Альбер Коэн - Любовь властелина
Поставив сумку на скамейку, он двинулся по перрону, подошел к автомату, сунул в него монетки, дернул за ручку, посмотрел, как валятся на землю пакетики, засвистел, вновь побрел по перрону, глядя в небо. В одиннадцать часов его охватило беспокойство. Неужели она способна нанести ему такой удар, не явиться к поезду, чтобы помешать ему уехать? Поезд на Марсель прибудет через восемь минут, если не опаздывает. Наконец он заметил, что подъехало такси, по виду из Агая. Из такси вышла Ариадна с сумкой в руке. Их взгляды встретились, но оба сдержали желание рассмеяться, чисто механическое желание, поскольку обоим было невесело.
— Ты тоже уезжаешь? — спросил он, сдвинув брови и опустив глаза.
— Я тоже уезжаю.
— И куда ты поедешь?
— Туда, куда не поедешь ты. Ты куда едешь?
— В Марсель, — сказал он, не поднимая глаз, чтобы не рассмеяться.
— Ну, тогда я поеду на следующем поезде.
— Ты заперла дом? Выключила счетчик газа?
Она пожала плечами, чтобы показать, что ее не заботит такая ерунда, и села на другую скамейку. Сидя в двух метрах друг от друга, каждый со своей сумкой, они делали вид, что незнакомы. В пять минут двенадцатого он встал, подошел к окошку кассы, попросил два билета в первом классе до Марселя, вернулся на набережную, встал с сумкой, по — прежнему не глядя на нее. Наконец поезд подошел к перрону, возмущенно пыхтя, и из вагонов повалили маленькие пассажиры. Он сел в вагон, наблюдая за ней краем глаза. Если она не сядет, он выскочит в последний момент.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он, когда она вошла в его купе.
— Путешествую.
— У тебя нет билета.
— Я куплю у контролера.
— Иди, по крайней мере, в другое купе.
— Здесь есть свободные места.
Зазвенел колокольчик, и поезд сердито заворчал, зафыркал, залязгал железом, окутался облаком пара, взял назад, его основательно тряхнуло, затем он медленно двинулся вперед и наконец решился, разогнался, грохоча своими скованными цепью замученными вагонами, стуча своими настырными колесами. Когда она встала, он нарочно не помог ей водрузить наверх сумку, с удовлетворением отметив про себя ее неуклюжесть. Что поделаешь, теперь ей придется рассчитывать только на себя. Закинув наконец сумку, она села напротив него. Оба смотрели в пол, поскольку знали, что, если они будут смотреть друг на друга, они не смогут удержаться и сначала улыбнутся, потом засмеются и уронят свое достоинство.
В коридоре, качаясь, прошли англичане, тихо посмеиваясь, за ними, шумно гомоня, пронеслась ватага американских парней, идиотски мужественных, пестро и безвкусно одетых, непрестанно жующих, уверенных в том, что они важней всех, что они хозяева жизни, а за ними расхлябанной походкой проследовали их сестрицы, будущие мажоретки, в шотландских гольфах, сексуальные, уже с накрашенными лицами, они, как и братья, объяснялись с помощью невнятных гортанных звуков и являли собой торжество жующей вульгарности.
Эти двое все продолжали не замечать друг друга; за окном вихрем проносились кривые деревья, летели навстречу телеграфные столбы, то вдруг уменьшаясь, то внезапно вырастая, звенели колокола в деревенской церквушке, собака, высунув язык, с забавным упорством пыталась забраться на вершину холма, поезд, качаясь, взвизгивал от ужаса, камни блестели меж рельсов, паровоз непристойно пыхтел, уплывал путевой обходчик, стоящий неподвижно, как манекен, вдали белоснежная яхта, словно игрушка, ползла по средиземноморской глади.
Вошли трое прыщавых девиц-подростков. Принялись бешено хохотать, поскольку этот господин показался им красивым, сыпали яркими эпитетами, чтобы показаться оригинальными и сильными личностями, чтобы ему понравиться. Одна сказала про певца, что он потрясающий, другая заговорила про свой фантастический насморк на прошлой неделе, третья сказала, что сама кашляет, как не знаю кто. Он встал, вышел из купе, пересек большой тамбур, там воняло как в хлеву. Зашел в вагон третьего класса, открыл дверь последнего купе, сел.
Опьяненный скоростью и, казалось, готовый в любую секунду свалиться с рельсов, обезумевший поезд вломился в туннель, вопя от ужаса, и дым заволок стекла, и началось столпотворение железа средь сочащихся влагой стен, и вдруг снова появился спокойный деревенский пейзаж с мирной чистенькой зеленью. Время от времени примолкшие пассажиры рассматривали хорошо одетого иностранца, но постепенно беседа возобновилась. Барышня из рабочих, в штопаных шелковых чулочках, молча презирала крестьянского парня, который что-то говорил ей, поглаживая от смущения колючий подбородок. Толстая кумушка в альпийском берете, с заячьим воротником, что-то отвечала соседке, потом нарочито зевнула, чтобы замять явное вранье, потом утерла длинную соплю своему трехлетнему ангелочку, завела с ним нарочитую, праздную беседу, чтобы привлечь зрителей, спрашивала его с непривычной ласковостью, чтобы добиться неожиданных и по — взрослому умных ответов, дабы они вызвали восторг публики, за которой она краем глаза наблюдала, тогда как ее маленький монстр, почуяв непривычную к себе снисходительность, воспользовался этим и начал орать во все горло, топать ногами, пускать слюни, и, в итоге, его вырвало чесночной колбасой. Молодожены, уединившиеся на к, раю скамейки, сплелись красными пальцами с грязными ногтями. Невеста сверкала россыпью красных прыщиков на лбу. Жених, парнишка с маленьким курносым носом, был в коричневом пиджаке в клетку с жестким воротничком, кофте на молнии, лаковых штиблетах и фиолетовых носках. Из нагрудного кармана пиджака торчали автоматический карандаш, ручка, обшитый кружевом платочек и цепочка с медальоном в виде цифры 13 в кружочке. Он шептал на ухо своей милой всякие вопросы, что-то бормотал о любви, на что она, млея, только приглушенно хихикала или кокетливо переспрашивала: а? С законным чувством собственника, уверенного в своем праве и живущего в ладу с обществом, он тискал зад подруги, и ей это было лестно, и она, чтобы пуще прежнего пленить его, напевала «Часовню в лунном свете», нежно прислонясь россыпью прыщей к плечу молодого человека.
Сан-Рафаэль. Поезд тормозит, вагоны трясет, колеса гневно протестуют, визжат, как щенки, которых мучают злые дети, наконец поезд останавливается, испустив долгий вздох усталости, сотрясаемый спазмами и урчанием металла. В вагоны отважно врываются новые пассажиры, их встречают недоверчивые взгляды сидящих. В вагон зашла семья под предводительством краснолицей старухи в черной вуали, и поезд тронулся с места, задыхаясь от своей извечной астмы, сотрясаясь в страхе тоннами металла. Вдали мелькнул одинокий отблеск реки, старуха протянула контролеру билеты на всю компанию с довольным смешком, присущим каждому, кто живет по правилам и состоит в какой-нибудь группе. Она сразу же вступила в беседу с кумушкой в альпийском берете, заявив, что не может видеть, как страдают животные, потом с невестой, которую по-прежнему тискал ее дружок, — та облизала верхнюю губу перед тем как ответить важной даме. После чего молодые подкрепились головкой сыра и батоном колбаски, она старательно закрывала рот и аккуратно, с достоинством, извлекала застрявшие между зубов волоконца. Перекусив, она, вскрывая кожуру ногтем большого пальца, очистила апельсин, и передала его своему мужчине, который принялся поедать его, склонившись и отведя в сторону колени, чтобы не испачкаться, потом рыгнул, вытер руки платком, который взял у невесты, потом безуспешно попытался открыть застежку-молнию на своей новой кофте, а тем временем поезд мчался на всех порах, каждую секунду рискуя упасть. Красная и потная от выпитого вина новобрачная сочла остроумным, отчаянно жестикулируя, крикнуть в окошко «прощайте, прощайте, прощайте» проплывающим мимо людям, все вокруг рассмеялись. Довольный успехом своей милой и готовый к любви жених чмокнул ее в ушко, в котором болталась сережка в форме якоря, это вызвало у прелестницы бешеный смех, она вскрикнула «Молчи, ты сводишь меня с ума!» и еще крикнула «Моему больше не наливать, он нагрузился»! Распаленный жених упорствовал в проявлениях страсти, и она игриво шлепнула его по щеке, потом показала ему обложенный язык, а одним глазком, черным, как уголек, наблюдала за реакцией публики. Солаль встал. Хождение в народ завершено. Пора вернуться к богатеям, поскольку три идиотки вышли в Сан-Рафаэле, непрестанно хохоча и болтая.
