Антон Соя - Порок сердца
Ну и началось — психиатры, вопли, угрозы. Нас сразу развезли по разным квартирам, а через месяц меня отправили в Коламск, а Вику — в Сорбонну. Не очень равноценное наказание. Шесть лет без права переписки. Вика клятву выдержала. Ни одного мужика после меня у нее не было, а я — сама знаешь.
— Я думаю, такая история не придет в голову даже самому «желтому» изданию в мире.
— Я, надеюсь, ты — никому?…
— Никому. Хотя кто мне поверил бы — с дырой в башке. — Катя невесело усмехнулась и, задумавшись на секунду, добавила: — Сестру твою мне жалко.
— А чего ее жалеть-то? Она свои пути сама выбирает. И необычную для бабы специализацию — пластический хирург, и новую ориентацию. По-моему, она счастлива со своими бабами, и я не чувствую никакой вины перед ней. Мое наваждение прошло четырнадцать лет назад.
— А я уверена, что она до сих пор тебя любит и на что-то надеется.
— Я все ей объяснил, когда мать разрешила ей приезжать в Коламск. Я очень боялся этой встречи, но все прошло на редкость мило, без скандалов. Вика ни в чем меня не винила, только попросила разрешения приезжать в гости по выходным. В то время мы даже делились друг с другом постельными победами… А потом она меня спасла.
— Потому что любит!
— Я тоже люблю ее. Как сестру, а остальное — ее проблемы. Кстати, живет она сейчас, как сыр в масле. Золотые руки — какое хочешь тебе лицо забацает — мать родная не узнает. Мамаша наша у нее всю себя сделала, и теперь к Вике очередь на три года вперед. Вот только какая-то она циничная и ироничная стала чересчур в последнее время. И лексикон у нее, как будто она на зоне пять лет оттрубила, а не в Сорбонне.
— Но не всем же быть таким душевными и сердечными, как ты.
— Бабушка наша Вику очень боялась. Все говорила, что она еще всем покажет, мол, от нее всего можно ждать. И крестилась, крестилась.
— Ладно, — прервала его сентенции Катя, — давайка лучше про нас с тобой еще расскажи.
— А чего еще рассказывать. Я же до тебя полным мудозвоном был. Ни одной девки в Коламске не пропустил. Сначала после Москвы чуть от скуки здесь не подох, еще слепнуть стал: прогрессирующая миопия на почве стресса, до «минус шести» почти дошел, пока бабка меня к Папагену не отвела. Стал я танцевать, и стало все проходить: и тоска по сестре, и страх перед матерью, и даже близорукость эта дурацкая остановилась. Я, как маньяк, каждый день к Папагену ходил, он меня чуть не на руках носил: ты талант, ты красавец. Тут девки стали вокруг вертеться, глазки строить — я очки на линзы поменял и загулял на всю катушку. Сначала каждую с Викой сравнивал, потом все как отрубило, только злоба на сестру осталась. Вика меня, мальчишку, совратила, запутала, чуть не ослеп из-за нее, матери на глаза показываться стыдно. Еще хотела, чтобы я, кроме нее, ни с кем не спал. Ну не сука ли? В глушь к бабке загремел из-за ее похоти безумной.
— Я в этой глуши всю жизнь прожила.
— Ну сейчас-то ты в Москве. После школы мне одна дорога была — танцевать. Папаген меня в Москву отправлял, но мать сказала — нет, еще пять лет в Коламске. Тут бабка померла, царство ей небесное. Пошел работать в варьете — жизнь райская, баб вокруг завались, какая захочу моя. В армию из-за близорукости не берут — все бы зашибись, да тут появляются Павлов с женой. Клуб, оказывается, его, казино его, все вокруг его, только вот Лена его на меня запала. Все Павлова боятся как огня, а жена у него под носом ему рога со мной наставляет. Ситуация стремная и знакомая до дури, все как с Викой — адреналин прет, солдат показывает чудеса доблести, Ленка совсем голову потеряла. А у меня полнейшее дежа вю. Ленка и темненькая, как Вика, и на три года меня старше, и темперамент бешеный. У меня таких огненных баб всего три-то и было: ты, Вика и Ленка проклятая.
— Спасибо за потрясающие подробности. Но только вроде я просила тебя про нашу любовь рассказать, а не про блядство твое беспробудное.
— Пойми, Катя, — это был мой образ жизни, — попытался оправдаться Женя, — я стал секс-спортсменом, а Лена — моей самой высокой планкой, но никакой любви, только адреналин, чистый экстрим. Каждая моя встреча с ней, как прыжок с тарзанки в пустоту, животный страх, безумный кайф. Я торчал на этих острых ощущениях. Ленка распустила слух в городе, что я голубой, и все лохи поверили, а главное — поверил Павлов. Эх, Ленка, Ленка!
— Да, да, я, похоже, ее помню — платок и очки всплывают в памяти. Стильная тетенька была.
— Стильная, сильная, а оказалась злобной сукой. На меня еще никто так прав не предъявлял. Я всегда был сам по себе. Лена стала страшно напрягать, я уже подумывал смыться. Зашел к Папагену, а там ты: такая жизнерадостная, наивная, красивая. А когда первый раз увидел, как ты танцуешь, понял, что люблю. Первый раз: не «хочу трахнуть», а «люблю». Папаген всегда меня учил: как девушка танцует — такая она и в постели. Таких жарких танцев, как с тобой, у меня еще ни с кем не было. Помнишь нашу первую ночь? Мне казалось, что я с Леной и с Викой одновременно, и при этом мне не было страшно. Это был ураган, но не разрушающий, а созидающий.
— Да ты, Женечка, — поэт.
— Катька, это ты была поэзией: легкая, воздушная, влюбленная в жизнь. В то же время столько знала всего, книги читала, в отличие от меня, мудака. Прости меня, я все испортил, запутался, испугался. Но виновата во всем Лена, она поставила жесткий ультиматум: либо аборт, либо она тебя уничтожит. Выбор у меня был невелик.
— Все это я уже слышала от тебя. Значит, ты испугался Лены и отказался от меня и ребенка, Ромео.
— Да, я испугался за тебя.
— Ты выгнал меня и заставил сделать аборт, когда мир вокруг меня рухнул как карточный домик. Мать, отец, Папаген, здоровье, друзья, работа — я лишилась всего. А после твоего предательства я лишилась любви, ребенка и веры в людей, так? — В воздухе повисла пауза.
— Боюсь, что так, — пробормотал Женя.
— И ты, наглец, пришел ко мне через восемь лет рассказать про все это и попросить прощения?
Женя не нашелся что сказать, все выглядело именно так. Виновато сопя, он молчал и ожидал Катиного вердикта.
— Я прощаю тебя. Тебя и твоего пришитого солдата. Я даже прощаю того гада, который сбил меня той страшной зимней ночью. Женя, все прошло, я люблю мужа, я люблю дочь. Мое пересаженное гениальным мужем сердце бьет рекорды трудоспособности, и весь этот кошмар столетней давности для меня теперь не страшнее фильма ужасов. Из наших отношений с тобой я помню только постель, но говорить об этом я не хочу. Я только хотела бы узнать, что было потом, после того как мы расстались. Откуда меня привезли в больницу? С ноября по февраль белое пятно, Гриша всегда обходит эту тему… — Ее монолог нарушили странные звуки. — Женя, ты что, плачешь? Дурачок. Все прошло. Перестань.
Еще какое-то время Женя повсхлипывал и затих, и они лежали рядом молча, не глядя друг на друга. Тишину нарушила Катя, у нее в голове созрел план действий.
— Я с утра, как встану, пойду на кладбище к родителям, а потом к отцу Пантелеймону. Может, составишь компанию?
— На кладбище — да, в церковь — нет. Боюсь я его. Катя, а можно я твой шрам над грудью поцелую?
— Ну вот опять… А потом я что, буду должна твои в ответ? Иди-ка ты на диван, прощенный кобель.
— Спокойной ночи.
Ночь выдалась тяжелая, столько всего навалилось, сон брал свое. Уже зевая, Катя попросила:
— Расскажешь завтра, как тебе солдата отчикали да пришили. Уж больно любопытно.
— Хорошо. На Ленкиной могиле. — Женя на секунду замолчал, а потом с надеждой в голосе спросил. — А может, я к тебе перелягу?
— Спи, стратег.
ГЛАВА 2
Старогородское Коламское кладбище 10.09.2006 12:00
На кладбище по случаю выходного дня было довольно людно, то здесь, то там — посетители убирали могилы перед зимой. Кое-где на столиках была разложена закуска — поминали усопших. Катя попыталась припомнить, где лежат родители, должна же она хоть что-то вспомнить, но в голову ничего не приходило. Солнце неожиданно скрылось за облаками, стало прохладно, потянуло, как подумалось Кате, могильным холодом, она взглянула на своего спутника, но ему все было нипочем. Женя уверенно шел впереди, обращая ее внимание на интересные, по его мнению, памятники, казалось, вотвот — и он начнет насвистывать. Еще издалека он указал на высокую скульптуру, стоящую на могиле Папагена. При ближайшем рассмотрении фигура оказалась танцующим юношей. Сам памятник, вся могильная композиция поражали своей гармоничностью, было заметно, что это творение талантливого художника. Катя не ожидала ничего подобного, ведь по рассказу Жени выходило, что учитель жил чуть ли не в нищете.
— Надо же, как красиво.
— У него учеников — куча, — пояснил Женя, — многие в люди выбились.
— Как ты? — скептически спросила Катя, но Женя не заметил подвоха.
