таившуюся внутри беду или угрозу. И правда, поди знай, что может выпрыгнуть на человека из этого американского ящика, какое очередное чудище капиталистического соблазна?!
Моя мама хорошо запомнила тот день. Вот как она перечисляла все детали вскрытия:
Сначала были со скрипом вытащены гвозди. Их собрали в кулек для повторного употребления.
Затем были сняты металлические полосы. Их сложили в стороне для повторного употребления.
Затем были разобраны верхние доски. Их сложили одна на другую для повторного употребления.
Тусклое сияние, тот «американский блеск», который остался в ящике, когда его закрыли в Соединенных Штатах, теперь освободилось, чуть усилилось, выпустило наружу щупальца лучей и слилось с ярким светом Страны Израиля.
— И что же обнаружилось там внутри? — спросила мама.
— Пылесос Свипер! — радостно закричал я.
— Нет, еще не пылесос. Сначала там обнаружилась коробка.
Прикрепленная к своему месту и защищенная кучей уплотняющих и смягчающих тряпок, опилок и скомканных американских газет, там лежала большая картонная коробка, перевязанная тонким крепким белым шнуром, а на ней — и тут мамин голос стал совсем веселым — был нарисован некий неопознанный объект, некая фигура, о которой можно было с уверенностью сказать лишь одно, — что она перевернута вверх тормашками! Голова внизу, а ноги в воздухе, опять как тот зеленый лук на грядке.
— Ну-ну… — усмехнулись все, кто по дороге в Страну Израиля не побывал в Соединенных Штатах, а дядя Ицхак даже вздохнул с облегчением. Оказывается, эти американцы не так уж основательны. Они тоже могут ошибаться. Оказывается, именно из Америки и до самого Тель-Шамама эта коробка ехала вверх ногами, зато от Тель-Шамама до Нагалаля она ехала правильно! Такой уж человек был наш дядя Ицхак. Английский у него был не ахти какой, но он недаром был почти инженер — за что бы ни брался, все всегда делал, как следует быть. Теперь, вздохнув с облегчением, он вытащил из своего чемоданчика острый складной нож, который ему подарил дедушка Арон, когда учил прививать плодовые деревья, разрезал скрепы, державшие коробку внутри ящика, и перевернул ее в нужное положение. И тут все ахнули от ужаса, потому что только теперь наконец как следует разглядели, что там было нарисовано, на этой коробке. На первый взгляд то была самая обыкновенная американская домохозяйка, одна из многих. Но это только на первый взгляд, потому что, присмотревшись, можно было понять, что в действительности это сам дьявол-искуситель в женском обличье! Губы намазаны красным «липстиком», красное платье в горошек, тонкая талия, пышная грудь, широкие бедра! А ногти накрашены красным лаком! Сразу ясно, что ко всему прочему она еще и делает себе маникур!
Коробка была такая большая, что нарисованная на ней женщина была почти натурального роста, то есть выше бабушки Тони. Но самое главное — она была не одна. В руках она держала длинный и толстый шланг, который тянулся из какого-то большого прибора на колесах, послушно лежавшего у ее ног. Не все сразу поняли, что это за прибор, но все сразу поняли, что это именно он спрятан в закрытой коробке. А еще все поняли, что их прежние представления об испорченности «буржуазной» Америки просто меркнут в сравнении с ужасной «буржуазной» действительностью, запечатленной в облике этой молодой американки, в котором каждая деталь, от щиколоток до модно завитых волос, свидетельствовала о распущенности, извращенности, легкомыслии, эгоизме, мотовстве, самовлюбленном индивидуализме и погоне за личным благополучием. Поняли и дивились только, каким же шикарным должен быть этот аппарат на колесах, если он вызвал на бесстыдно накрашенных губах такую сладострастную и распутную улыбку?
Все население деревни: мошавники и мошавницы, коровы и куры, лошади и быки, плодовые деревья и деревья для тени, — все были потрясены этой улыбкой. Там и сям раздавались насмешливые восклицания вроде: «Разряженная кукла!» — а также яростные крики праведного возмущения: «Стыд и срам!» и «Какой позор!» Но сегодня я понимаю и то, о чем мама мне не рассказывала. Несмотря на все свои принципы, мошавники все равно оставались мужчинами, и как это бывает с мужчинами, у них тут же зашевелились приятные мысли обо всех тайнах этой талии и о том удовольствии, которое может ощутить, охватив ее, мозолистая мужская рука, привыкшая каждодневно охватывать одну лишь твердую рукоятку плуга. А мошавницы, хоть и смотрели на раскрашенную американку с заслуженным презрением, тоже в душе, наверное, впервые задумались: а каково это — быть такой, как она? И некоторые, возможно, даже ощутили легкую зависть: почему она? А другие, быть может, облизывали губы. Но главное — никто не ушел. И никто не отвел глаза. Все были возмущены, как следует быть, и всё же все стояли и ждали продолжения.
Только бабушка Тоня не была ни потрясена, ни возмущена. Во-первых, ее никогда не заботили устав и принципы трудового мошава. А во-вторых, коробка была послана ей, и содержимое этой коробки предназначалось ей, а главное — нарисованная женщина сразу же показалась ей идеологической соратницей и союзницей. Ибо, судя по рисунку, это была женщина, все мысли которой тоже заняты чистотой, но у которой, в отличие от бабушки, есть для этого соответствующие орудия и возможности, о которых здесь, в Палестине, никто даже представления еще не имел.
И еще одно чувство, я думаю, вдруг проклюнулось в ее сердце — чувство неведомое и волшебное, по краям которого, точно вышивка, вьющаяся по краям дорогой скатерти, вилась мысль, что и она могла бы быть такой вот женщиной — веселой и счастливой, а может быть, даже такой же ухоженной, и накрашенной, и в платье с горошком, — если бы вышла замуж за какого-нибудь «дважды изменника», вроде дяди Исая, и может быть, и за самого дядю Исая, а не за его брата Арона, и поехала бы с ним в Америку, а не в эту трудную и грязную Палестину.
