Аниматор - Волос Андрей
Потому что это очень трудно. Потому что дар этот — и благо, и зло.
Поначалу человек гордится им, и прямит спину, и вскидывает подбородок, и стискивает зубы, и смотрит вперед стальным и холодным взглядом… А потом вдруг бац! — один от водки, другой от передоза, третий в петлю. Четвертый, пятый, шестой и так далее нашли свои собственные, глубоко личные способы угробиться, сократить жизнь или, как минимум, распылить талант: невольники богемы, упорно закабаляющие себя натужным стремлением к свободе…
— Серега! Давай сюда! — машет мне Шурец. — Что ты там стоишь?
Как и все мы, Шурец — тоже явление незаурядное. Ну, казалось бы, — аниматор! Вяжется ли это высокое прозвание с образом этого простецкого парня? Ему бы, при его-то круглой морде и кепке набекрень, коров пасти, или гайки крутить, или еще что — хоть в
ОМОН! — но только не возжигать огни в колбах Крафта. Так поди ж ты: возжигает почище других, только диву даешься. Мы с ним примерно на равных. Ноздря в ноздрю. То у него чуть круче попрет, то у меня. Две примы-балерины мы с ним. Только я на него совсем не похож (надеюсь).
А он вроде бы надеется, что совсем не похож на меня. И в целом мы друг другом довольны. Хотя и недолюбливаем.
А окликнул он меня именно потому, что уже на форсаже. В его кровь попал алкоголь, и душа стала большой-большой, а мир вокруг — маленьким-маленьким. То есть граммов триста пятьдесят кизлярского под ломтик лимона и бутерброд с осетриной.
Брыластый полковник услужливо отодвигает стул.
— Прошу вас! Вы Бармин?.. Бог ты мой, столько слышал, столько слышал!.. Мы к вам с таким уважением!..
Сажусь. Надо начать какой-нибудь разговор — нельзя же только мычать? — и я, принюхиваясь к рюмке (нет, не кизлярский, подымай выше: пятилетний арманьяк «R amp;R»), мелю языком, намекая на то, что лишь по чистой случайности могу сейчас разделить со столь приятными людьми — будем!.. — это скромное… м-м-м… удовольствие… чудом уцелел.
— Маша! Лимончика нам еще! Да шоколадку какую, что ли? Вы уже заказывали что-нибудь?
— Жратва — дело свинячье, — величаво сообщает Шурец.
Понятно. Насчет трехсот пятидесяти я ошибся. Бери выше.
— А что ж такое? — волнуется брыластый. — Что случилось?
— В том-то и дело, что, к счастью, не случилось. Еду утром на работу, представляете…
Пробка была невыносимой, я взял левее и погнал по встречной. Когда зеленый сменился желтым, я прибавил. Желтый как-то слишком поспешно превратился в красный. Я-то видел, что загорожен «Камазом». А вот водитель «Волги», бедолага, даже и не подозревал о моем существовании — он честно ехал на разрешающий.
Последней перед столкновением мыслью была та, что подушки безопасности придется резать, а у меня в карманах нет ничего острее авторучки.
Мы разминулись. Но наперерез уже бежал гаишник.
— Сдурел! — рявкнул он, когда я опустил стекло. — Летать скоро будете! Задом наперед будете ездить, черти! Документы! Машину к обочине!
— Тырщ-ктан! — сказал я умоляюще, вытаскивая грязно-розовое с флюоресцирующей зеленой полосой удостоверение Анимацентра.
Он скосил глаз в документ и сразу обмяк, будто после стакана.
— Так вы, стало быть, вон чего… Вы ж того, что ли?.. В Анимацентр, что ли? На сеанс?
Я кивнул.
— Да разве ж я не понимаю! — воскликнул капитан, восторженно сверля меня кабаньими глазками. — Как можно, Сергей Александрович! Вас же ж люди ждут! Пристраивайтесь!
И побежал к патрульной машине, придерживая прыгающую под накидкой кобуру…
— Ну и вот, можете вообразить: врубает сирену, мигалки, и как мы с ним вжарили! — победно закончил я. — На три минуты всего опоздал.
Наливай…
Брыластый стал наполнять, проливая.
— Куда, куда? — сказал я.
— Да ты не переживай, — пьяно ухмыльнулся Шурец. — Он края-то видит.
Я хмыкнул.
— Разогнались, смотрю…
— Мы-то? — Шурец мотнул головой. — А что нам? У меня сегодня три сеанса только было… две старушки… да их вот…
И снова мотнул головой в сторону брыластого.
Брыластый скорбно потупился.
— Сапер наш, — пояснил он. — Валька Буцко. На объекте…
Почему-то я его скорбности ни на копейку не верил. Может быть, это было несправедливо. Но я не верил. И ничего не мог с собой поделать.
Он был мутный человек, этот брыластый полковник. Очень, очень мутный. А Шурец, надо сказать, почему-то вечно с такими вязался.
Хотя, по его-то способностям, мог бы…
— Знаешь, Бармин, — сказал Шурец с пронзительной нежностью человека, уже готового махнуть, чтобы принесли новую бутылку. — Давай-ка я тебе похвастаюсь. Знаешь, как сегодня у меня пошло!
— Ну?
Он зажмурился (между ресницами блеснула влага) и сложил пальцы друзой подрагивающих кристаллов.
— Так поперло — шквал! Так мне обидно стало, веришь! Молодой парень, двадцать семь лет ему было… и вот из-за какой-то сволочи черножопой… Какая-то сука черножопая пронесла в универсам устройняк, он не сработал. Валька стал его разряжать… разминировать, короче… мне вот Николай все рассказал… ну и… И так мне обидно стало, Серега! И так пошло! Как на экране! Понимаешь?
И звуки, и запахи, и что он думал в тот час… Не боялся, нет…
Какое-то спокойствие было у него… Уверенность у него была…
Надежда!.. Я все, все почувствовал! Как будто сам, понимаешь?!
Начинал я как-то холодно… как-то без куража… Делов-то, мало ли кто у нас теперь взрывается! И вдруг как попрет, как попрет!.. Прямо в рожу!.. В позвоночник!.. И под самый конец такая краснота кругом!
Темь, шорох почему-то. И последнее — веришь? Последнее, что сказал он, — веришь?
Он протянул руку и тяжелым движением взял мою ладонь в свою.
— Последнее!
— Ну?
— Мама!
— Верю, — кивнул я.
— Короче, по шестой категории, — горделиво закончил Шурец, бросая мою руку и откидываясь на стуле. — Чистый фиолет, устойчивое свечение. У тебя давно было по шестой категории?
— Месяца три назад, — ответил я, припоминая. — В последнее время все пятые. Повезло…
— Наливай, чего там, — горделиво сказал Шурец.
Похоже, брыластый давно потерял нить разговора и теперь ляпнул ни с того ни с сего:
— Ну да. Такой парень был. Его у нас все уважали. Верный он был товарищ, вот что.
— Мать есть мать, — поддержал я. (Язык мой — враг мой. Но, правда, лучше б этот тип помолчал…)
— Конечно, — согласился он. — Мать есть мать, что уж…
— Да! — оживился вдруг Шурец. — Еще под конец такие сполохи, сполохи! Никогда такого не видел. У тебя бывает? Синие такие! Но на колбу не легло. На колбе ровно, по шестой. Как думаешь, если в голове их держать, а? Получится?
Шурец смотрел на меня взглядом профессионала. Как бы это объяснить?
Ну, например, взглядом мясника, который спрашивает у напарника, не повысится ли качество продукции, если при валке скота пользоваться только шилами выделки Кузьменовского железоделательного завода.
— Хрен его знает, — сказал я, покопавшись в памяти и ничего похожего не обнаружив. — Попробуй, если не забудешь.
— Ладно, мужики, — сурово сказал брыластый. — Со всем уважением… Давайте за Вальку, а? Мировой он был мужик. Не чокаясь.
Шурец почему-то пропустил его предложение мимо ушей.
— Слышь, Бармин, — сказал он. Повернулся к стойке и махнул рукой. — Слышь, я чего говорю. У Николая мысль есть одна… Хорошая, между прочим, мысль. А, Николай?
Брыластый Николай с достоинством кивнул и поставил поднятую было рюмку.
— Понимаешь, это ведь никогда не кончится, — продолжил Шурец. — Ни-ког-да. Понимаешь?
Маша поставила бутылку, вильнула бедрами и удалилась, напоследок стрельнув глазками на брыластого. Мужчины в форме вообще неотразимы.
— Пока мы их как следует не прижмем, это не кончится. Так и будет.
Вчера троллейбус, завтра автобус. Вчера на стадионе, сегодня в магазине. Вчера, блин, школа, сегодня, на фиг, электричка.
Понимаешь? А ведь всюду люди! Люди хотят этого? А?
— Что ты пенишься? — спросил я. — Люди этого не хотят.
