Юрий Поляков - Гипсовый трубач
— Угу.
— Отлично! — Владимир Борисович от удовольствия потер руки. — Сбил трех «Гансов». Венгрия наша! Губа онемела?
— Угу…
— Вот и хорошо! — Он закрыл лицо голубой матерчатой маской, сел на вращающийся стульчик, включил свет и снова с интересом заглянул пациенту в рот. — Сейчас полечимся!
— Старинная? — оттягивая страшный миг, Кокотов показал глазами на шашку, висевшую на стене.
— Еще бы! Кавказская. Взята в бою! — доктор выбрал в коробочке нужный бор и вставил в «турбинку». — Больно не будет!
Взвыл мотор, и сталь всверлилась в зуб. Ожидая страшной, пронзительной боли и заранее вжавшись в кресло, писодей превентивно застонал.
— А вот и неправда! Я же аккуратненько…
Боли на самом деле не было, точнее, была, но какая-то бесчувственная, вроде криков ужаса, еле слышных из-за толстой-претолстой стены. Владимир Борисович прыснул в дупло струйку воды из пистолетика, пациент послушно прополоскал рот и вязко сплюнул в лоток. Доктор попросил открыть рот шире, поправил лампу и стал, хмурясь, всматриваться в рассверленный зуб. Его зеленые глаза поблескивали в узкой прорези между маской и шапочкой, и казалось, они висят в воздухе, как улыбка Чеширского кота. Андрей Львович, тоскуя, старался перехватить пытливый взгляд дантиста.
— Еще чуть-чуть, — вздохнул Владимир Борисович. — Можно?
— Можно! — кивнул писодей, будто от его согласия что-то зависело.
Коснувшись визжащим бором еще двух точек, довольно-таки чувствительных, доктор снова промыл дупло и втромбовал туда ватку, пропитанную едким лекарством.
— А почему про шашку спросили? Вы тоже из казаков? — сняв маску, спросил врач.
— Да вроде бы нет…
— Не зарекайтесь! Знаете, что Ахилл тоже из казаков?
— Розенблюменко сказал, Ахилл из укров.
— Сам он из укров. Ахилл — киммериец, а киммерийцы — предки касаков, а касаки — предки бродников, а бродники и есть казаки, точнее, праказаки… Ясно? — Говоря это, доктор засунул тугие тампоны за щеку и под язык Кокотову. — Не глотать! Сейчас поставим «композиточку».
Писодей с пониманием кивнул, сразу ощутив неодолимое, страстное желание сглотнуть. А врач, замешивая на стеклышке цемент, рассказывал:
— Казачество — самая страшная потеря России! Кто такие дворяне? Дармоеды. Интеллигенция? Мыслящий кал! Империя держалась на воинах-землепашцах. Поэтому Троцкий, гнида, и затеял расказачивание. Боялся! Но мы возродились. И страну возродим. Сегодня порядок навести — раз плюнуть. Поручить это казакам, поставить в каждом райцентре — сотню. Никакой оргпреступности не будет. Порядок! Ибрагимбыков нам мешает? Вызываем казачий разъезд, и нет никакого Ибрагимбыкова: порубают в азу по-татарски! Почему же, спросите, казаков не призывают? Боятся. Мы ведь измену за версту чуем! Если выберут президентом казака, а его обязательно выберут, мы церемониться не станем. Чубайса сразу в расход. Вексельберг у нас будет яйца Фаберже нести, а Абрамович не яхты, а божьи храмы строить — сам кирпичи на закорках таскать…
Страстно произнося такие опасные речи, казак-дантист продолжал делать свое стоматологическое дело. Он выковырял ватку из дупла, промыл и просушил его воздушной струей, затем стал вминать туда композит, периодически поднося к зубу прибор, вспыхивавший синим светом.
— Кстати о национальной идее! — воскликнул он, снимая с пациента слюнявчик. — Казаки ее давным-давно придумали. Знаете какая? А вот: чтобы нашему роду не было переводу! И все. Больше ничего не надо. Остальное — рюшки для хрюшки… Зубы сомкнули! Не мешает?
— Чуть-чуть.
Доктор положил на отремонтированный зуб бумажный квадратик вроде копирки и велел пожевать, потом заглянул в писательский рот, сказал «ага!», завел «турбинку» и сточил лишнее.
— Теперь не беспокоит?
— Кажется, нет…
— Точно?
— Вроде бы точно, — Кокотов старался все еще бесчувственным языком нащупать пломбу. — Спасибо! Сколько я должен?
— Казаки с писателей денег не берут.
— Нет, серьезно…
— Не волнуйтесь, Дмитрий Антонович все расходы взял на себя.
— Удачи над Балатоном, — выбираясь из кресла, пожелал писодей, не удержавшись от неприметной иронии.
Владимир Борисович сразу уловил микронасмешку и посерьезнел:
— А вот это вы напрасно! Казаки себя еще покажут. Попомните мое слово!
Выйдя от врача, Андрей Львович остановился и начал мнительно двигать челюстью, соображая, не мешает ли пломба и не воротиться ли назад, чтобы убрать лишний цемент. Из-за этого он не сразу заметил Кешу — нырнувшего в предосудительный «кабинет невропатолога». Заинтригованный автор «Сердца порока» на цыпочках подкрался к двери и, прислушавшись, различил звуки ритмичной взаимности. Изнемогая от любопытства, он присел на корточки и прильнул к замочной скважине, однако вместо панорамы страсти увидел только волосатые мужские ягодицы, оплетенные женскими ногами — странно знакомыми…
«Чьи же это?» — удивился Кокотов, напрягая грешную память.
— Изучаете жизнь? — раздался над ним голос Жарынина.
Андрей Львович неловко распрямился, улыбнулся с виноватой шкодливостью и приложил палец к губам:
— Тс-с!
— Кто там? — перейдя на шепот, заинтересовался игровод.
— Кеша, — одними губами ответил Андрей Львович.
— Шустрый парень. И с кем же?
— Не пойму…
— А ну-ка! — режиссер присел и тоже заглянул в скважину. — Ого! Вот оно даже как!
— Ну, и с кем он? — нетерпеливо спросил писодей.
— Не знаю… Не видно. Наверное, с собой привез. Ну и ходок, парень, весь в Казимирыча!
— Может, я узнаю? — Кокотов предпринял любознательное движение.
— Не будьте вуайеристом! — соавтор довольно грубо оттолкнул его от познавательного отверстия. — Пойдемте, у нас много работы! Не сопротивляйтесь. Я и так зол!
— А что случилось?
— Что случилось! Приехал Кеша за протоколом, причитал, что рискует карьерой. Привезли косоротого Морекопова. Он предложил на Доброедову через Лебедюка надавить…
— Лебедюка?
— Председателя суда. Тот еще фрукт! Взяток не берет, но не потому что честный, просто нахапал уже столько, что замучился по офшорам рассовывать. Родственников, на которых можно пентхаус или коттеджик записать, не осталось, а чужим не доверяет. Охотхозяиство у него увели. Оформил на егеря, мол, простые люди не обманут. Еще как обманут! Но есть у Лебедюка одна слабость: авангард собирает: Целкова, Немухина, Зверева, Гузкина… Я и сказал: отдайте Лебедюку «Пылесос», распилите и потихоньку отвезите к нему на дачу — пусть любуется. И что вы думаете? Оказывается, Морекопов уже советовал это сделать. Но Меделянский и Огуревич наотрез отказались. Знаете, что наш энергетический глист ответил?
