Остров - Бьёрнсдоттир Сигридур Хагалин

А еще перед ним стоит эта маленькая темноглазая женщина в синем пуховике, и он думает взять ее на работу. И ведь не азиатка. Не то чтобы он был расистом, просто эти люди очень непохожи на нас, другая культура и все такое. Она, конечно, не исландка, но он ее хорошо понимает. И под ногтями у нее грязь, он заметил. Земля.

— Вы сказали, у вас есть дети? И что вы будете с ними делать?

— Возьму с собой. Отдам их в местную школу, они смогут помогать после уроков и в выходные.

— Детям здесь не место.

— Я воспитываю их одна, у них никого больше нет.

— Ничем не могу помочь. У меня не детский сад.

— Пожалуйста.

Глаза у нее — заглянуть и пропасть.

— Очень сожалею. Но у меня не благотворительное общество.

Потупив взгляд, она собирается уходить.

— Разве что…

Она оборачивается, в глазах вспыхивает искорка надежды.

— Наверное, мы могли бы договориться. Если сойдемся, я ничего не имею против того, чтобы дети здесь жили.

Надежда в глазах сменяется гневом.

— Я не могу на это пойти, — говорит она резко. — До свидания.

Когда она едет на своем скрипучем велосипеде, по щекам текут горькие слезы; чертовы теплицы, это было последнее место, где она попытала удачу. Лето светлое и ароматное, но осень угрожающе нависает, а за ней притаилась зима, серая и холодная, воет от голода. Она должна найти работу.

ГОЛОДНЫЙ ДОМ

Я тысячу раз убивал спасателя в мечтах и во сне, он всегда большой и мохнатый, как медведь, с рыжими волосами и красноватым лицом, прячет презрительную ухмылку под поцарапанными черными «авиаторами», одет в драную куртку, пережившую немало опасных приключений и жестоких стычек. Обычно я стреляю прямо в лоб, хотя иногда попадаю сначала в бедро или в живот, стою, склонившись над ним, и смотрю, как он корчится и молит о пощаде, затем навожу прицел между глаз и спускаю курок.

В других снах побеждает спасатель, я в страхе пытаюсь убежать, но он мчит на снегоходе и оказывается быстрее, слышу его жестокий смех и выстрел из ружья, чувствую жгучую боль в плече. У этих снов есть варианты. Иногда до того, как грянет выстрел, меня раздевают догола и унижают, иногда я возвращаюсь в столицу, жду, когда меня вместе со всеми загонят на корабль, вижу, как они расхаживают с поднятыми ружьями и ножами, таскают женщин за волосы, ставят к стенке детей.

Спускаясь по лестнице, проклинаю себя за то, что не перевязал рану, ее дергает, когда я наступаю на ногу, кровавый гной брызжет при каждом шаге. Теперь они точно придут, чертовы падальщики, слетятся на запах заражения. Лучше бы я не кипятил воду, не разжигал огонь. Черные точки перед глазами, сухой язык сморщился во рту, всему свой черед.

У дверей я прислушиваюсь, затем очень медленно открываю, жду у косяка, затаив дыхание. Скалы закрывают дом с юга и востока, в этом и большое достоинство, и недостаток: он не защищен от западного ветра, когда тот с воем проносится над горами; и сурового северного, который накрывает холодом со скал дом и фьорд; в то же время Голодный дом скрыт от глаз тех, кто приходит единственным наземным путем. И вот сегодня он затаил дыхание в тишине.

Плетусь к скале, стараюсь двигаться бесшумно, но обессилевшая нога волочится по земле; быстрей, не хватало только, чтобы они пришли именно сейчас. Сажусь, прислонившись к скальной стене, и крепко сжимаю веки, скрежещу зубами, боль накатывает волнами, я хочу умереть стоя, они могут пристрелить меня, но не раньше, чем я выстрелю в них. Встаю и навожу ружье, отступаю за скалу, приготовившись стрелять, и вижу их. Вижу, черт возьми, как они выходят из ущелья по ту сторону фьорда, пробираются через сугробы. Их несколько, пятеро или шестеро, первый в красной куртке, еще не подошли на расстояние выстрела.

У меня нет с собой бинокля, но есть время спрятаться. Могу пойти в ложбину.

ХЬЯЛЬТИ

— Важно помнить, для чего мы здесь, — говорит Хьяльти, оглядывая свое старое рабочее место. Он даже рад прийти сюда снова, в эту маленькую пыльную комнатку, повидать некоторых прежних коллег. Они внимают ему как завороженные, наш человек в Министерстве.

— Мы должны помогать нашему народу развиваться, а не тянуть его назад, критикуя все, что делается для поступательного развития.

Он скромно улыбается.

— Я считаю себя одним из вас, хотя и перешел в Министерство. У нас общая задача — освещать жителям страны путь вперед.

Главный редактор улыбается, поглаживая лысину, это в высшей степени верно, дружище, мы, разумеется, не упустим из виду. Хорошо, что можно и впредь к тебе обращаться.

Дневная смена заканчивается, сотрудники собирают свои вещи, надевают велосипедные шлемы, дававшие им слабое ощущение защищенности в этом ненадежном мире. Мужчины на прощание пожимают ему руку, женщины целуют, благодарят за подарки от Министерства, картофель и баранину, Бьярки хлопает его по плечу и радостно предлагает устроить вечером барбекю.

Ульвхильд не целует и не прощается, она сидит, положив ноги на стол, и делает вид, что не замечает его, следит за новостями. На самом деле ничего особенного в них нет, новостная редакция Государственного телевидения в последнее время специализируется на пресс-релизах Министерства, публикует красивые фотографии загорелых людей на сенокосе и коров на пастбище, транслирует обращения Элин, показывает, как она приветствует работников рыбной промышленности или работает граблями на лугу. Она сменила стиль, костюм уступил место летним платьям и традиционным исландским свитерам, светлые косы уложены венком.

Хьяльти придвигает стул к столу Ульвхильд и смотрит вместе с ней.

— Традиционные фестивали под открытым небом, устраиваемые в выходные коммерсантами, в целом проходят хорошо, хотя теперь они организуются вблизи городов, — говорит диктор, улыбаясь. — Корреспондент Оск Халльдорсдоттир находится в Хейдмёрке. Похоже, здесь разбили палатки почти все жители страны.

— Да, — соглашается корреспондент, — по сведениям полиции, вчера и сегодня в Хейдмёрке на фестиваль собралось около десяти тысяч человек. Многие пришли сюда с палатками и рюкзаками, у кого-то даже фляжки в рюкзаках, и сегодня здесь царят радость и веселье. К нам присоединяется Синдри Снайр, руководитель организационного комитета.